— Раненый, — снова сказал Гривцов. — Пистолет перезаряжал, еще одна обойма была, а они добежали, ну и… прикладом по голове.
— А бежал как?
— На бензовозе, — Гривцов снова пересказал этот эпизод. — Стоп, — вспомнил он, хлопнув себя по лбу, и достал из кармана сложенную вчетверо бумагу — «сопроводительное письмо» командира партизанского отряда.
Особист дважды прочитал «сопроводиловку» и заметно смягчился:
— Так ты и попартизанить успел?
— Немножко, — скромно сказал Гривцов, не вдаваясь в подробности — как они стреляли из миномета наугад по домику охраны.
Особист закурил «Казбек» и вынес решение:
— Отправлю тебя завтра в армейскую контрразведку. А там уже направят тебя куда надо. А что ты сидишь как на иголках? Спросить что хочешь?
Гривцов попытался объяснить, что ему очень-очень нужно узнать, где можно найти радистку из группы, которая вышла из немецкого тыла несколько дней назад.
— А вот в контрразведке армии, может, что и узнаешь. А вообще — не мальчик, сам понимаешь — знать это тебе не положено. Да и мне, честно говоря, тоже не положено.
Но ничего нового не узнал Гривцов и в армии… Все, что он мог сделать — это написать письмо на номер полевой почты, где сообщал сведения о себе, и обещал, как только его положение определится, сообщить и свою полевую почту. И оставалось ему гадать: застало ли Катю письмо, или она уже на новом задании, или ее перевели куда-нибудь, и чья-то равнодушная рука поставит на его письмеце казенное «Адресат выбыл», и — ищи ветра в поле…
…Уже наступил ноябрь, серенький, с мелким снежком, который завивался поземкой под ветром, когда в сумерки капитан в новой необмятой шинели, в фуражке с летными крылышками, шагнул в блиндаж командира дальнебомбардировочного полка и доложился:
— Товарищ подполковник! Капитан Гривцов для дальнейшего прохождения службы прибыл в ваше распоряжение!
Командир полка вытаращил слегка глаза и с радостным недоумением переспросил:
— Гривцо-ов?! Андрей!..
— Так точно. Я.
— Откуда?!
— Долго рассказывать, товарищ подполковник. Вот, — и Гривцов протянул аттестат, командировку, сопроводительную записку.
— Садись… Ну, прибыл! Стариков-то у нас осталось — раз-два и обчелся. Садись, что стоишь. Петр-ренко!! Петренко, сообрази-ка на стол быстренько.
Они не успели выпить по первой, как весть о том, что вернулся сбитый в мае Гривцов, с быстротой молнии распространилась по полку. Первым примчался техник Никодимов:
— Товарищ капитан! Товарищ капитан… — он неловко откозырял и обнял Гривцова. — А все… Вы один вернулись?
— Один, брат, — сказал Гривцов и вздохнул. — Помянем их… память…
Встав, они в молчании помянули их стопкой пахнущей бензином армейской водки, командир полка, капитан, и бывший его техник, и не помянули многих — на войне всех не помянешь… И лишь вечером, укладываясь спать в отведенной ему землянке, лежа в темноте и повторяя про себя Катино имя, думал Гривцов обо всех тех, с кем столкнула его судьба там, в немецком тылу, и без кого — как знать? — не был бы он сейчас здесь.
Он никогда не узнал, как в ночном лесу отстреливался от немцев его штурман, шутник Жора Гринько, который так хотел — в нарушение приказа — чтоб Гривцов вернулся обратно на аэродром вместе с Катей. Как пересчитывал выстрелы, сберегая последний патрон во второй обойме для себя, но из темноты вылетела, метя прямо в горло ему, овчарка, и последняя пуля из Жориного пистолета досталась ей, а сам он получил очередь в живот от щуплого ефрейтора, ее проводника.
Он не узнал, что старуха Глазычиха, приютившая их с Катей, была пристрелена полицаями на пороге своей избы еще тогда, когда Катя бежала, задыхаясь и всхлипывая, по лесу, а сам он, без сознания, бился головой о дно телеги, которой правил с белой повязкой на рукаве и пулеметом «машиненгевер» между колен, — не утерявший человеческого облика полицай Крыщук.
Не узнал он и того, что сам Крыщук в конце концов сбежал к партизанам, на коленях каялся в грехах и просил смерти от руки своих, и погиб, смывая грехи кровью, громя с партизанами проклятую полицейскую управу.
Что недоверчивый Яшка был взят во время налета на немецкий гарнизон в плен, согласился пойти служить в полицию и сгинул вместе с отступавшими немцами в сорок четвертом году.
Что насмешливый бородач, командир партизанского отряда и бывший доцент-историк, прикрывая с пулеметом от карателей отход своего отряда, был взят в плен и во время допросов полицаи хохотали от его злых и безжалостных шуток — и, вспоминая, хохотали и после того, как он был повешен.
А хозяйственный командир другого отряда, завхоз Мацилевич, в сорок четвертом стал офицером и кончил войну заместителем по тылу командира артиллерийского полка.
Ничего этого Гривцов не знал и знать не мог. И думал он об этом недолго. Как, впрочем, недолго думали о нем и его экипаже и те, с кем летал он в одном полку. У войны свои законы, и у памяти на войне тоже свои законы.
И вот по этим законам памяти на войне, гораздо больше, чем предстоящие боевые вылеты, необозримое количество дней и недель войны впереди, зенитный огонь и истребители, волновало сейчас капитана Гривцова то, где Катя. Потому что больше у него не было родных людей, а за родных волнуемся мы больше, чем за себя.
Он ждал почему-то, что Катя напишет. Ведь ему посчастливилось попасть в свой полк, и номер полевой почты был прежним. И в этом счастливом ожидании он и уснул, и во сне война кончилась, на аэродроме приземлился серебряный сверкающий самолет, и из него вышла счастливая Катя в белом платье…
А наутро в дверь сунулся адъютант полка и, хлестнув себя хлыстиком по голенищу надраенного сапога, произнес:
— С планшетами — к командиру.
Гривцов пошел получать боевое задание.
— Так, — сказал командир полка, поставив задачу. — Гривцов, полетишь на «семерке». Пойдешь ведущим звена. Если прошлый вылет считать тебе за полвылета — в один конец, в другой ты пешком шел (летчики добродушно заржали), то этот будет сотым с половиной. Желаю успеха и лично тебе, капитан. Провожаю вас в воздух и сажусь писать на тебя представление на Героя.
Машины ушли в воздух, и к ним пристроились сверху истребители сопровождения, и сжимая штурвал невольно думал Гривцов о том, майском, вылете, и все чудилось ему, что в бомбоотсеке — не стальные тела стокилограммовых фугасок, а хрупкая девушка в комбинезоне, и на спине у нее парашют, на груди автомат, на поясе всякая дребедень, а через несколько часов они обязательно вернутся на аэродром.
…После пятого вылета он перестал ждать письма. Он понимал, что если б было письмо — он бы уже получил его. Но надежда — всегда живет надежда…
И иногда сбывается. Не всегда так, как мы себе представляем.
— Гривцов — к командиру, — в очередной раз произнес адъютант с хлыстиком и в надраенных сапогах — вестник авиационного бога войны. Гривцов отправился к командиру, соображая, что мог значить этот вызов. Пришла звезда Героя? Так награды вручают на построении, при всех. Приехала Катя?! Это невозможно. Переводят в другую часть? Не хотелось бы… вдруг Катя разыщет его.
Командир полка был отменно зол.
— А ты, оказывается, любитель курортов с удовольствиями, капитан, — язвительно сказал он.
— Виноват, — удивился Гривцов.
— Виноватых бьют! — взъярился командир. — Не будь отправлено на тебя представление на Героя — вломил бы я тебе так, что своих не узнал!
— В чем дело, товарищ подполковник?
— Он не знает, в чем дело… Ну, стервец!..
Зазуммерил телефон.
— Да! Так точно, у меня, товарищ полковник! Да, вломил ему уже по первое число. Есть! Даю.
Он передал ничего не понимающему Гривцову трубку. Пожав плечами, Гривцов в нее отрапортовал:
— Капитан Гривцов слушает.
Раздраженный начальственный баритон велел:
— Слушай хорошо, капитан. Очень хорошо, потому что это дело пахнет для тебя снижением, судом и всякими прочими неприятностями.
— Извольте представиться! — вспылил Гривцов. — Вины за собой не знаю! И с интересом выслушаю, в чем дело.
Баритон задохнулся от возмущения:
— Ты смотри, какой ершистый! Он «с интересом»… он «выслушает»!.. Полковник Иваницкий из разведки фронта с тобой говорит! Довольно с тебя такого представления? Вина твоя — ты лишил нас человека! В чем дело, говоришь, не знаешь? Интересно! Он не знает. Знаешь прекрасно! Ты знаешь Флерову?
Гривцов вздрогнул, и руки у него затряслись:
— Так точно! Знаю! Что товарищ полко…
— С ней то, что она не может быть отправлена на задание!
— Что с ней? Где она? — забыв субординацию, заорал Гривцов.
Неожиданно полковник спросил:
— Ты женат, капитан?
