Все прислушиваются. Слышен тихий, настойчивый стук в дверь.
Карл. Войдите!
Дверь отворяется. Входит старик священник, седовласый, согбенный, с чуть-чуть безумной, но доброй улыбкой на губах. Торопливыми мелкими шажками идет к Жанне.
Вновь пришедший. Простите меня, благородные господа и дамы. Не хочу вам мешать. Я всего только скромный английский священник, совершенно безобидный старик. Когда-то я был капелланом его высокопреосвященства кардинала Винчестерского. Джон де Стогэмбер, к вашим услугам. (Вопросительно смотрит на остальных.) Вы что-то сказали? Я, к сожалению, немножко туг на ухо. И немножко… как бы сказать?.. ну, не в своем уме, что ли. Но мой приход очень маленький — глухая деревушка, горсточка простых людей… Я справляюсь, ничего, справляюсь. И мои прихожане меня очень любят. А мне удается иногда кое-что для них сделать. У меня, видите ли, есть знатная родня, и они мне не отказывают, если я попрошу.
Жанна. Джон! Бедный старик! Как ты дошел до такого жалкого состояния?
Де Стогэмбер. Я всегда говорю своим прихожанам: надо быть очень осторожным. Я им говорю: «Если вы своими глазами увидите то, о чем думаете, вы совсем иначе станете об этом думать. И это будет жестокий удар для вас. Ах, какой жестокий!» А они мне отвечают: «Да, да, отец Джон, мы все знаем, что вы добрый человек, мухи не обидите». И это для меня большое утешение… потому что, уверяю вас, я совсем не жесток по природе.
Солдат. А кто говорит, что ты жесток?
Де Стогэмбер. А все потому, что не знал, как жестокость выглядит на деле… не видал своими глазами. В этом весь секрет: надо увидеть своими глазами! А тогда уже приходит раскаяние и искупление.
Кошон. Разве крестных мук нашего господа Иисуса Христа для тебя было недостаточно?
Де Стогэмбер. О нет, нет! Это совсем не то. Я видел их на картинках, я читал о них в книгах; и все это очень волновало меня, — то есть так мне казалось. Но это меня ничему не научило. И не Господь искупил меня, а одна молодая девушка, которую сожгли на костре. Я сам видел, как она умирала. Это было ужасно! Ужасно!.. Но это спасло меня. С тех пор я стал другим человеком. Вот только голова у меня бывает иногда не совсем в порядке.
Кошон. Значит, в каждом столетии новый Христос должен умирать в муках, чтобы спасти тех, у кого нет воображения?
Жанна. Ну, если я спасла от его жестокости всех тех, с кем он был бы жесток, если бы не был жесток со мной, так, пожалуй, я умерла не напрасно.
Де Стогэмбер. Вы? О нет, это были не вы! Я уже плохо вижу и не могу разглядеть ваше лицо, но это были не вы, нет, нет! Ту девушку сожгли. Один пепел остался. Она мертва, мертва…
Палач (выходит из-за полога у изголовья кровати, справа от Карла). Она живее, чем ты, старик. Ее сердце не сгорело в огне; оно и в воде не утонуло. Я был мастером в своем ремесле — искуснее, чем палач парижский, чем палач тулузский. Но я не мог убить Деву. Она жива. Она повсюду.
Уорик (появляется из-за полога с другой стороны и подходит к Жанне слева). Сударыня, примите мои искренние поздравления по поводу вашей реабилитации. Боюсь, что должен извиниться перед вами.
Жанна. Ну что вы. Не стоит того.
Уорик (любезно). Ваше сожжение было чисто политической мерой. Лично против вас я решительно ничего не имел. Поверьте мне.
Жанна. Я не держу на вас зла, милорд.
Уорик. Очень мило с вашей стороны, что вы так к этому относитесь. Признак истинной благовоспитанности. Но я все-таки должен принести вам свои глубочайшие извинения. Дело, видите ли, в том, что эта самая политическая необходимость порой оказывается политической ошибкой; и с вами у нас как раз вышел ужасный просчет — ибо ваш дух победил нас, несмотря на все наши костры. Благодаря вам я войду в историю, хотя наши с вами взаимоотношения носили и не совсем дружественный характер.
Жанна. Да, пожалуй, что и не совсем, комик вы этакий!
Уорик. Тем не менее, если вас сопричислят к лику святых, вы своим венцом будете обязаны мне, так же как этот удачливый монарх обязан вам своей короной.
Жанна (отворачиваясь от него). Ничем я и никому не обязана. Я всем обязана духу Божию, который жил во мне. Ну, а насчет святости — куда уж! Что сказали бы святая Екатерина и святая Маргарита, если бы этакую деревенскую простушку да посадили рядом с ними!
Внезапно в углу, справа от присутствующих, появляется клерикального вида господин в черном сюртуке, брюках и цилиндре — по моде 1920 года. Все смотрят на него, потом разражаются неудержимым смехом.
Господин. Почему такое веселье, господа?
Уорик. Поздравляю вас! Вы изобрели поразительно смешной маскарадный костюм.
Господин. Не понимаю. Это вы все в маскарадных костюмах, а я одет прилично.
Дюнуа. Э, дорогой мой, ведь всякое платье в конце концов маскарад, кроме только собственной нашей кожи.
Господин. Простите. Я прибыл сюда по важному делу и не могу тратить время на легкомысленные разговоры. (Достает бумагу и принимает сухой, официальный вид.) Я прислан объявить вам, что дело Жанны д’Арк, ранее известной под именем Девы, поступившее на расследование в особую комиссию, созванную епископом Орлеанским…
Жанна (перебивает). А! Меня, значит, еще помнят в Орлеане!
Господин (строго, выражая голосом свое негодование по поводу того, что его прерывают)…епископом Орлеанским, ныне закончено; ходатайство вышеупомянутой Жанны д’Арк и ее канонизации и причислении к лику святых…
Жанна. Да я никогда не подавала такого ходатайства!
Господин (как выше)…подробно рассмотрено, согласно каноническим правилам, и помянутая Жанна признана достойной вступить в ряды блаженных и преподобных…
Жанна (фыркает). Это я-то преподобная?!
Господин.…вследствие чего Церковь постановляет: считать, что оная Жанна была одарена особыми героическими добродетелями и получала откровения непосредственно от Бога, по каковой причине вышеупомянутая блаженная и преподобная Жанна приобщается отныне к сонму Церкви Торжествующей под именем Святой Иоанны.
Жанна (в упоении). Святая Иоанна!
Господин. Ежегодно тридцатого мая, в годовщину мученической смерти вышеупомянутой блаженной и благословенной дочери Господней, во всех католических церквах от сего дня и до скончания веков будет отправляться особая служба в ее память. Дозволяется и признается законным воздвигать особые часовни в ее память и помещать ее изображение в алтарях таких храмов. И признается законным и похвальным для верующих преклонять колена перед ее изображением, возносить к ней молитвы и просить ее о заступничестве перед престолом Всевышнего.
Жанна. Нет, нет! Не они, а святая должна преклонить колена! (Падает на колени, с тем же выражением экстаза на лице.)
Господин (складывает бумагу и, отступив, становится рядом с палачом). Составлено и подписано в базилике Ватикана шестнадцатого мая тысяча девятьсот двадцатого года.
Дюнуа (поднимает Жанну). Полчаса потребовалось, чтобы сжечь тебя, милая моя святая, — и четыре столетия, чтобы понять, кто ты была на самом деле!
Де Стогэмбер. Сэр, я когда-то состоял капелланом у кардинала Винчестерского. Французы его всегда почему-то называли кардиналом Английским. Очень было бы приятно и мне и моему господину, если бы у нас, в Винчестерском соборе, тоже поставили статую Девы. Как вы думаете, поставят?
Господин. Так как это здание временно находится в руках приверженцев англиканской ереси, то я ничего по этому поводу не могу вам сказать.
За окном возникает видение Винчестерского собора и помещенной в нем статуи Девы.
Де Стогэмбер. Смотрите! Смотрите! Это Винчестер.
Жанна. Это меня, что ли, они изобразили? Ну, я покрепче стояла на ногах.
Видение исчезает.
Господин. Светские власти Франции просили меня упомянуть о том, что статуи Девы, воздвигаемые на улицах и площадях, становятся, ввиду их многочисленности, серьезной помехой для транспорта, — что я и делаю из любезности к помянутым светским властям, но должен при этом заметить в защиту Церкви, что конь Девы является не большей помехой для транспорта, чем всякая другая лошадь.
Жанна. Я очень рада, что они не забыли моего коня.
Возникает видение статуи Жанны д’Арк перед Реймским собором.
