Из магазина выходит Бородатый с матрешкой. Ксюша отрывается от планшетки, уставившись на него.
БОРОДАТЫЙ. Вы уж извините, мне там все слышно. Невеселый у вас праздник. Я гость – незваный, но подарок сделать имею право. (Подает Старухе матрешку). Как бы на память вам. И со смыслом – можно сказать, глобальным.
СТАРУХА. Я люблю, когда со смыслом. Хорошо, что пришли. Садитесь, угощайтесь.
БОРОДАТЫЙ. Благодарю. (Садится). Угоститься можно, было б из чего.
НИНА. Я принесу. (Уходит в кафе и возвращается с прибором для Бородатого).
СТАРУХА. Ну, рассказывайте, что за смысл у вашей матрешки? Я – в нетерпении.
БОРОДАТЫЙ. (Наливая себе) А смысл такой. Матрешек – всего три, одна в другой. Большая матрешка – это большая мать человека, родина его. Внутри – вторая. Это уже – родина малая: родители, дети, близкие. А внутри этого – сам человек, простая куколка. Пока они все вместе, одна в одной, они – сила. А куколка без своих матрешек – кто?
СТАРУХА. И кто же она?
БОРОДАТЫЙ. Я не знаю. А вот у вас будет случай узнать. И выпить хочу за то, чтоб куколка не пожалела, что она – без матрешки. (Пьет).
СТАРУХА. Это мне-то о себе жалеть? Вы лучше спросите, что за матрешка без куколки?
БОРОДАТЫЙ. А тут и спрашивать нечего: родина без человека проживет.
СТАРУХА. Вы, голубчик, все перепутали: родина – внутри человека, а не снаружи. Человек ее в себе носит, а не на себе.
БОРОДАТЫЙ. А разве ж родина вас в себе не выносила?
СТАРУХА. Ну, если так, то я вам сейчас покажу, про что вы мне тут рассказываете. Вот, смотрите. (Разнимает большую матрешку, берет среднюю). Вот это, стало быть, по-вашему, моя малая родина. Ну, родственников, и близких и дальних, я уж давно всех перехоронила. Мужа у меня отняли быстро, детей я с ним нажить не успела. Потом уж узнала случайно, что родители мои умерли от голода вдалеке от меня. (Разнимает среднюю матрешку, берет куколку). Винить никого не виню, а только развалилась моя малая родина: нет ее. Улицу свою родную не узнаю, а дом снесли давно. Детей больше учить не могу, стара. Да и зачем им теперь Пушкин, Александр Сергеевич? (Показывает на Ксюшу). Он на другом языке говорил, а из их речи, бедный, ни слова бы не понял. Так что не осталось у меня, голубчик, ни малой матрешки, ни большой: одна распалась, и другая с ней.
БОРОДАТЫЙ. Большую матрешку собрать можно. И есть, кому ее собрать, и нас много.
СТАРУХА. Собирайте, голубчик: может, что и соберете. Только уж будет без куколки.
БОРОДАТЫЙ. Это как так?
СТАРУХА. Вы же сами сказали: куколка – это человек. Новую куколку растить долго придется, чтоб она в пустоте не болталась. А так вот просто засунуть ее в большую матрешку, что будет?.. (Ставит куколку в большую матрешку, закрывает и трясет). А будет погремушка. Я погремушкой быть не хочу и вам, голубчик, не советую. Даже если много-много погремушек вместе соберутся, все равно будет только одна большая погремушка и ничьей родиной она не сделается.
БОРОДАТЫЙ. М-да-а… Занятная вы дама!.. А хотите, я вам спою песню про матрешку-родину? Хорошая песня! У меня гитара есть.
НИНА. Принести?
ЮЛИЯ. Не надо петь.
СТАРУХА. Погоди, Юлька. (Бородатому) Вы что же, сочиняете песни?
БОРОДАТЫЙ. Нет, песню сочинил мой товарищ, лидер нашего движения.
СТАРУХА. Вот как! А что за движение такое, если не секрет?
БОРОДАТЫЙ. Движение Бородатых.
ЮЛИЯ. Час от часу не легче!
СТАРУХА. (Бородатому) А позвольте спросить, за что же выступает ваше движение?
БОРОДАТЫЙ. Мы выступаем против бритых.
СТАРУХА. Да что ж так? Уж и побриться нельзя?
БОРОДАТЫЙ. Бритые разграбили страну. Распродали всю. Даже самолетов не осталось.
СТАРУХА. Ага! Значит, если бритых поменять на бородатых, все наладится?
ЮЛИЯ. Не наладится. Те продали все самолеты, эти все поезда продадут.
БОРОДАТЫЙ. Обидеть хотите?.. Ничего, время нашу правду покажет. А я лучше спою.
ЮЛИЯ. Я уже сказала, что петь не надо.
СТАРУХА. Да почему, Юлька?
ЮЛИЯ. Да потому, Верушка, что устала я от болтунов. Так устала, что плакать хочется. А они все ле зут и лезут со своей болтовней. Их не спрашивают, а они лезут!
БОРОДАТЫЙ. (Юлии) Я уже понял, что я вам не нравлюсь. Могу даже сказать, почему.
ЮЛИЯ. Страшно интересно послушать, но – в другой раз.
БОРОДАТЫЙ. Да я – заноза в вашей совести! Сознайтесь, стыдно удирать-то?
ЮЛИЯ. Стыдно?! Мне стыдно?! Ха! Парень, ты не знаешь, чего мне стыдно! Мне стыдно, что я с тобой на одном языке говорю! Ты понятия не имеешь, сколько я билась для того, чтоб никому не нужно было никуда удирать! Только делала я это молча, пока такие, как ты, болтали, до чего они любят родину, и ходили просить у меня денег на свои движения.
БОРОДАТЫЙ. Так-так… Выходит, я угадал, на что тут ваша охранница намекала! На кого, мол, я тут работаю? (Показывая на свою униформу) Вас ведь Юлия зовут? А Юлнефть, это значит – «Юлия-нефть»? Так что ли?.. Молчите?.. Понятно! В общем, выкачали из родной земли, что могли, и айда – к себе на острова? Учительнице океан показывать?
КСЮША. (Восхищенно глядя на Бородатого) Отпад!
ДАНА. (Вставая, Бородатому) Тебе надо уйти. Очень быстро.
БОРОДАТЫЙ. (Дане) Не заводись, чемпионка: я хотел людей повеселить.
ДАНА. Уже – весело достаточно.
БОРОДАТЫЙ. По тебе не скажешь. Что, тоскливо на чужой земле? Твоя-то чем плоха?
ДАНА. Моя земля – святая. Но я уже не имею мою землю. Ее сожигают и насилуют.
БОРОДАТЫЙ. Кто?
ДАНА. Дикие люди. Безбожные люди приходят с автоматами. Они сожигают храм и смеются. Дикие люди думают, что они сожигают Бога и радуются. Они говорят, что это – их земля, и приходят в монастырь, и гадят и насилуют монахиней. Ты – тоже дикий: хочешь гадить чужой праздник. Уходи сейчас!
БОРОДАТЫЙ. Что ж, празднуйте, если верите, что у вас – праздник. (Уходит в магазин).
КСЮША. Клевый чувак!
ЮЛИЯ. Играй лучше в планшетку, Ксения!
НИНА. (Юлии) Не обижайтесь на него, он – мужик-то нормальный, только сегодня – словно не в себе. Рвало его, бедного, так рвало… Пойду, присмотрю. (Уходит в магазин).
СТАРУХА. Юлька, это – правда?
ЮЛИЯ. Что – правда, Верушка?
СТАРУХА. (Обводя рукой заправочную станцию) Что это все – твое?
ЮЛИЯ. Да. И это, и еще много чего.
СТАРУХА. Я и подумать не могла… Я знала, что ты – деловая женщина, бизнес-леди, но никогда не расспрашивала. Я даже не представляла…
ЮЛИЯ. Что вы не представляли, Верушка? Что я настолько богата? Что я – такая акула?
СТАРУХА. Я не думаю, что ты – акула.
ЮЛИЯ. (С горечью) А напрасно. Я и есть акула.
СТАРУХА. Юлька, ну что ты говоришь?!
ЮЛИЯ. Да, да. И теперь я скажу тост. Вы, Верушка, учили меня самому лучшему, чему вообще можно учить. И я вас люблю, что бы вы обо мне не думали. На ваших уроках я поверила, что моя жизнь будет полна любви и благородных мыслей, как у ваших любимых героинь. Ничего похожего не вышло. Почему-то всю мою жизнь я только и делаю, что давлю вокруг себя разную мразь. Когда мразь слишком крупная, я ее обхожу, накапливаю силы и давлю позже. Я стала танком, Верушка, настоящим танком.
СТАРУХА. Но чего ради? Зачем, Юлька?
ЮЛЬКА. Было зачем, Верушка, было! Танк шел к цели! У меня была цель, и она казалась мне достойной. Я верила, что все здесь смогу перелопатить ради двух простых вещей: пусть люди работают так, чтобы их уважали, и пусть живут так, чтобы уважать себя. Я верила, что знаю, как это все устроить, и верила в свои силы: у меня их было невпроворот. Но, к моему удивлению, всех кругом заботило только одно: поменьше сделать и побольше получить. А еще лучше получить сразу очень много. Лучше всего – украсть. И так – повсюду на этой богом забытой земле. Я увидела, что здесь никому нет дела до уважения к себе – кроме вас, Верушка.
СТАРУХА. Я – не в счет.
ЮЛЬКА. Да – к сожалению. Я долго сражалась за то, чтобы вы были в счет: ваши литературные герои засели во мне крепко! Сражалась, пока не поняла, что ошибалась: те, кого я презираю, очень даже себя уважают – и как раз в точности за то, за что я их презираю. И тогда я сдалась. Этот парень прав: я удираю. И выпить я могу только за то, что вы со мной, Верушка! (Пьет).
