Манус. Ах, Нейман!.. Рад, что вы пришли… Простимся. Будьте здоровы… будьте счастливы… и счастливо работайте…
Нейман. Прощайте. Давай бог успеха.
Леньчик (размахивая чемоданом). Тебе, Манус, — там, а… кому надо — здесь.
Дора. Успех будет. Успех, во всяком случае, будет.
Манус. Так, сестра!.. Успех, во всяком случае, будет… Ну со всеми, кажется?
Слышен рожок приближающейся конки.
Александр. Конка идет… торопитесь.
Манус. Со всеми простился?.. Мама!.. Еще раз… Мама моя!.. (Бросается к матери, долго целует ее и, вырвавшись, бежит к двери.)
Все за ним. У двери столпились, проходя в нее по одному. Дора за рукав придерживает Мануса, они оба остаются позади. Когда все уже вышли, Дора быстро приводит брата на авансцену и говорит вполголоса, но крайне выразительно, с силой.
Дора. Манус… Прошение о помиловании подписано не будет…
Манус (пораженный, отступает). Ты… Ты что?!.. Ты знаешь?..
Дора (поспешно). Ничего не знаю, ничего не знаю!.. Но… если случится… прошение о помиловании подписано не будет.
Манус (смотрит на сестру в упор). Не подпишу!
Дора. Так… И мама не подпишет… Я ручаюсь… Будь спокоен… Прощай!.. Прощай… (Обнимая его.) Теперь иди… Иди… Манус, иди!.. (Он идет. Сестра за ним.)
Занавес
Между первым и вторым действием проходит две недели. Бедная комната позади мастерской Самсона. Две двери — одна в мастерскую, другая во двор. Железная кровать, несколько стульев, комод. Самодельная этажерка с книгами. На стенах фотографические карточки писателей. Леньчик, полуодетый и босой, лежит на сундуке. Берл у стола читает газету.
Леньчик (поет).
«Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу».
(Стонет.) Ой-ой-ой!..
Берл. Так больно?
Леньчик (стонет, всхлипывает). Ой-ой-ой!..
Берл. Так крепко больно?
Леньчик. Ужжжасно… Жжет. (Превозмогая себя.) А здорово, знаешь, говорил вчера Самойло.
Берл. Что же он сказал?
Леньчик. Да все… Про свободу, про рабочий класс… Призывал к забастовке… Потом говорила наша Дора… Вот кто молодец, Берл! (Быстро садится.)
Берл. А она что говорила?
Леньчик. Ах, как она говорила!.. Голос, глаза… Дрожь по телу проходила, ей-богу…
Берл. Ах… и меня не было!
Леньчик. Можешь пожалеть, можешь… Я уж, кажется, хорошо знаю ее, но такой ее еще не видел… Понимаешь: она над могилой, красное знамя над ней… Солнце садилось, и от него и от красного знамени Дора вся как в огне… И каждое слово ее из огня. «Отомстим за замученных братьев! За одну погубленную жизнь мы десять жизней возьмем. За одну каплю пролетарской крови пусть прольются реки крови наших убийц!..».
Берл. Ах!..
Леньчик. Все зажглись, Берл!.. Все как герои сделались. А Дора… красивая она была, красивая!..
Берл. Ну еще, ну… (В восхищении надвигается на Леньчика.)
Леньчик. Потом запели… Может быть, пять тысяч человек грянули: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Так вышло грозно… страшно… Мне показалось, что и все покойники в могилах запели!.. У меня кулаки были сжаты, и сердце так билось, что я дышать не мог… Ух!.. Только, знаешь… (Смущенно умолкает. Смотрит в сторону. Потом с внезапным порывом.) Я себя терпеть не могу. Я себя презираю!
Берл. Почему же, чудак ты!
Леньчик. Я… заплакал… я не выдержал… я был в таком волнении, что не выдержал и заплакал…
Берл. Вот тебе раз.
Леньчик. Ведь это же подло, Берл!.. Ничтожно!.. Надо быть крепким! (Ударяет кулаком об сундук.) Надо быть сильным! Надо быть твердым как сталь. А я… черт меня знает… (Сквозь слезы.) Я ненавижу себя…
Берл. Эх ты!.. Да ты и сейчас раскуксишься.
Леньчик. Такая гадость!.. (Помолчав.) Ну ничего!.. Я добьюсь… Я переделаю себя. Я гранитным стану. (Успокоенный.) А Сидорчук тоже хорошо говорил. Знаешь, молотобоец этот, рябой… Потом Нейман. И Александр Коган.
Берл. А, и этот?.. Ему тоже надо?
Леньчик. Он не умеет, Берл! Слабенький он, теряется, путает, по сторонам смотрит… Что-нибудь вдруг выкрикнет, а потом еле бормочет.
Берл. И какого черта лезет! Сидел бы у папеньки в конторе и сторожил выручку… Харя шелковая.
Леньчик (стонет). У, черт, как горит!..
Берл. Может, переменить компресс?
Леньчик. Меняй… и на спину тоже. (Стонет. Тихо, медленно, как бы доверяя тайну.) А знаешь?.. У меня, должно быть, внутри что-то отбито.
Берл. Дора где была, когда Александр говорил? (Меняет мальчику компресс.)
Леньчик. Подле него, подле могилы… Вышли с кладбища — ничего, а уж потом, около самого города, налетели казаки и пошли бить нагайками… Страшное дело, как избили. Шестнадцать человек в больницу отвезли… Один, говорят, уже умер… Дору по плечу хватили, Неймана, кажется, в грудь.
Берл. А Александр? Цел?
Леньчик. Ну не всех же избили. (Стонет.)
Берл. Да, разумеется, не всех.
Молчание.
Леньчик (поет). «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»
Берл. Вот он идет, находка редкостная.
Леньчик. Кто такой?
Берл. Да вот этот самый… И нагайка его не берет… Видеть не могу его. (Уходит.)
Леньчик. Сердитый ты.
Входит Александр.
Александр. Как дела, Робеспьер?
Леньчик. Ничего… побаливает… Послушайте, а как здорово говорила Дора, а?
Александр. Прекрасно говорила. Ее дома нет?
Леньчик. И молотобоец хорошо. А вы… знаете, вы уж очень крепко тихо!
Александр. Письма от Мануса не было?
Леньчик. Тут громко надо. С силой!.. Не было письма… Надо во весь голос, чтоб аж дрожали все… А если тихо — мя-мя-мя, — так, ей-богу, лучше не надо совсем.
Александр. Когда придет Дора?
Леньчик. Когда громко и горячо, то сердце начинает биться, делаешься злой как черт, и так бы вот сейчас и бросился… (Делает резкое движение и от боли стонет.)
Александр. Я скоро вернусь, Леньчик. Если Дора придет, скажи ей, что я просил подождать меня. (Уходит через мастерскую.)
Берл возвращается.
Берл. Ничего не надо говорить Доре. (Пауза.) Страшная жарища… а ночью на пароходе я зябнул.
Леньчик. Ты всю ночь на пароходе?
Берл. Снялись в час… И как же мне досадно, что я не был вчера на манифестации.
Леньчик. Можешь пожалеть, такой еще не было… А Дора такая молодчина, — прелесть!.. Берл, знаешь: я здорово ее люблю!
Берл. Я думаю.
Леньчик. Даже больше, чем Мануса, ей-богу…
Входит Меер с мешками.
Меер. Ну что, теперь ты уже доволен? Айда дальше?
Леньчик. Я бы хотел говорить как она.
Меер. Наелся нагаек и доволен? Ой, дети, дети…
Леньчик. Ведь можно научиться, Берл, как ты думаешь?
Берл. Как Дора, ты никогда не будешь говорить.
Меер. На грушу. (Дает мальчику грушу.)
Входит Самсон.
Самсон. Очень больно, Леньчик?
Леньчик. Н-н-нет… только когда поворачиваться, так немножко…
Меер. Теперь уж он будет спокоен. Пока не было нагаек, ну понятно, он искал лучшего, добивался цели. А уж теперь чего еще надо?
Самсон. Перестаньте, Меер, не над чем смеяться.
Меер. Перестать?.. Ну хорошо, я перестану… Ох-ох-ох!.. Не засмеешься — разрыдаешься.
Самсон (сумрачно). Мир зажегся со всех сторон… Все заливается пламенем… и с каждым днем все страшнее делается… (Помолчав.) Где Леа?
Леньчик. Мама (жует грушу) пошла в аптеку… вот она идет.
Леа (входит и бросается к Леньчику). Ну, Ленюшка, ну, сыночек, как тебе?
Леньчик. Отлично, мама! Совсем ничего не больно.
Леа. Я была у доктора: он вечером опять заедет… Ой, боже великий и всемогущий, смилосердись над нами.
Меер. Вот это так, Леа! В несчастье человек всегда должен к богу обратиться.
Берл. Или к кошке. Польза одна.
Леа. Всю жизнь стонешь, всю жизнь страдаешь… За что? Почему? Я не могу уже больше… Я не хочу больше.
Самсон. Зажегся мир. Со всех концов зажегся. (Ходит по комнате.) И что делать?.. Сложа руки сидеть невозможно… С места толкает тебя… Да и все равно ведь сгоришь… А тушить броситься тоже страшно… Горит мир, горит…
