Расплюев. Видел.
Тарелкин. Сердце-то у них какое, видели?
Расплюев. Видел. Волчье!
Тарелкин. Именно волчье. (Берет Расплюева за руку.) А что, вы, стало, страдали?
Расплюев. (подмигивает публике). Таки бывало. А вы?
Тарелкин. Паче песка морского!
Расплюев. Что вы? Да в гражданской службе, знаете… этого… не бывает — особенно в чинах.
Тарелкин. Нет — в чинах оно больнее выходит!
Расплюев (с удивлением). Больнее??! Однако не публично, а так промеж себя?
Тарелкин. Ну, разумеется: знает бог да я!..
Расплюев (фыркает). Пффу!! Так расскажите, пожалуйста. Кем? Как? По какому случаю? Это меня интересует.
Тарелкин. Да что тут: я полагаю, ведь после похорон-то закусить не откажетесь.
Расплюев. Признаюсь — не без удовольствия. Должность-то наша собачья; так вот только тем и душу отведешь, что закусишь этак в полной мере да с просвещенным человеком покалякаешь.
Тарелкин. Так не угодно ли после церемонии на закуску ко мне?
Расплюев. Да какая церемония? На извозчике-то свезти да в яму зарыть. Это у меня, государь мой, и мушкатеры справят, а я только зайду, вот тут одному дворнику надо зубы почистить, а там и к вам. (Уходит.)
Тарелкин (один).
Тарелкин. Провидение! Благодарю тебя. И как все это легко и благополучно совершилось. Теперь одно: благоразумие. Вон отсюда! Завтра сдаю квартиру и в путь! В глушь! В Москву! Там и притаюсь — пока все это совершенно смолкнет и успокоится… Сейчас укладываюсь! (Берет чемодан.) Сейчас! Сейчас!
Занавес опускается.
Та же комната. Чемоданы, ящики — все уложено; посреди комнаты накрыта закуска.
Тарелкин (один).
Тарелкин (сидит в креслах). Да, я теперь только понимаю счастие, сердцем чувствую, носом слышу. Вот оно… (Осматривается вокруг себя.) Тишина, покой, — независимость!! Вот счастье!.. Нет начальства, — нет кредиторов, — даже друзей нет, чтобы отравить минуту отдохновения. Лихое дело справил. Одним махом стряхнул старые грехи, в прах полетели цепи, уплачены долги, и сама природа актом моей смерти подмахнула так: получено сполна! А здесь, при мне, вот тут, на самом сердце, запасный капитал. (Вынимает бумаги.) Собственноручные варравинские бумаги… Петля, в которой сидит его проклятая голова. Годик, другой — все будет тихо, — а там и предъявлю — и зло предъявлю, черт возьми. Ему и в голову войти не может, что я жив. Ха, ха, ха!
Расплюев входит; Тарелкин убирает стол.
Тарелкин. Добро пожаловать.
Расплюев. Мое почтение.
Тарелкин. Что же вы так задержались?
Расплюев. Нельзя было. Пришлось до кладбища промолоть, — сам генерал Варравин провожали. (Ставит в угол шпагу и треуголку.)
Тарелкин (указывая на закуску). Вот не угодно ли?
Расплюев (трет руки и подходит к столу). Не прочь, сударь, — не прочь.
Тарелкин (ставит вино и водку). Чем бог послал.
Расплюев (рассматривая с удовольствием закуску). Он недурно послал. (Берет хлеб и селедку. Вздыхает.) Эх, эх, эх — слабости человеческие. (Пропускает все и запивает вином.)
Тарелкин. Сыру не угодно ли?
Расплюев (переходя к сыру). Мы — и сыру. (Берет хлеб, отламывает кусок сыру, пропускает все и опоражнивает бутылку.)
Тарелкин (в сторону). Что за пасть такая?
Расплюев (жует). Именно… справедливо вы давеча в вашей речи упомянули, что душа-то та бессмертна.
Тарелкин (осматривая на свет пустую бутылку). Бессмертна… сударь, — бессмертна…
Расплюев (берет еще сыру). И знаете, — что с ее стороны обязательно: ни она ест, ни она пьет. (Жует.)
Тарелкин (обирает пустые тарелки). Да, действительно обязательно.
Расплюев (жует). Ну, если бы таперь душа да еще кушать попросила, так что бы это было… Ложись да умирай.
Тарелкин. Точно, умирай. (Хочет налить ему в рюмку.)
Расплюев (подставляя стакан). Нет, вот стакан. (Пьет.) Эх ты, валяй, гуляй, душа-девица.
Тарелкин (приносит еще хлеба). Что за пасть такая. Да это бездонная яма! Куда ж это у него проваливается?
Расплюев пропускает ломоть.
Еще… Что тебя, прорвало, что ли? (Вслух.) Скажите, как вы себя чувствуете?..
Расплюев. Ну — скажу вам, еще ничего не чувствую.
Тарелкин. Неужели?
Расплюев. Натура такая: оргaн. (Наливает стакан водки.)
Тарелкин. Это водка.
Расплюев. Водка — так водка. (Выпивает.) У меня это, батюшка, под одним номером.
Тарелкин смотрит на пол.
Вы чего ищете?
Тарелкин. А я смотрю — может, у вас днище выперло — так не проходит ли насквозь?
Расплюев (встряхиваясь на стуле). Нет, сударь!.. У меня крепко, — не пройдет. Вы слыхали, у Паганини хорош был инструмент?
Тарелкин. Слыхал.
Расплюев. Ну, у меня лучше.
Тарелкин. Верю.
Расплюев. Об этом инструменте расскажу вам, государь, гисторию: прихожу я этто в трактир; спросил калач, чаю; вот у меня инструмент мой и заиграл; песни такие — ну! стало, мол, работы просит. Делать нечего: подай, говорю, ветчины порцию, икорки порцию, водки по препорции, — думаю, так, мол, червяка этого я тем и заморю. — Съел. Представьте себе, милостивый государь, не берет!
Тарелкин. Тссссс…
Расплюев. Хорошо, думаю; отвалил еще хлеба, сыру спросил, хересу выпил; а меня, милостивец, еще злее на еду позывает. Фу-ты, мол, штука какая? Давай, говорю, блинов! Пропустил десяток, послал другой в погоню — только зуб разгорается, — третий! Хоть ложись да умирай — не берет!!
Тарелкин. Необычайно!!
Расплюев. Вижу, дело плохо — все хляби мои стало, мол, разверзлись; и приказал, сударь, я подать по-нашему, по-русски: аржанова хлеба коврижину, три сельдины — по полену каждая, да квасу жбан — перекрестился — восчувствовал этак, съел; ну, будто и завязало. Так у меня тут (хлопает себя по брюху) огнь неугасимый и червь неутолимый.
Те же; входит Людмила Спиридонова.
Людмила. Скажите, отцы, Сила Силич Копылов здесь, что ли, проживает?
Расплюев (ест). Здесь, касатушка, здесь.
Тарелкин. Что тебе, матушка, нужно?
Людмила. Так, и где ж мне их найтить-то?
Тарелкин. Да вот он — я.
Людмила. Что ж мне это сказали, что вы померли?
Тарелкин. Нет, — это шутки, это глупые шутки.
Людмила. Н-да! Ну, я очинно рада. А то куда ж бы мне мою головушку приклонить. Ну что ж, вы Людмилушку-то помните, а?
Тарелкин. Какую Людмилушку?
Людмила. Людмилу Спиридонову; соблазнители вы!
Расплюев и Тарелкин смеются.
Тарелкин (рисуется и припоминает). Амалия… ну Розалия… была, кажется, одна Капалия… ну Людмилы, нет — Людмилы не помню. Да она из балета или из школы?
Людмила. По протомойству.
Тарелкин (с презрением). По протомойству?!! Нет, я но протомойству никого не знаю.
Людмила. Ну, а сердце-то ваше не вещует?
Тарелкин. Ну нет; не вещует.
Людмила. Так вот она.
Тарелкин. Неужели? Вот те раз! Да это чудовище какое-то! Нет, черт с тобой, — я такой женщины не понимаю.
Людмила. Ой ли? Вот как! Не понимаешь? А детей видеть хочешь?
Тарелкин. Какие дети? Что ты? У меня никогда детей не было.
Людмила (Расплюеву). Вот они каковы, ваше благородие: наплодят, да опосля и знать тебя не хотят. (Отворяя дверь.) Эй, дети, сюда!
Вбегают двое ребятишек.
Тарелкин. Что это? Боже мой!..
Людмила. Ну, детки, вот ваш тятенька… Что, хорош — а? Ну не взыщите — каков ни есть — к нему.
Ребятишки бросаются на Тарелкина, — он от них отбивается.
Тарелкин. Прочь, прочь, бесенята, прочь!! (В отчаянии.) Как, вся жизнь!! С прачкой?!! Нет!! Никогда.
Людмила (припадает к нему и нежничает). Ну полно, Силич, — давай на мировую, ведь не впервой. Ах! Силич! Силич! Ндруг! постарел же ты… айиньки постарел. Тебя и не признаешь; облез, как колено голое. Да здесь взаправду в Питере воды такие (махнув рукой), так куда ж тут быть жиру или доброй сытости. Знаешь, Силич, как я только тебя увижу, так во мне две перемены бывает: одна от моей пламенной горячности, а другая от твоей жестокой холодности. (Ласкается.) Силич, ндруг.
