– Я не хочу доставлять Леве неприятные минуты. И так весь театр шушукается.
– А обо мне ты подумала? – вскрикивает Игорь. – Или мои переживания тут не в счет?..
– Ты – другое дело, – парирует Татьяна. – Ты – свободный человек. И потом – я люблю мужа.
– Что ты говоришь! – ехидничает Игорь. – Оказывается, ты любишь мужа!.. Не поздновато ли прозрела?
– А ты и в самом деле пошляк! – Татьяна брезгливо разглядывает Игоря в зеркале. – Правильно про тебя говорят: пошлый дурак с оловянными глазами…
– Это кто же так говорит? – последние слова задели Игоря за живое. – Уж не Левушка ли? В таком случае можешь передать ему, что он благородный умник с натуральными рогами!..
Вот этого говорить не следовало, тут Игорю явно изменило чувство меры. Он не успевает даже осмыслить сказанное, а в руках у Татьяны уже матово поблескивают щипцы для завивки волос.
– Пошел вон! – приказывает Татьяна. – Немедленно пошел вон, или я за себя не отвечаю!
Вслед за тем щипцы действительно летят в сторону Гордынского, но он уворачивается.
– Правильно, – бормочет Игорь, потихоньку перемещаясь к двери, – один с топором, другая – со щипцами… Вполне в духе вашей семьи!.. Интересно, чем будут швыряться ваши дети…
В дверь, которая за ним поспешно захлопывается, летит флакон дезодоранта.
* * *
– Продали, подлюки! – стоя под горячим душем, Сима так яростно намыливает голову, как будто именно она главная виновница случившегося. – С потрохами продали! Ну ничего, вернется шеф – вы еще попляшете!..
– Ребята не виноваты, Серафима Михайловна! – робко вступается Аллочка. – Они сами испереживались… Но что они могли сделать?
– Может, еще можно что-то исправить? – Ниночка косится на Гвоздилову. – Написать самому Черненко? Как вы считаете, Елена Константиновна?
– Я считаю, что, когда актрисы разговаривают о политике – это уже смешно, – снисходительно отвечает Гвоздилова. – Но вдвойне смешно, когда они делают это в голом виде…
– Ах, тебе смешно? – Сима задохнулась от ярости. – Ну еще бы!.. Мы такие интеллектуальные, мы читаем Борхеса, остальное нам до лампочки! Правильно тебя шеф ненавидел!
Гвоздилова пожимает плечами, спокойно выключает воду и, не удостоив Симу ответом, выходит в раздевалку.
– Как вам не стыдно! – срывается Аллочка (как и большинство молодых актрис в театре, она испытывает перед Гвоздиловой благоговейный трепет). – Елена Константиновна – воспитанный человек, а вы – базарная торговка!
– Вы просто завидуете Елене Константиновне! – поддерживает подругу Ниночка. – Завидуете ее успеху!.. Ее все уважают, а вас – нет!
– Я завидую? – поперхнулась Сима. – Матрешки, да вы в своем уме?.. Я завидую этой вяленой медузе?
Аллочка и Ниночка переглядываются и, не сговариваясь, выскакивают в раздевалку, оставив Симу в гордом одиночестве.
– Бегите, бегите, шпана! – напутствует их Сима. – Поносите шлейф за своей старенькой королевой!..
* * *
В раздевалке Гвоздилова, уже накинувшая на себя халат, растерянным взглядом обводит пустые полки своего шкафчика.
– Девочки, простите, вы не видели… Я отлично помню, что положила их вот сюда… В общем, у меня пропали трусики.
– Это Серафима! – уверенно говорит Аллочка. – Рубль за сто, это ее каверзы!
– Серафима Михайловна! – кричит Ниночка. – Вы случайно не видели трусики Елены Константиновны?
Из душевой доносится довольный смешок – Сима взяла реванш.
– Это французские, что ли? – отзывается Сима. – Как же, видела! Они просили передать, что улетают в Париж искать себе задницу поприличней!..
– Жалко Симу, – неожиданно говорит Гвоздилова. – Она очень хороший и искренний человек. Но ей мешает то, что она борется со всеми сразу…
* * *
А в душевой мокрая, голая, несчастная Сима отчаянно стучит кулаком в кафельную стену: «Суки вы!.. Суки продажные!.. Трусы!..»
* * *
…У стенда, где вывешиваются наиболее сенсационные вырезки из журналов и газет, скучилась огромная толпа. Все разговаривают шепотом, как на похоронах, подходят все новые люди, и каждый пробивается поближе к стенду, чтобы собственными глазами прочитать те роковые пять строк, которые уже выучены всеми наизусть: «Указом Президиума Верховного Совета СССР… лишить гражданства… за оскорбительные выпады в адрес…»
– Все! – констатирует мрачно Боря и обнимает за плечи притихшего Левушку. – Амба!.. Теперь они могут делать с нами все, что захотят!
* * *
…И снова по бесконечным тоннелям, коридорам и переходам театра нервной рысью несется начальственная группа. Шляпы, плащи, кейсы. Где-то сбоку семенит директор, показной удали в нем заметно поубавилось, весь он как-то обмяк и сник, поэтому путешествие происходит в полном молчании.
* * *
…В огромном репетиционном зале собралась вся труппа. Ни покашливания, ни шушуканья, ни скрипа стульев, как это обычно бывает, когда в зале собирается много людей, – тишина. На первый взгляд может показаться, что там, куда сейчас устремлены взгляды актеров, происходит нечто завораживающее, притягательное, необычное – словом, нечто такое, от чего нельзя отвести глаз. Но вот камера берет обратную точку, и мы видим, что ничего необычного там нет: напротив неподвижной и безмолвной труппы – такой же неподвижный и безмолвный президиум, состоящий из уже известной нам начальственной пятерки. Пауза затягивается, становится двусмысленной, начинает заполняться опасной энергией.
– Ну что же, товарищи… – Юрий Михайлович окидывает аудиторию взором доброжелательной Горгоны. – Поскольку никто из вас не желает выразить свою точку зрения на случившееся, то я позволю себе сделать одно деловое сообщение. В связи с лишением гражданства Рябинина Георгия Петровича, соответствующие инстанции приняли следующие решения. Первое. Снять фамилию Рябинина с афиши театра…
– Как это снять? – вскакивает Сима. – Он же создал этот театр! Его фамилию знает весь мир!
– Возможно, – мягко соглашается Юрий Михайлович, – хотя, думаю, вы сильно преувеличиваете. Но согласитесь, что фамилия антисоветчика на советской афише – это недопустимая вещь. К тому же Рябинин больше не главный режиссер театра. Второе. Исключить из репертуара все спектакли, поставленные Рябининым.
– А что же останется? – выкрикивает с места Левушка. – У нас все спектакли поставлены Рябининым. И только три – другими режиссерами.
– Вот это и есть ваш прожиточный минимум, – терпеливо объясняет Юрий Михайлович. – Во всяком случае, до прихода нового главного режиссера. И наконец, третье. Репетиции новых спектаклей, начатых Рябининым до его отъезда, немедленно прекратить…
– Это никак невозможно! – с жаром возражает Федяева. – Артисты должны репетировать. Иначе половина из нас останется без работы!
– Странно все-таки получается, – словно ни к кому не обращаясь, раздумчиво говорит Юрий Михайлович. – Вы готовы говорить о чем угодно, только не о существе вопроса. А ведь поступок вашего бывшего шефа касается в первую очередь именно вас. В редакции центральных газет поступили уже десятки тысяч писем от трудящихся с резкой оценкой возмутительного поведения Рябинина…
– Можно вопрос? – простодушно спрашивает Гордынский. – А откуда трудящиеся узнали о возмутительном поведении Рябинина?.. Я внимательно слушаю советское радио, читаю и выписываю газеты – там ничего про это не говорят!..
Оглушительная пауза, наступившая вслед за репликой Игоря, вдруг взорвалась чьим-то звонким смешком. Засмеялся Боря, открыто и без страха глядя в гипнотические глаза Юрия Михайловича… Засмеялся Левушка… Засмеялась Татьяна… Усмехнулся Андрей Иванович… Улыбнулась Гвоздилова… Сообразив, в чем дело, в голос захохотала Сима… И вот уже вся труппа заходится в хохоте, он идет волнами откуда-то из задних рядов, докатывается до президиума, обрушивается на него и откатывается вновь, чтобы через секунду вернуться новой оглушительной волной… Зафиксируем это вечное историческое противостояние. Хохочущая аудитория и окаменевший президиум. Сумасшедшие и здравомыслящие. Шуты и начальники.
* * *
…В актерском фойе труппа собралась на экстренный междусобойчик. Затурканный директор, сложив руки умоляющей лодочкой, тщетно пытается утихомирить актеров…
– Товарищи, Юрий Михайлович… м-м… выразил желание побеседовать с рядом актеров… м-м… с глазу на глаз… Огромная просьба, товарищи, ведите себя сдержанно и корректно!..
– Петр Егорыч! – неожиданно спрашивает Федяева. – А что это за анонимные люди в театре?.. Кто их пропустил?
Чуть в стороне демонстративно скучает группа молодых людей физкультурного вида. Все они в чехословацких костюмах и с короткими прическами. На лице у каждого присутствует яркое выражение незаинтересованности.
– М-м… это я их пропустил… – в замешательстве мямлит директор. – Мне позвонили из… м-м… В общем, товарищи просто контролируют ситуацию…
