тебя тянет, – заворчала старуха и повернулась к девушке.
– Заткнись, – злобно прошипела Кристина в ответ; ее глаза, налитые кровью, пылали от гнева, – убью…
Прасковья тяжело вздохнула и повернулась на другой бок – она привыкла к пустым угрозам крестницы. Но Кристина не спешила засыпать, она ждала, когда тело старухи обмякнет и станет беззащитным. Когда старики захрапели, Кристина вынула из-под подушки охотничий нож, подарок ее единственного друга-чучельника, который по возрасту ей в отцы годился, и приставила к горлу Прасковьи.
– Перережу глотку… длинный язык… – зловеще прошипела она. Старуха выпучила от страха глаза и замерла. – Мое детство… не твое… убью…
Прасковья жалобно заскулила.
– Тсс… Умолкни. Ненавижу. Убью… убью… Не вспоминать мою мать. Никогда! Слышишь?
Холодное лезвие из стали еще глубже врезалось в кожу, старуха почувствовала, как тонкая струйка крови потекла по шее, и обезумела от страха.
– Каспарс! Она мне сейчас горло перережет! – закричала что есть силы старуха на латышском языке, вскочила, но не удержала равновесия и кубарем откатилась к стене.
Когда муж спросонья добежал до кровати, Кристины в комнате уже не было. Хрупкая сухонькая фигурка быстро шмыгнула в коридор. Завизжала входная дверь, и гулкие шаги эхом отдалились от сруба. Георгий включил свет и бросился к жене. Одной рукой она сжимала горло.
– Что произошло?
– Эта идиотка полоснула меня по горлу!
Осмотрев рану жены, Георгий махнул рукой и сказал:
– Это просто царапина, вставай, обработаю йодом.
Вздохнув с облегчением – у страха глаза велики, жена поднялась с пола и двинулась на кухню вслед за мужем. Достав из аптечки все необходимое, он быстро оценил ее состояние: подбородок трясется, лицо бледное, как холодильник, на фоне которого она стояла, но вроде ничего страшного.
Обрабатывая рану, Георгий ворчал:
– На кой черт она тебе сдалась? Торчим из-за нее в этой глуши, дома родного десять лет не видели. От страха и тревог ты высохла, сдаешь на глазах, сейчас похожа на свою мать, а ей-то уже восемьдесят пять. – Показывая в сторону леса, он продолжил: – Вон какая девка вымахала, сабелькой машет, как лихой казак, да злость лютую копит. Видала, как она глазенками сверкала? В ее возрасте уже романы крутят, а она знать не знает, как слово «мама» пишется, ума хватает только в лесу по деревьям скакать да с бабкой в одной постели спать.
Старуха зажала полотенцем обработанную рану и застонала. Потом зашевелила губами, пытаясь возразить.
– Знаю, – отмахнулся старик, – досталось ей. Но дальше так нельзя, нужно что-то делать. Что с ней будет, когда мы помрем, ты об этом думала?
Держась за стены, супруги медленно двигались по темному дому в сторону спальни, а когда преодолели последний поворот, Прасковья попросила:
– Ложись со мной, боюсь я теперь с ней спать. Да и не придет она, наверное, сегодня.
Кинув мимолетный взгляд на дверь, Георгий помотал головой:
– Нет, не хочу все усугублять. Спи, не тронет она тебя больше, я с ней завтра поговорю.
Он знал, как важно для их воспитанницы спать рядом с крестной, которая для девочки была гарантом спокойствия и стабильности. Растянувшись в кресле-кровати, он по-стариковски покряхтел и укрылся одеялом. В памяти всплыл испуганный вскрик жены.
– Ты хоть поняла, что окрикнула меня Каспарс? – он приподнялся на локтях и даже в темноте заметил, как жена переменилась в лице.
– Видать, от испуга… – запричитала она, пытаясь оправдаться, – думала, что последний миг живу…
– Ладно, спи… чего уж там. Не делай так больше. А то все десять лет коту под хвост… я уж свыкся с Георгием.
– Хорошее имя-то, – шутливо и на деревенский манер произнесла жена, передразнивая местную почтальоншу, которая каждый день приносила им корреспонденцию в конную школу.
Георгий не удержался и прыснул. Но вспышка смеха была недолгой. Уже через пару минут оба вспомнили о той злополучной ночи, когда их крестница подожгла дом. Они нашли ее через день на пепелище. Перепачканная, с ожогами на груди и спине, Кристина бродила вокруг дома в шоковом состоянии. За долгие годы старикам удалось выяснить только то, что Кристина хотела попугать отца. Чем руководствовалось детское сознание и в чем конкретно состоял ее замысел, она так и не объяснила, но понимание того, что в пожаре погибли ее мать и подруга, что осталась в доме с ночевкой после дня рождения, лишило ее рассудка.
– Ты спрашивала сестру о новом законодательстве? Что там про срок давности убийства?
– Какая давность? Кристи умом тронулась. Выбора-то нет. Здесь она живет на природе. У нее есть друзья: филин и чучельник. А если вернемся домой, ее упекут в психушку, под бочок к отцу, тогда-то уж Роберт точно на себя руки наложит.
– Выходит, жить тут нам на чужой земле… под чужими именами… чужой жизнью до конца наших дней?
– А чего тебе не хватает? У тебя здесь два акра земли, конная школа. А кем мы были дома? Экономка и садовник… Пф!
– Хочу войти в лютеранскую церковь… пройтись по Старой Риге… посетить могилы родителей и увидеть еще раз, как вспархивает белая трясогузка.
– Далась тебе эта трясогузка… – жена повернулась на другой бок и накрылась одеялом. – Это мы не убрали спички. Это мы научили Кристину разжигать костер из сухих листьев. Это наша ответственность, и наказание мы выбрали сами… вдвоем… так что смирись, Каспе… Георгий… и спи…
Вскоре послышался скрип половиц и легкий, быстрый топот девичьих ног. Старики напряглись, ожидая очередного приступа гнева, но на этот раз Кристина вела себя тихо. Забралась в постель под бочок к Прасковье и сжала ее руку. Старушка ответила ей тем же, давая понять, что не сердится. Она уже простила полоумное несчастное дитя и решила больше историю об Аутре и Роберте никогда не рассказывать.
Октябрь 2014 г.
