Ваш секретарь заставляет Вас сказать в письме, которое я разбираю, что последнее время Вы более не вмешиваетесь в закупку оружия. Ах, если бы небу было угодно, чтобы Вы никогда в это не вмешивались, как выиграла бы нация! Но прощупайте-ка себя всерьез, боюсь, что Вас опять водят за нос, тому свидетелем Ваш избранник Константини, покупающий оружие по Вашему приказу.
Секретарь заставляет Вас также сказать, что все Ваши предшественники, договариваясь со мной, делали вид, будто хотят того, чего они на самом деле не хотели. (Очевидно, Вы имеете в виду служение отечеству.) Но он забывает, что Ваши предшественники Лажар, Шамбонас и де Грав проявили скромность, которой не проявили Вы, и испросили совета у комитетов Национального собрания; что ни один из них ничего не сделал, не заручившись предварительно мнением этих комитетов; откуда вытекает, если Вам верить, хотя Вас и не решаются заставить сказать это прямо, что и комитеты в полном составе были их и моими сообщниками; меж тем как Вы, так называемый министр-патриот, отказали мне во всем, что было необходимо для служения отечеству, когда я выехал в Голландию, Вы пренебрегли мнением комитетов, которые требовали этого от лица Собрания и которым Вы дали слово!
Министр! Совершенно очевидно, что Вы в этом деле никому не сообщник, ни мне, ни им. Никто Вас в этом не обвиняет. Если бы Вы нуждались в хорошем свидетеле, чтобы это подтвердить, друг Константини мог бы весьма пригодиться.
Я заканчиваю. Если бы Вы, обманутый министр, случайно знали обо всем этом раньше не от своих служащих или от меня, мне пришлось бы предположить только одно, а именно то, что Вам очень хотелось получить это оружие, с условием, однако, что оно будет поставлено не мной, а Вашим избранником; и коль скоро ему не видать этого оружия, как своих ушей, он со своей галльской наглостью, которой не таит от своих друзей, может добиться изменения ранее принятых мер и принятия новых, еще более суровых, чем мне и угрожают, пока в самой неясной форме! Если это так, мне хотелось бы закончить мое почтительное письмо изъявлением крайнего удивления Вашим неполитичным поведением, гражданин министр, обманутый в своих ожиданиях.
Ваш и проч.
Подпись: Карон Бомарше.
Р. S. Не дай бог, чтобы я так думал! Но поскольку Вы, как Вы говорите, передали Ваше письмо новому министру Пашу, передайте ему также и мой ответ: это положит начало расследованию, за что он будет Вам весьма признателен».
Когда мое письмо было отправлено, я почувствовал огромное облегчение, честное слово! Что до письма, то оно пошло по почте, поскольку я опасался, как бы оно не подвело моего управляющего, если будет передано им.
— Подождем, — сказал я, — обещанных известий. Посмотрим, главное, что скажет Паш, наш новый министр.
Я уехал в Роттердам, чтобы составить акты, которые я хотел получить от негоцианта Ози, моего поставщика. Он, казалось, был удивлен такого рода предосторожностями. Я заверил его, что того требует мое положение. Он был в нерешительности. Я отлично видел, что он служит своей стране; но мог ли его в этом укорять я, служивший моей?
Наконец мы покончили со всем, составив четыре нотариальных акта, с которыми вы можете ознакомиться. Первым актом он признавал во мне законного владельца оружия после выплаты ему всех должных сумм; по окончательному расчету за мной оставалась скромная сумма в тысячу двадцать шесть флоринов два су восемь денье;
вторым актом я брал на себя обязательство не вывозить ружья из Тервера, не обеспечив ему залога в пятьдесят тысяч немецких флоринов;
третьим актом он обязывал меня возместить ему все расходы по хранению и другие расходы, которые не входят в плату за оружие и должны быть определены отдельно;
наконец, четвертым я обещал не возбуждать против него лично преследований за политические препятствия, которые И. В. П. поставили вывозу моего оружия[48].
Сверх того, было составлено письмо Джеймсу Тюрингу, сыну, в Тервере, с распоряжением выдать мне все ружья, которые были им получены, но воспрепятствовать их погрузке до внесения искомого залога! Сверх того, письмо его брюссельскому оружейнику, согласно которому тот должен прибыть в Тервер в мое распоряжение, чтобы удостоверить, что никто не видел и не трогал ружей с момента, когда они были упакованы в ящики в феврале сего года, и что они соответствуют сделанной ранее описи.
Как видите, ко мне нельзя было придраться. Но во всем этом нет и упоминания ни о претензиях ко мне некоего Провена, которые выставляет против меня Лекуантр, ни о протестах сего Провена, адресованных негоцианту Ози с требованием не выдавать ружей Пьеру-Огюстену Бомарше, то есть мне.
Во всем этом нет также упоминания и о том, что мое право собственности на эти ружья оспаривалось каким-либо другим владельцем, который наложил на них арест в Тервере, о чем предумышленно заявил моему обвинителю Лекуантру министр Лебрен, внезапно сделавший это счастливое открытие.
Господин Лебрен! Господин Лекуантр! Эти четыре акта напечатаны. Оригиналы их находятся у меня. Прочтите их внимательно, каждый со своей точки зрения. Лебрен следит за тайными маневрами, Лекуантру внушили оскорбительное ко мне отношение. Я не силен в подобных поединках. Посмотрим, является ли разум и умеренность оружием достаточно хорошей закалки, чтобы парировать такого рода удары!
Необходимо коротко сказать о поведении голландцев, дабы тут не осталось никаких темных мест.
Голландские штаты никак не могут заявить (как утверждает г-н Лебрен), что они никогда не препятствовали вывозу этого оружия и что протесты исходили только от частных лиц, называвших себя владельцами и т. д.; истина, подтверждаемая юридическими документами (моя жалоба от 12 июня и ответ Генеральных штатов от 26 июня 1792 года), истина, говорю я, состоит в том, что единственным истцом, опротестовавшим вывоз оружия, был некий г-н Буоль, посланник, императорский агент, который утверждал, что его августейший повелитель все еще располагает правами на эти ружья, хотя г-н Ози (а я получил их только от него одного) рассчитался наличными и хотя этот же г-н Ози, перед тем как забрать их из крепостей Малин и Намюр или из Антверпена, выполняя договор, внес императору через господ Валкье и Гамарша, в Брюсселе, залог в размере пятидесяти тысяч флоринов, что удостоверено актом о внесении вышеозначенного залога, которым все права императора были погашены, и о чем мне, по моему настоянию, было, как вы видели, выдано свидетельство, нотариально заверенное тем же банкиром Ози, а также расписка об окончательном со мной расчете, осуществленном в присутствии того же нотариуса, дабы у меня была возможность ответить г-ну Буолю и, в еще большей степени, господам Клавьеру и Лебрену, которые делали вид, что сомневаются не только в моем праве на ружья, но и в самом существовании этих ружей в порту Тервер.
Нота г-на Буоля, врученная Голландским штатам от имени короля Венгрии, настолько необходима для окончательного установления истины и подлинных мотивов эмбарго, наложенного голландцами на наши ружья, а также выяснения меры правдивости г-на Лебрена, что я помещу ее здесь:
«Нота г-на барона де Буоля, поверенного в делах Венского двора, врученная 5 июня 1792 года И. В. П. и 8 июня, через г-на секретаря Фажеля, г-ну де Мольду, полномочному посланнику Франции в Гааге, передавшему 9 июня ее копию г-ну де Лаогу, который ответил на нее 12-го и которому И. В. П. ответили 26 июня.
Я, нижеподписавшийся, поверенный в делах его величества апостолического короля Венгрии и Богемии, имею честь обратиться к г-ну секретарю Фажелю и прошу его соблаговолить довести до сведения И. В. П., что оружие, находящееся в настоящее время в порту Тервер, в Зеландии, было продано королевским артиллерийским ведомством Нидерландам, дому «Жан Ози и сын», в Роттердаме, на особо оговоренном условии, что вышеупомянутое оружие будет вывезено в Индию, в чем правительству будет дано подтверждение. Это условие не только не было выполнено, но оказалось с легкостью обойденным в ущерб интересам его величества с помощью соглашений о перепродаже, заключенных с различными покупщиками.
