Бывает такое везение. Часть стояла без приказа, копала оборону, и упросил я доставить меня к своим. Выделили мне ездового с повозкой и, значит, довезли.
Там уж со мной, конечно, попрощались, списали. Из вылета не вернулся. Хотели отправить в госпиталь, но я уперся, пусть своя санчасть лечит. А то пока довезут, пока то-се, это хуже может обернуться. Здесь по крайней мере свои, если что — так не бросят. И потом, после госпиталя неизвестно куда тебя сунут, обратно в свою часть никогда ведь, в общем, не попадали. А здесь дома.
Ну и… вот. Повалялся, отдохнул, поправился.
От дивизии осталось всего несколько машин. Отвели нас под Москву, на переформирование. Развернули в корпус.
И в сентябре я уже летал. Бомбили немцев под Смоленском.
Потом — оборона Москвы. Потом зимнее наступление. Потом назначили меня командиром эскадрильи.
В общем — все обычно.
Что тут рассказывать?.. Летали.
Вот вы говорите — сто пятьдесят шесть вылетов. Так а как, спрашивается, иначе? Война, приказ — летали. Как мы летали… как щепки из-под топора мы летали. А куда ты денешься.
Правда, обычно начальство летало поменьше. Командиры полков уже старались сами-то поменьше в воздух подниматься. Что было, то было. Никому не хочется лишний раз под смертью летать.
Ну, а мне это было как-то неловко. Вроде, других отправляешь, а сам на земле отсиживаешься. Когда сам летаешь — к тебе и подчиненные иначе относятся, и настрой в полку лучше.
Бывали ведь куда более тяжелые на войне работы, чем наша. И морально, и в смысле риска.
Вот в сорок втором нас одно время использовали для связи с партизанами. Грузы доставляли, раненых забирали иногда. А пару раз диверсионные группы с воздуха десантировали.
— Из бомбардировщика — десантировали?..
— А дело в том, что мы тогда летали на американских «дугласах». У нас их обычно называли «Ли-2».
— Это те, что потом у нас выпускали как «Ил-12»?
— Так точно.
— Но ведь это транспортные машины.
— Ну и что же. Машина прочная, цельнометаллическая. Дальность неплохая, и грузоподъемность достаточная — пару тонн всегда возьмет. И скорость тоже. На ДБ-ЗФ у нас было двести восемьдесят — а тут триста восемьдесят, на сто больше. И как ночной дальний бомбардировщик машина очень даже годилась.
— А куда же бомбы-то в транспортном самолете загружать?
— А это сами уже переделывали. Техники приваривали наружные бомбодержатели. И в фюзеляже прорезали бомболюк, делали стеллажи — для малокалиберных бомб. Сверху ставили плексиглазовый колпак для стрелка-радиста. И очень даже неплохо было на них летать.
И вот тогда, летом сорок второго, как-то и столкнулись с таким случаем…
Понимаете, на фронте ничего от людей утаить невозможно. Каким образом информация всегда просачивается — сказать буквально невозможно. Но, раньше или позже, — все всё знали.
Значит, дается нам задание — принять группу из четырех человек. Доставить в такой-то квадрат за линией фронта, во столько-то часов, обнаружить там внизу четыре костра квадратом и выбросить их с парашютами.
Ну, для надежности решил я лететь сам.
Привозят их вечером в «виллисе» прямо на аэродром, сопровождает офицер фронтовой разведки. Наше дело маленькое: принял — доставил.
Трое ребят и девушка-радистка. Совсем девочка, маленькая такая.
Так дело-то, понимаете, вот в чем… Как бы сказать. Мы-то это уже потом узнали…
У немцев ведь все службы хорошо были налажены. В том числе и контрразведка, и полевая жандармерия. Работать в их тылу было очень трудно. Группы эти сгорали очень быстро.
И чтоб внедриться, был такой способ.
Группа приземлялась, начинала работу — и один из них сдавал немцам всех остальных. Заслуживал, таким образом, доверие. Его, конечно, проверяли и потом обычно использовали в их разведке. А на самом деле он работал на наших.
— А остальные?
— Что — остальные… Остальные — по законам военного времени. Остальные шли под расстрел. Или в лагерь, если повезет.
И вот мы их везем. Они там сидят рядом, переговариваются о своем. И трое не знают, что четвертый их завтра выдаст. И девочка эта не знает. Что не выполнят они никаких заданий. Что все их задание — умереть у немцев.
— Вышли мы вовремя в заданный район, нашли внизу костры, выбросили группу. Мы ведь тогда не знали еще, что троих привезли, можно сказать, прямо на расстрел. В том числе и девочку эту.
Потом рассказывали, что тот, который их должен был выдать, ее любил. Вот такой роман…
Правда это, нет, — кто знает. Приврать народ тоже любит. Но ведь и такое могло быть, верно?
Да… А если б мы и знали — чего нам никак не полагалось — какая разница? Наше дело маленькое. Выполнил приказ — и ничего тебя не касается.
— А что с ними было дальше — не знаете?
— Понятия не имею. Да и откуда. Тем более что в тот именно вылет меня сбили во второй раз… и своих хлопот было выше головы.
И такое совпадение — это было седьмого июля сорок второго года. День в день — ровно через год после того, как меня сбили в первый раз. И тоже над Белоруссией.
Ветер был, гроза. И стали мы грозу обходить с севера. А поправку на боковой ветер учесть в воздухе довольно трудно. Короче, оказались северней, чем думали, километров на тридцать.
Темь полная, иду по приборам. И вдруг — будто взрыв у меня перед лицом, чувствую — словно глаза выжгло. Зажмурился, ничего не соображаю. Что такое?!
Штурман кричит:
— Прожектор! Уходи!
Тогда я понял, что это нас прожектор поймал. Ощущение — непередаваемое. Полная беспомощность. Будто тебя на ладонь посадили. Глаза открыть невозможно — словно бритвой их режет этот ярчайший свет, прямо в мозг ломит. Попасть ночью в прожектор, неожиданно, сразу — это очень деморализует, прямо парализующее действие оказывает.
Ну, я наощупь выдвинул до отказа газ обоим моторам, штурвал от себя, и на полной скорости — машина вниз скользит, как с горы, почти пикирует — отдаю левую педаль, чтоб как-то выйти из луча. И тут — разрыв!
Это немецкие зенитки дали залп, и первым же залпом они нас сняли. Служба ПВО у немцев, надо сказать, очень хорошо была поставлена, четко работали.
Потом уже оказалось, что мы проходили прямо над Витебским железнодорожным узлом. Они, видимо, засекли нас на подходе звуколокаторами, определили нашу высоту и курс, и когда мы подошли поближе — сразу врубили прожекторы и открыли огонь на изготовленных установках. Вот так — ошибся немного штурман мой в расчетах…
Очевидно, у меня осколком перебило бензопровод в правой плоскости, потому что оттуда сразу пошел шлейф пламени. А я был в левом довороте, на скорости, пламя срывалось — и огонь сразу перекинулся на фюзеляж, хвост гореть начинает.
Сзади — стрелок:
— Командир! Горим!
Ну а что — горим… Я сам вижу.
Единственный выход — попробовать сбить пламя. Моторы у меня на полном газу, правый уже захлебывается, я — штурвал круче от себя, пикирую с левым креном, скорость уже за семьсот, машина трещит… хорошие самолеты были «дугласы», прочные.
И как-то в самом деле удалось мне сбить пламя, бензин правому мотору я перекрыл, резко взял вправо, и вдруг — хоп! — ослеп. Ну ничего не вижу, словно черной тряпкой по глазам ударили. Это, значит, выскочили мы из прожекторного луча. Это я только через несколько мигов сообразил.
— Вроде, погасло, — докладывает стрелок-радист.
— Ниже давай! — кричит штурман, — чтоб не зацепили снова!
А я выше и не могу. Только один двигатель тянет. Второй, погорелый, заглушённый, я уж и не трогаю, естественно.
Снизились мы по приборам метров до пятисот, чапаем домой. Скорость — двести сорок — двести пятьдесят, сопим, значит, на честном слове и на одном крыле.
Но настроение — прекрасное! Летим — и поем: «В далекий край товарищ улетает!..» Ведь уже сбитые — а сбили пламя, ушли, не потеряли способность к полету. Как второй раз родились! Через час дома будем.
И тут — шарах! — какой-то странный свет. Откуда-то сверху, и тоже вполне яркий, ну… как фары догоняющего автомобиля.
Стрелок-радист докладывает:
— Похоже, ночной истребитель.
И начинает там сзади стрелять из пулемета. А нам в ответ — тр-р-р-р! — очередь сверху, одна пуля сквозь крышу прямо передо мной в приборную доску воткнулась, прямо в высотомер, только пыль стеклянная брызнула.
Это, значит, нас по выхлопу засек немец сверху. Они в качестве ночных перехватчиков любили использовать Ю-88. Машина скоростная, радиус действия большой, экипаж четыре человека — вот они на малом газу патрулируют квадрат и головами вертят. А тут им, видимо, передали наши координаты, и они специально нас высматривали, чтобы добить.
