монахи, чтобы молиться за свою семью? Разве я хотел причинить вам с матушкой боль?
Старый Ганс (ядовито): Скажите пожалуйста… Похоже, что ты до сих пор ничего не понял, Мартин. Ты ученый человек, а забыл библейскую заповедь, из которой следует, что, прежде всего, полагается почитать отца и мать своих. Разве, став монахом, ты не обрек нас на одинокую и бедную старость?
Лютер (с мольбой): Батюшка!
Старый Ганс: Вот то-то же. И ты еще спрашиваешь, все ли еще я недоволен твоим поступком.
Лютер (с жаром): Но, батюшка! Я думал, что принесу больше добра для вашей души, если буду молиться в монастыре, нежели если останусь в миру. (Помедлив, негромко.) К тому же вы знаете, что я стал монахом совсем не по своей воле. Не позови меня в тот день Небо, я бы не раздумывая покорился вашей отцовской воле и стал юристом. Но скажите мне сами, – разве же мог я ослушаться гласа небесного?
Старый Ганс (с сомнением): Небесный голос?.. (Мрачно посмеиваясь.) Дай Бог, сын мой, чтобы этот голос не оказался в результате дьявольским наваждением! (Исчезает.)
Раскатистый и несколько театральный смех Дьявола. Лютер продолжает смотреть туда, где только что стоял его отец. Пауза.
Дьявол: А ведь твой батюшка оказался много проницательнее тебя, Мартин…
Лютер (не подымаясь с колен, негромко): Даже если все ангелы небесные соберутся, чтобы убедить меня в том, что я попался на твой крючок,– то и тогда я буду стоять на том, что в тот день меня позвал Господь.
Дьявол: Ну, до чего же все-таки ты упрямый человек, Мартин… (Указывая рукой на окно.) Тогда, может быть, хоть это немного вразумит тебя…
Одновременно с его словами за окном раздается вспышка молнии и, вслед за ней, удар грома.
(Насмешливо.) Узнаешь?.. (Издевательски смеется.)
Лютер оглядывается на окно, за которым раздается еще один удар грома. Короткая пауза.
Да, да, да. Это та самая июльская гроза, которая уже сорок лет не переставая гремит с того самого дня, когда страх заставил тебя надеть монашескую рясу. (Кричит, неожиданно и визгливо.) С того самого дня, как я взял тебя за руку, чтобы вести за собой от преступления к преступлению, от греха к греху, от лукавства к лукавству, чтобы в конце пути найти только адский огонь и вечную муку.
Вспышка молнии и раскат грома за окном.
(Торжествуя.) Слышишь! Слышишь!
Пауза.
Лютер (негромко): Я узнал ее…
Дьявол: Ну, конечно же, ты узнал ее, монах.
Лютер: Она и сегодня гремит в моем сердце, как самая сладкая музыка, которую Небеса, время от времени, посылают нам, чтобы могли утешиться среди земных скорбей и печалей… Гремит, как знак моего призвания.
Дьявол: Как знак твоей гибели, Мартин, как знак твоей гибели, дурачок.… Ведь не думаешь же ты, в самом деле, что с той высоты, с которой Всемогущий взирает на землю, Он различает какого-то жалкого грешника, который не может даже внятно объяснить, что он хочет!
Лютер (глухо): Милосердие Божие безгранично.
Дьявол: Нет, нет, Лютер… Помнится, сорок лет тому назад ты говорил совсем другое… Совсем другое, Лютер. Неужели ты думаешь, что за сорок лет может что-нибудь измениться?
Ослепительная вспышка молнии и оглушительный удар грома такой силы, что кажется, что он ударил в комнате. Тьма заливает сцену.
7.
Едва различимые во мраке очертания небольшого притвора церкви августинского монастыря, освещенный только двумя или тремя свечами. В центре сцены едва угадывается распростертое на полу перед Распятием тело брата Мартина.
В притворе появляется Иоганн Штаупиц, монастырский викарий и наставник Лютера. Какое-то время он стоит, словно не решаясь подойти ближе к молящемуся, затем делает несколько шагов и останавливается возле лежащего монаха.
Штаупиц (негромко): Мартин…
Лютер не отвечает.
Мартин!..
Лютер (глухо): Кто здесь? (Оборачивается.)
Штаупиц: Это я, Мартин, я… Брат Иоганн.
Лютер (издали): Господин викарий…
Штаупиц: Да, Мартин… Прости, что пришлось оторвать тебя от молитвы, но мне сказали, что ты здесь со вчерашнего утра. Прошло уже почти два дня.
Лютер молчит. Короткая пауза.
Я подумал, может быть, ты в чем-нибудь нуждаешься?
Лютер (глухо): Нет, господин викарий…
Штаупиц: Ты уверен, брат Мартин?
Лютер: Да, господин викарий. (Внезапно обхватив колени Штаупица и зарывшись лицом в его сутану, глухо рыдает.)
Короткая пауза.
Штаупиц: Ну, ну, Мартин, довольно. Что опять стряслось?
Лютер (едва слышно, сквозь слезы): Я погиб, святой отец. Погиб. Погиб…
Штаупиц: Мы все погибли, брат Мартин, если оставим надежду и откроем свои объятия отчаянью. Надеюсь, ты всегда помнишь об этом?
Лютер молчит. Штаупиц садится рядом с ним на ступеньки. Пауза.
Я разговаривал с твоим духовником. Он жаловался мне, что иногда ты исповедуешься больше шести часов, так что в конце исповеди он буквально валится с ног от усталости… (Мягко.) Если ты не жалеешь себя, то пожалей хотя бы его, Мартин… Неужели, ты и в самом деле такой великий грешник?
Лютер (глухо): Если бы было можно, я бы исповедовался ему не шесть, а тридцать шесть часов, если бы они только нашлись в сутках.
Штаупиц: Откуда такое чрезмерное рвение, брат Мартин?.. И что это за такие страшные грехи, в которых надо каяться по шесть часов? Вы, может быть, кого-нибудь убили или ограбили?
Лютер: Нет, святой отец.
Штаупиц: Никого?.. Тогда, может быть, обманули? Украли?
Лютер: Нет, святой отец.
Штаупиц: Тогда, должно быть, вы страшный богохульник, брат мой?
Лютер: Видит Бог, святой отец, что я никогда не богохульствовал, не обманывал, и никого не убивал.
Штаупиц (с улыбкой): Надеюсь, что это так, Мартин.
Лютер: Тем хуже для меня, святой отец, тем хуже для меня. Потому что все эти грехи я творил в своем сердце, а это много ужаснее, чем если бы я совершил их на самом деле. (С ужасом.) Стоит мне только заглянуть в эту черную бездну, против которой бессильно любое покаяние, как я понимаю, что погиб и погиб уже навсегда. Беззаконие на беззаконии, грех на грехе громоздятся там, и нет им ни конца, ни края, потому что Господь предизбрал меня к погибели, брат Иоганн.
Штаупиц: Я вижу, ты совсем неплохо осведомлен о Его планах, брат Мартин.
Лютер молчит. Короткая пауза.
Господи, Мартин!.. Да, разве не говорили мы с тобой об этом в прошлый раз? А разве ты не помнишь, что, не сумев навредить нам другими путями, Дьявол часто начинает искушать нас мыслями о нашей греховности и пугать нас божиим гневом, затем чтобы вернее ввергнуть нас в грехи еще более тяжкие, – в отчаянье? в унынье? в безверие?.. Вспомни-ка лучше пословицу: «Кто теряет надежду, теряет Царство Небесное».
Лютер (не сразу): Но я не чувствую никого облегчения от исповеди, брат Иоганн!
Штаупиц: Дай созреть плоду, Мартин, дай созреть плоду. Не торопи Господа твоего, который лучше тебя знает, когда приходит время разбрасывать камни и когда время их собирать.
Лютер: Нет, нет, брат Иоганн. Раз я не чувствую никакого
