– Это юмор… Это ее юмор…
Актер-отец подошел к Оле и пожал ей руку. Это был тот самый мужчина, который хлопотал о билетах СВ.
– Все о'кей, – сказал он Иван Ивановичу. – Нормальная квартира. Бегущие, стоящие, лежащие. Я лично в этом не разбираюсь. Все люди, все человеки… Все блошки, все прыгают… Всех жалко… Всех удавить охота…
– Ты не человек, ты – безразмерная авоська! – кричала Актриса уже из соседней комнаты. – Стенку к чертовой матери. Это безусловно. И Пикассо – к той же матери! Девочка на шаре. Просто девочка. Двадцать два… Перебор.
Актриса стремительно вернулась, обняла Олю и отвела ее в сторону. Надо видеть глаза Оли – непонимающие, восторженные, испуганные, благодарные, влюбленные, принявшие эту сумасбродную с виду женщину раз и навсегда.
Актриса наклонилась к Оле и сказала решительно:
– Потом все про себя расскажешь! Кто папа, кто мама? Кем они работают? Все, все…
Главный просто застонал, у Ивана Ивановича почернело лицо. Актриса же поцеловала Олю в макушку, упорхнула, пнув по дороге низкое кресло на колесиках:
– Где вы нашли этого урода? Это же квартира выездных людей!
– А что значит выездные? – тихо спросила Оля Ивана Ивановича.
– Те, кто работает за границей… Ну, в общем… которым поездка туда не проблема… – Тихо: – За эту возможность перегрызают горло.
– Я поняла, – сказала Оля. – Это кино про людоедов! Кровь – рекой…
– Ничего подобного! Мылодрама.
Подошел Главный, в общем довольный.
– Ты понравилась… Примерь на себя платьице какое-нибудь и походи в нем. Пообвыкни… С ней всегда сначала трудно, а потом работает, как лошадь. – Это он Ивану Ивановичу об Актрисе, а Оле строго: – Текст выучи. Ты поняла, с кем будешь работать? Поняла? Потрясная баба, извини, детка, женщина. Великая актриса! Ух! Всех заводит вполоборота… Такой темперамент… Я уже боюсь…
– А кто может стать выездным? – спросила Оля. – Любой или что-то надо особенное?
Мужчины посмотрели друг на друга, вздохнули, и Главный не сказал – произнес:
– Надо быть лучшим из лучших. Они – лицо нашей страны – там!
– Ха! – сказала Оля. – Общий смех!
Она посмотрела на часы на стенке.
– Они не идут, – сказал Иван Иванович. – Сейчас без десяти пять…
На часах без десяти пять. Клавдия Ивановна смотрит на часы, придерживая рукой горчичник на затылке.
Телефонный звонок.
– Господи! – закричала она. – Где же тебя, заполошную, носит? – И радостно: – Ага! Ага! Ну еще бы! Ну, давай, ну, скорей…
Положила трубку, положила на стол голову.
Вечером в спальне творилось черт знает что. Все было сдвинуто с места, все валялось как ни попадя. Оля сидела в центре, возбужденная и усталая, а девчонки требовали подробностей.
– А тебя гримировали?
– Меня попудрили… Я красная была, как рак…
– А других девчонок, значит, побоку?
– Ага! Одна там была… Так злилась! Вот дай ей возможность – удавила бы!
– На всех теперь плюй! На всех! Наша взяла!
И они устроили пляску под собственную музыку. Может, похоже плясали дикари, победив большого зверя. Во всяком случае, это было очень радостно.
И тут раздалась сирена «Скорой помощи», где-то совсем рядом. Девочки выглянули в окно и увидели, что машина остановилась возле домика Клавдии Ивановны. Всех как ветром сдуло.
В чем были, они ворвались к воспитательнице, которая растерянно лежала на диване, и ей делали укол. Совсем молодой врач.
– Девочки! – слабым голосом закричала Клавдия Ивановна. – Вы почему не в постелях?
– Я девчонкам как раз рассказывала… – сказала Оля.
– Умница! – слабо проговорила Клавдия Ивановна. – Это хорошо… Ты им все подробно рассказывай… Это ж так интересно. Кино!
– У них там яблоки, – сказала Муха, – из трухи… Отпад! Потолков в квартире нету!
– Дурят нашего брата! – Это они все хором, из Райкина. И засмеялись.
– Это вы ее довели? – спросил совсем молодой врач, с любопытством разглядывая девчонок.
– Что вы! – возмутилась Клавдия Ивановна.
Но тот имел, видимо, свою точку зрения.
– Коровы здоровущие! – сказал он им. – У человека гипертония… Ей покой нужен… Ржете, как кони…
– Все-таки коровы или кони? – спросила Оля.
– Ишь! Все слова под языком! – ответил врач. – Чтоб она у вас неделю лежала. Ясно? А вы чтоб были тихие ангелы… Может, придется побегать по аптекам… Имейте это в виду…
Он писал рецепты, а девчонки расселись возле Клавдии Ивановны. Оля толстыми ломтями разрезала батон и колбасу в рваной оболочке.
– Главное – питание, – говорила рыженькая Клавдии Ивановне. – Скажите, чего вам хочется!
– Девочки мои, девочки! – шептала Клавдия Ивановна. – Мне бы дожить, чтоб вы школу окончили, потом училище и чтоб устроились как следует. Я встану и пойду по ПТУ. Я в какое зря вас не отдам. Чтоб и одежда была, и питание.
Девчонки хором: «Ульянову напишите!»
Все засмеялись. Врач не смеялся. Он смотрел и слушал.
– Все-таки вам чего больше хочется – селедку там или какую-нибудь грушу? – спросила Катя.
– Сами ешьте как следует, – ответила Клавдия Ивановна.
Они дружно чавкали бутербродами, а Клавдия Ивановна лежала с закрытыми глазами и была почти счастлива. Невероятно устроен человек.
Врач положил на стол рецепты и ушел. Лицо у него было печальное.
Они сидят уже в переделанном павильоне. Вместо Пикассо висит математически загадочный Эшер. Пикассо же стоит на полу, вверх ногами.
Камера, свет, толпа людей. Актриса и Оля стоят перед Эшером. Главный объясняет задачу.
– Это первый наш разговор об отъезде… Вы, – Актрисе, – даже себе представить не могли, что она, девчонка, может быть против… Вы такие инстанции прошли – и тут нате вам…
– Еще одна инстанция, – смеется Актриса.
– Ты, – Оле, – говоришь свои слова так, что мать просто теряется. Извини за грубость, обалдевает. Вот попробуй.
Оля молчит. Она смущена и растеряна. Все смотрят на нее, ждут. И тогда Актриса-мать из-за чьей-то спины пошевелила ей пальцами, подбадривающе и даже как-то ласково. Если все в этой комнате сейчас принадлежали всем, то знак этих пальцев принадлежал только ей, Оле. Что-то сильное, прекрасное, от нее не зависящее, вспыхнуло и расцвело в ней, и уже не она, а Та, Другая, произнесла:
– Я не хочу, чтобы вы улетали!
В словах было столько страсти, гнева, мольбы, настояния, что Актриса совсем не по роли вздрагивает и смотрит на Олю почти с испугом.
– Вот это да! – говорит она Главному. – После такого порядочная мать останется.
– Да, – растерянно говорит режиссер. – Замечательно, девочка! Ты – непорядочная, – это он Актрисе.
– Пардон! – кричит она. – В сценарии я нормальная современная женщина-спринтер и нормальная мать… Я не хочу и не буду играть сволочь.
Главный растерян.
– Я поняла, – смущенно сказала Оля. – Я не так сказала. Они ведь мне не нужны вовсе. Пусть улетают. Я притворяюсь, что мне жалко. Они притворяются, что им жалко…
– Ничего себе поворотик! – смеется Актриса. – А что? Вполне!
– Все в этом мире перепуталось. Хорошее так непринужденно переходит в плохое, что люди это даже не замечают. У нее, – Главный показывает на Олю, – нет этих размытых критериев. Хорошее у нее – хорошее, а плохое – плохое… Вот она и возвращает первоначальный смысл словам.
– А ты не боишься этого? – спрашивает Актриса. – Это опасное дело, голубчик, отмытые слова… Я даже не уверена, что люди этого хотят.
Иван Иванович кормит Олю в столовой. Подошел к буфетчице, просит:
– Зин! Ты возьми сметанку и обмажь цыпленочка. А? И под крышечку на пять минут. А?
– Привет! – отвечает Зина. – Я тебе кто? Повар? У меня курица отдельно, сметана отдельно. Горячие только сосиски.
– Зин! – просит Иван Иванович. – Смотри, что я тебе дарю! – Протянул ей роскошный календарь с актрисами, правда, за прошедший год.
– Обалдеть! – сказала Зина, взяла календарь и стала смазывать курицу сметаной.
За соседним столом Актер и Актриса.
– Ты заметил? – спросила Актриса. – Ивашка ее кормит на свои… Где-то достал импортный лимонный сок… Поит ее все время… Стоял в очереди за ананасами.
– Лучше б копил на старость… Его после этого фильма отправят на пенсию… Я сам слышал… И то… Сколько ж можно?.. Пора и честь знать… Слушай, мне нужна хорошая оправа… Где взять? Я просто умираю.
Актриса не спускает глаз с Оли. Она будто не слышит Актера.
– До чего мы дожили! – говорит она. – Трепачи. Я ее бельишко видела. Такое! А сорок с лишним лет войны уже нет… А детдома есть… Какая-то сволочь оставила такую девчонку в роддоме. – Зло, ненавидяще: – Оправы вот нет! Горе-то какое. Ты, оказывается, просто умираешь… Господи, что это с нами?
Он, обидевшись и тоже зло:
– Это я все сделал? Я? Нашла крайнего.
Клавдия Ивановна в своем самом дорогом костюме, который мы уже видели, с большой сумкой вошла в кабинет инспектора гороно Людмилы Семеновны. Она тяжело, прерывисто дышит.
