«Уйди, бобыль».
Гоша уходит, но девочка хочет стать доктором, ей интересно, она снова ловит кота.
Мама и бабушка видят, что она возится с плешивым котом. Не слушается…
А вдруг лишай?
А скоро в школу…
Они травят кота ядом, заботливо подмешанным в фаршик. Кот умирает в мучениях, и Гоша хоронит его на своём участке.
Коту было страшно умирать, он не верил в загробную жизнь, в царство небесное. Или просто знал, что нет никакого царства? Коты умные, их не обманешь…
Гоша не знает, что можно выпить, чтоб полегчало. Он не курит даже. Его тоже растили мама и бабушка, он аккуратный, порядочный. Без вредных привычек. Он положительный, он о других думает — ступенечки на речке сделал, чтобы всем удобнее было в воду сходить. Теперь вот дети жалуются, что тарзанка оборвалась…
Гоша выходит за калитку. Дожидаясь ужина, девочка играет сама с собой в крестики-нолики, прутиком по дорожной пыли.
Пошли, вместе тарзанку будем чинить.
Ой, точно, пошлите!
Гоша идёт и вспоминает маму. Мама любила кошек.
Это мамин кот был. Лежал в ногах, когда она болела. Гоша не отдавал маму в больницу. Они с котом были рядом до самого конца. Последний мамин кот. Пахнул мамиными духами. Тёплая шёлковая шёрстка пахнет мамой. Розовый нос, усатые щёки, умные глаза. И девочка, похожая на жабёнка, с золотыми колечками в больших прозрачных ушах. Восемь лет, девять? И уже оборудована всем необходимым для ведения насыщенной половой жизни. Оснащена. Укомплектована. Щебечет своё, девчонское, а Гоша вспоминает кота и маму.
Мама умерла, а Гоша остался. После похорон приполз на дачу с котом в переноске, даже печурку не топил, валялся на топчане… Кот топтался тяжёлыми мягкими лапами, лежал в голове, грел, мурчал… Помогал выжить. Никогда не дразнился, не спрашивал, когда свадьба… Единственный друг. Единственный, с кем вспомнить маму.
Когда Гоша накидывает петлю ей на шею, девочка выпучивает глаза, крючит пальцы с облезлым пунцовым маникюром.
Гоша вынимает из рюкзачка молоток и нож. Девочка просит не убивать её, ведь она одна у мамы, занимается музыкой, чтобы прославиться, на неё вся надежда, она должна прославиться и заработать кучу денег, чтобы мама вставила себе новые зубы и приделала большие сиси, тогда мама выйдет замуж за олигарха, и противный папка, который их бросил, наконец обосрётся, гад!
«Нет, девочка, не видать твоей маме больших сись», — вздыхает Гоша и долго, неумело убивает её.
Перепачкался весь.
Устал…
Возвращается затемно, лежит в гамаке, ему хорошо, что может быть слаще мести, утолённой обиды.
Гоша лежит в гамаке под пледом. Ему почти снится, что он маленький, мама жарит оладьи и даёт ему капнуть тестом на сковородку, и получаются маленькие оладушки. Для котят.
Никому не рассказывай об этом, Гоша. Горе одиноким и невезучим, бедным и некрасивым. Гоша, не спи. Успей вскрыть вены, когда твою калиточку высадят добрые правильные люди. Обмарай их напоследок своей кровью, а дом загодя заминируй. Урой их всех — остальных, чужих. Дружных и весёлых, как из рекламы сока.
И не обижайся на маму. Она не знала, что всё кончится так. Она хотела как лучше…
С самого начала было ясно, что ничего не выйдет.
Мы через пять минут уже вдрызг разругались все. Котова такая дура… Всегда дурой была, с первого сентября первого класса, а к старости это ни у кого не улучшается. Илюху я вообще чуть не ушиб. Хорошо ещё, по скайпу ругались. Далеко тянуться, чтобы ушибить. А всё Сашич, обширный ум, это он запустил тему, что пора показать детям Россию.
Да и самим повидаться заодно.
Двадцать первая школа, дачки по Киевке, шахматный кружок или театральная студия, походы на байдарках — мы вместе росли, а теперь нас здорово пораскидало по свету. Дети, кстати, у нас очень разнокалиберные, и у некоторых тоже разбросанные по разным концам земли, но после третьей скайп-конференции всё же договорились — решено, этим летом показываем детям Россию.
Но сперва надо узнать, как там и что, давно не были, а средствам массовой информации верить нельзя. Так что вот пусть Сашич, раз он предложил, пускай и едет на разведку, глянет, как там социально-политическая обстановка, не опасно ли туда соваться с детьми. К тому же Сашичу ближе всех, он живёт в Австрии, это небось не мне из Вермонта переться и не Котовой из Мексики.
Давно мы в России не были — родителей у кого-то уже не осталось, а чьи-то тоже переехали, так что ездить не к кому и незачем…
Не были давно.
Засылаем Сашича. Ну, пусть Илюха тоже, для верности, а то Сашич такой разгильдяй… Присмотрит пусть за Сашичем… Но Илюху одного не захотела отпускать Чаусова, строгая жена из параллельного класса, типичная «бэшка», сказала, тоже поедет.
Готовились несколько месяцев, осень наступила, и выяснилось, что все хотят поехать сперва сами поглядеть.
Собрались почти все наши, кто уехал. Припёрлись оттянуться в Россию, оттопыриться уже на все сто, а дальше видно будет. Может, и обойдутся дети, так и не увидят нашу родину-мать. Сашич умиляется, как много в Москве теперь разных сетей кофеен и кругом вай-фай. У Баглаенко вообще какой-то ошалевший вид, она запуталась в метро, замешкалась у турникета, и ей уже сказали «ух, понаехали…». У неё и правда вид растяпистый, как у лимиты, как у приезжих, которых мы называли лимитой, теперь такого слова нет. Баглаенко лет двадцать прожила в Южной Дакоте, та ещё «жопа мира», теперь шугается машин, не знает, как перейти улицу Горького возле Пушкинской…
Котова и Сашич тайком держатся за руки — школьная любовь. Нет, это не лечится. «На старых дрожжах».
Послушайте, давайте съездим на Чернавку, как тогда, как в школе, как с Файнштейном? О, классно, точно, вот это да, вот это круто, вот это ностальгичненько, по местам боевой славы, на Чернавку, по которой на байдарках ходили с Файнштейном, нашим географом.
Ладно, едем! С Курского вокзала, до платформы «Сто двадцать второй километр», там через лес до деревни Макушкино, до конца деревни, лугом вниз, и вот она, Чернавка. Мы помним! На фига только электричкой тащиться? Возьмём напрокат машины и поедем караваном до деревни Макушкино.
Мы берём три новеньких «Хюндая» и рации. Договариваемся не пользоваться навигаторами и всякой такой хренью — ехать честно, как в детстве, как в поход с Файнштейном, по простой бумажной карте.
— Так вот, про Файнштейна, — грузит меня в машине Илюха, — Файнштейн в Чикаго. Дети уехали и его потом выписали к себе. Я ему звонил, когда в Чикаго по службе оказался. По справочнику нашёл. Там Файнштейнов этих… Нашёл его именно, звоню, так мол и так, здрасьте, Михал Ефимыч… А он мне не поверил.
— Как так — не поверил? Да ты что?!
— Ну да! Не поверил. Устроил испытание.
— Какое ещё испытание?
— Говорит, докажите, что вы Илья Денисов, скажите, на какой парте сидела Черкизова. А думаешь, я помню? Я ему про поход в деталях, а он мне про Черкизову… Не поверил…
— Кошмар… Старый, наверное, стал, из ума выжил…
— Да… Хорошо всё-таки, что он в Чикаго. Летел же он туда как-то, добирался. Для географа хорошо путешествовать. Не может учитель географии не выезжать никуда дальше Мытищ.
— Ну, он выезжал дальше Мытищ, он же ходил с нами в походы по речке Чернавке…
— Чернавка, Чернавка, скоро сворачивать, скажи всем по рации — третий экзит наш…
— Надо говорить «поворот», а не «экзит», — ржёт надо мной Илюха. — Поворот или съезд. Ты в России, парень!
Похоже, что поворот мы уже прошляпили. Где он? Тут всё заставлено какими-то хозяйственными рынками, ангарами с вагонкой и бетонными кольцами для сортиров.
Мы ещё не доехали, верещит в рацию рулящая следом Котова, сначала должно быть поле, на поле дерево посередине, вы забыли, что ли, всегда проходили мимо на байдарках и видели это дерево посреди поля…
Машина подпрыгивает. Асфальт кончается неожиданно, без предупреждения, а уже потом, метров через двести шершавой щелястой бетонки, виднеются знаки «дорожные работы», «сужение дороги», «ограничение скорости сорок» и «прочие опасности».
Мы едем медленно и видим, что работа кипит — кругом загорелые дочерна работяги в зелёных жилетах, навороченная дорожная техника и катки. Улучшаются дороги, хорошеет родная страна… Вот только где наш поворот? Лады, если не можем найти поворот, давайте ориентироваться на речку — Чернавка пересекает трассу, всегда пересекала, такой был мостик, мостик, надо было низко пригнуться, когда шли на байдарах…
Никакого поля с деревом нет. Надо как-то развернуться, что ли? Но кругом знаки «только прямо» и «прочие опасности». Так, вон большая схема объезда на жёлтом щите. Мудрёно. Ещё километров десять и развязка, можно и в обратку, и в любую сторону, и Федеральная дорожная служба в лице прораба Бердиченкова приносит нам свои извинения за доставленные неудобства.
