Бора, которые сумели подойти к Истине так близко, что иногда мне начинало казаться, что я сама возношусь к божественному трону, чтобы одним взором обозреть все Творение с его чудесами… Конечно, я часто бывала строга и, должно быть, случалось мне быть в чем-то несправедливой, но все это, поверь, шло только на пользу тем, кто был еще нетверд в знаниях и погружен в сомнения.
Небольшая пауза. Истина медленно идет по сцене.
(Негромко.) А теперь представь себе другого человека, который, по тем или иным причинам отворачивается от устойчивого, понятного, истинного и хочет идти туда, где, по общему мнению, никогда не было ничего, кроме печали, ужаса и несбыточных надежд… Этого чертов человек, который уходит от опеки общего, чтобы вступить в область, которой нет ни на одной карте мира… О, можешь мне поверить, Мартин, среди этих людей случаются великие прозорливцы и философы, но ведь дело, в конце концов, не в них. Дело в том, что этот человек обнаруживает вдруг самого себя не как отца, сына, учителя, солдата, кузнеца или философа – не как актера, моряка, художника, лифтера, пловца, архитектора или полководца, – нет, он обнаруживает себя, как великую Пустоту, пожирающую все вокруг и требующую, все чтобы человек немедленно снял с себя все то, что делает его человеком. И вот он стоит и срывает с себя все эти напоминания о прошлой и понятной жизни, а взгляд его проникает в Преисподнюю и обнимает Небеса, а потом и все Творение, проникая сквозь бетон, кирпич и арматуру, превращая весь мир в Пустоту, о которой нельзя даже сказать, что она существует.
Короткая пауза.
(Негромко.) Ах, Лютер, Лютер!.. Как же это прекрасно знать человеку, что он не одинок в этом мире, что за ним друзья, семья, работа, город, в котором он родился, народ, на языке которого он говорит, Церковь, где он молится, прошлое, которым он дорожит или будущее, на которое он рассчитывает. Тогда устойчивость и порядок царствуют на земле, а человек с чистой совестью может сказать о себе – Я Павлов, или Я Апелесов, или же – Я Бог знает чей, я определенно чьей-то, в чем трудно сомневаться. Как уверенно глядит тогда человек вокруг! Как величав осанкой! Сколь изощрен разумом! Сколь мужественен и умел! Да только вот беда, Мартин. То там, то тут, появляются, время от времени, странные люди, – которые, словно лазутчики, пробирающиеся в чужой лагерь, проходят, не замеченные охраной, и наполняют воздух бормотанием, всхлипыванием и стонами, радуясь тому, что все в мире теряет свою ценность, которая представляется теперь смешной и нелепой, тем более что Пустота уже давно стоит у его дверей, не принимая в расчет никаких оправданий и отбрасывая все, что накопило человечество за десять, не самых худших, тысяч лет, вселяя в наши сердца страх, обиду и неуверенность.
Лютер: И кто же он, этот человек или ангел, и кто, нагнал на вас такого страха?
Истина: Ты, действительно, не знаешь или только притворяешься?.. (Помедлив.) А ведь это ты, Мартин.
Пауза, в продолжение которой Лютер медленно ползет на коленях по сцене. За ним также медленно идет Истина.
Что скажешь, Мартин?
14.
Лютер: Постой!.. Постой!.. Постой!.. Я, кажется, догадался… (Ползя по сцене.) Похоже, вы боитесь.
Истина: А ты бы не испугался на нашем месте?.. Когда весь мир вот-вот рухнет, а под ногами нет никакой твердой дороги ведущей к цели, да, впрочем, нет и самой этой цели, о которой на самом деле никто ничего не знает… Посмотрела бы я тогда, как ты будешь изображать из себя героя!
Лютер: Бог милостив, женщина.
Истина: Но не для тебя, Мартин. Или ты не слышишь? (Кричит.) Оглянись! Бог оставил тебя, монах… И похоже – у Него есть веские причины ненавидеть тебя.
Далеко-далеко слышится удар грома.
Слышишь? Слышишь?.. Вот еще раз!.. Ты ведь не первый раз слышит этот гром!
Гремит гром.
Лютер: Что же. Тогда я поступлю так, как поступил один умный человек, сказавший, что лучше он будет с Богом в Аду, чем в Царствии Небесном без Бога… (Кричит.) И пускай Он попробует убежать от меня, когда я вцеплюсь в его плащ! Пускай Он даже бросит меня в Ад, где ревет и бушует ледяное пламя, я все равно не оставлю Его!
Истина: В этом случае, Мартин, я бы настоятельно рекомендовала тебе немного поторопиться… Небеса не любят опоздавших.
Лютер: Оставь свои глупые советы при себе, женщина. Лучше бы ты помнила, что устойчивость и порядок вряд ли помогут тебе в день Страшного Суда, когда все ваши истины будут сожжены в божественном огне.
Истина: Ты опять грубишь, мой милый, а между тем винить тебе следовало бы только самого себя и больше никого… Возьми хотя бы свои теологические лекции, которыми ты прожужжал всем уши!.. Разве это не ты, не переставая, учил каждого встречного-поперечного, что Спаситель пришел и был распят не столько для всех, сколько для тебя одного?.. И разве это не ты кричал до хрипоты на церковных кафедрах, что человек может спастись только верой, а без добрых дел можно прекрасно, в делах спасения, обойтись?.. Можно представить, сколько невинных душ ввел ты в заблуждение!
Лютер: Что же такого ужасного ты нашла в моих словах, что бежишь от них, словно от убийц, подстерегающих тебя на большой дороге?
Истина (кричит): Опомнись, Мартин!.. Да разве сможет обыкновенный человек выдержать хотя бы мгновение божественного присутствия, когда Господь смотрит на него и Его взгляд проникает в самую глубину его души?.. Ах, бедный, бедный, Мартин!.. Где ты найдешь на земле хотя бы десять праведников, которые осмелятся посмотреть в ту сторону, где Всемогущий дает о себе знать грозовыми вспышками и воем ветра?.. Неужели, ты действительно веришь, что это нелепое существо, которое вы называете человек, способно хотя бы вот настолько чувствовать благодарность, надежду или благоговение, – стоя перед Распятием и поднимаясь мыслью к самому божественному Трону?.. Тогда ты еще более безумен, чем я предполагала!.. Безумный человек, Мартин Лютер. Недаром на тебя жалуются в Небесной Канцелярии, полагая, что ты слишком много на себя берешь и не знаешь меры.…(Идет вслед за Лютером.) А ты?.. Кто сказал тебе, что человек спасается только верой? Где ты видел такого человека, Мартин?.. Лично я, например, ничего подобного не могу припомнить за все время своего владычества. Зато я хорошо помню, как, наслушавшись этих рассказов, ленивые христиане бросали свою работу, учение, воспитание детей, заботу о ближнем и начинали спасаться одной только верой, то есть ничего не делать, много болтать, и спорить о том, чья святость более угодна Богу.
Лютер: Боюсь, ты неправильно понимаешь слово
