светло.
Рядом в саду несколько мужских голосов начинают песню, и из всех, что звучали тут нынешним вечером, она наиболее созвучна морю, горам и южной ночи.
В и д в у д возвращается во двор.
Л и н д а (робко). Он потерял сознание?
Видвуд не отвечает.
Звучит песня.
Спустя какое-то время выходит Р а с м а. Направляется прямо к Линде, и кажется, она вот-вот ударит девушку, поэтому Линда отшатывается и прислоняется к стене дома. Однако Расма останавливается и, властно протянув руку, указывает на лестницу.
Л и н д а подчиняется молчаливому приказу. Втянув голову в плечи, все еще ожидая удара, она направляется к лестнице, бросается наверх и исчезает в темноте.
Р а с м а. Видвуд, сколько лет вашим детям?
В и д в у д. Дочери будет двадцать, сыну восемнадцать.
Р а с м а. Моему сыну в Новый год исполнится двадцать один. Годы летят так быстро… Кажется, давно ли я принесла ему шапочку первоклассника… Видвуд, вы можете только примерно догадываться, что у меня сейчас на душе, но не будем об этом, прошу вас, давайте поговорим о чем-нибудь другом. Поют, надо полагать, те три абхазца…
В и д в у д. Да, и я слушаю… Эта песня родилась высоко в горах. Вы заметили, что на равнинах песни строятся совершенно иначе? Песни степей и пустынь, скажем.
Р а с м а. В Египте мне довелось слышать одного араба, он пел, сидя на верблюде… Вы правы. Это было совсем по-иному. В песне словно слышалось — «воды!»
В и д в у д. В латышских песнях, разумеется, мольбы о воде не услышишь, потому что они родились в краю лесов и болот, где много рек… В наших песнях больше чувствуется тоска по солнцу, по лету…
Р а с м а. «Приди, приходи же, лето…» {84}. Видвуд, ведь они поют на несколько голосов.
В и д в у д. Народная полифония… И поют они поразительно гармонично и красиво.
Оба слушают.
Р а с м а (после паузы). Не пойти ли нам обратно к ним?
Видвуд удивленно смотрит на нее.
(Смеется.) У вас двое взрослых детей, Видвуд, но сами вы, право, совсем как ребенок. Вы первый раз в жизни приехали на юг, познакомились здесь с платиновой блондинкой из Риги и понятия не имеете, кто она такая и как себя с ней вести… Извините, я невольно улыбаюсь, вспомнив, как вы вчера провожали ее сюда, чтобы оберечь дорогой от назойливости горячих местных юношей… Ее, Линду! На самом деле вам следовало бы идти на несколько шагов впереди нее и громким голосом предупреждать этих бедных парней, чтобы они убрались с дороги… Вы, наивный! (После паузы.) Извините, сама не знаю, что говорю… Сейчас я должна сесть возле сына, как уже не раз сидела бесконечно долгими ночами… Спасибо вам, Видвуд, что вы пришли, и передавайте привет Риге. (Стремительно уходит.)
Дверь за ней захлопывается.
Видвуд слушает песню.
Песня звучит в полную силу, в ней говорится о том, как понимает смысл жизни народ гор, и она не имеет ничего общего с тем тупиком, в котором очутились несколько человек, приехавших из Риги.
Это хорошая песня.
Раннее утро следующего дня. Солнце уже взошло, но еще не в силах рассеять туман, и моря не видно, а близлежащие окрестности кажутся серыми.
В углу под навесом кто-то спит в плетеном кресле, поджав под себя ноги и укрывшись тяжелой ковровой скатертью.
Поет петух. Один, другой, где-то поодаль третий, и их голоса словно глохнут в тумане.
Во двор выходит Р а с м а в пальто, на голове ее платок. В руках у нее хозяйственная сумка.
Спящий сдвигает с себя скатерть и оказывается Л и н д о й. Расма смотрит на нее.
Л и н д а. Доброе утро…
Р а с м а. О господи. Ты!
Л и н д а. Я вконец продрогла… (Поднимается и, дрожа от утренней прохлады, стелет на место скатерть, служившую ей одеялом.)
Р а с м а. Ты просидела здесь всю ночь?
Л и н д а. Ну, сначала я ходила… С самого начала, когда вы меня выгнали, я, конечно, пошла на Пицунду, но по дороге сообразила, что мне нельзя уходить, потому что я должна рассказать вам, как все было на самом деле.
Р а с м а. Я не хочу знать. Ничего, понимаешь? Я не хочу тебя видеть.
Л и н д а. Но почему?
Р а с м а. У меня нет слов…
Л и н д а. Сначала мне просто показалось, что вы низко лжете, но потом, когда я немного успокоилась, до меня дошло.
Р а с м а. Уходи, пожалуйста.
Л и н д а. Вы тогда просто неверно поняли. Вы думали, что…
Р а с м а. Линда…
Л и н д а. Да, я пойду, но нет ли у вас горячего чая? Я вся дрожу… От этой бредовой ночи я определенно заболею, а где я тут буду лежать, в Грузии… (Начинает плакать.)
Р а с м а (с минуту колеблется). Иди на кухню.
Л и н д а (сквозь слезы, стараясь сдержать дрожь). Юрису лучше?
Р а с м а. Юриса ты оставь в покое.
Л и н д а. Да, но если ему…
Р а с м а. Даже приблизиться к нему больше не пытайся, слышишь, что я тебе говорю?
Л и н д а. Слышу…
Р а с м а. Вчера ты его чуть не убила.
Л и н д а. А не вы ли это…
Р а с м а. Да, на минуту я тоже потеряла самообладание и забылась, ты права. Вот до чего ты меня довела, гордись и радуйся.
Л и н д а. Чему тут радоваться…
Р а с м а. Войди в дом, тебе в самом деле нехорошо. У тебя зуб на зуб не попадает.
Л и н д а следует за Р а с м о й в дом.
По лестнице спускается В и д в у д в пальто и шляпе, с чемоданом. Во дворе он опускает чемодан на землю, смотрит на дом… Потом идет через двор к каменному забору, отделяющему двор от Розановых, и смотрит вниз на море, где не так-то много увидишь — мир вдруг как бы сузился. Выходит Расма, чтобы прикрыть оставшуюся открытой дверь, и видит Видвуда.
Р а с м а. Доброе утро. Так рано?
В и д в у д. Доброе утро. По дороге в Адлер…
Р а с м а. Верно, вы улетаете… Во сколько?
В и д в у д. Времени еще за глаза, самолет в Ригу летит только под вечер, но я беспокоился…
Р а с м а. Понимаю.
В и д в у д. И Линда не вернулась.
Р а с м а. Линда здесь.
В и д в у д. Здесь?
Р а с м а. На кухне, пьет чай. Нет ли у вас коньяку?
В и д в у д. Есть.
Р а с м а. Дайте, если не жалко.
Видвуд открывает чемодан, ищет.
Передрогла, просидев тут всю ночь, и началась легкая лихорадка.
В и д в у д. Пожалуйста, вот. (Подает Расме начатую бутылку коньяка.) Хватит, как вы думаете?
Р а с м а. С избытком. Сделаю ей грог, и пусть отправляется.
В и д в у д. Но ведь после грога надо лечь в постель?
Р а с м а. Пожалуй… Это я упустила из виду… Линда в нашем доме, ну нет. Возьмите обратно, спасибо. Обойдется и чаем.
В и д в у д. Не делайте грога, а налейте ей в стакан грамм сто пятьдесят, пусть выпьет с чаем.
Р а с м а. Ну, разве
