class="p1">Р а с м а. Простите, что говорю так откровенно, мы совсем чужие люди… Я вас на минуту оставлю.
В и д в у д. Пожалуйста, пожалуйста.
Р а с м а. Я должна посмотреть, что он…
В и д в у д. Расма, прошу вас… Не надо мне ничего объяснять, я все понимаю. Будьте спокойны.
Р а с м а уходит в комнату.
Видвуд поворачивается к закатному небу, которое за это время заметно потемнело — переход от дня к ночи и наоборот на юге быстрый. Уже появились звезды. И зажглись фонари на приморском бульваре.
В соседском саду кто-то бренчит на гитаре.
Р а с м а возвращается во двор, накинув на плечи пальто.
Вы сказали, что мы чужие люди, но если вдуматься, в мире не так-то уж много людей, понимающих тот язык, на котором мы с вами говорим…
Р а с м а. Вы правы… (Складывает тома «Народных песен» и листки, которые Юрис разложил на столе.)
Некоторые из них падают на землю.
В и д в у д (поднимает листки). Интересно, что выписывает ваш сын… А что, если я загляну?
Р а с м а (улыбается). Землетрясения, надо полагать, не произойдет.
В и д в у д. Только в один листок. Перед Юрисом я потом извинюсь. Скажем, этот… (Читает.)
«Водки полная бутылка,
Ты прощенья не получишь!
Как допью тебя до дна я,
Тотчас разобью в куски».
Ишь ты, и тогда уж велась борьба, и довольно остроумно! (Отдает листок Расме.)
Р а с м а. Боюсь, столь же безуспешно.
В и д в у д. Во всяком случае, на вполне приемлемом эстетическом уровне и без открытой дидактики.
Р а с м а. Моя бабушка — ей тогда уже было около девяноста — на каком-то празднике в нашей деревне громко пела старинные песни забулдыг. Кто-то спросил, зачем она это делает, и она объяснила: «Для острастки, милый, для острастки и для того, чтобы таким образом раз и навсегда наставить на ум!»
В и д в у д. Вас она тоже научила какой-нибудь песне?
Р а с м а. О, и не одной.
В и д в у д. Например.
Р а с м а. Например… (Поет.)
«Пьяница я, пьяница,
Отрицать не стану я.
Пропила я у братишки
Его бурого коня.
Если он начнет ругаться,
Я пропью курчавого.
Кто на мне жениться хочет —
Винокурню заводи.
По утрам тогда смогу я
В винокурню заходить».
Когда Расма кончает петь, из соседского сада доносятся аплодисменты и крики «браво».
Расму это не смущает, публику она уже заметила раньше и, почувствовав себя в своей стихии, сияет и улыбается.
Невидимый аккордеонист внизу пытается подобрать только что услышанную мелодию.
Г о л о с. Расма Арвидовна, к нам! Ждем вас!
Р а с м а. У меня гость!
Г о л о с. Ну и что? Возьмите его с собой! Пригласите! Гость дорогой, милости просим! Идите оба! Расма!
Р а с м а. Спасибо!
Аккордеонист заиграл полным звуком, причем довольно верно, и голоса больше не слышно.
Я уже направлялась туда, когда вы пришли. У них несколько абхазских друзей с гор, которым завтра, в канун Нового года, нужно обязательно вернуться в свое село… Что вы на это скажете?
В и д в у д. С пустыми руками, первый раз в чужом доме?
Р а с м а. Почему с пустыми, у вас есть бутылка мукузани, у меня коробка рижского шоколада… Я только скажу сыну. (Уходит в дом, захватив три тома «Народных песен» и исписанные страницы.)
Аккордеонист играет Расмину песню, соседи без слов хором поют…
Р а с м а возвращается в пальто и с коробкой шоколада; они с В и д в у д о м поднимаются по лестнице и исчезают в темноте.
Тотчас же вниз спускается ж е н щ и н а в пальто с поднятым воротником, на голове повязан платок. Идет к двери, стучит. Юрис изнутри зажигает лампочку под навесом, и во дворе становится светло. Остальная часть сцены, по контрасту с кругом света, кажется погруженной в полную тьму.
В дверях появляется Ю р и с.
Женщина снимает платок, распускает свободно падающие светлые волосы, и мы видим Линду.
Л и н д а. Чао!
Ю р и с. Окрутница…
Л и н д а. Новое ругательство?
Ю р и с. Нет, из «Народных песен». То же самое, что ряженая.
Л и н д а. А… Ясное дело, мне пришлось маскироваться, иначе из дома шагу не ступишь.
Ю р и с. Ты не преувеличиваешь?
Л и н д а. Я? Скорее, наоборот, чтобы не сказать большего! Юри, будет так, как ты хотел. Видвуд завтра уезжает обратно, и я остаюсь здесь одна. Как ты хотел.
Ю р и с. Поздравляю.
Л и н д а. Ты надо мной смеешься, а я говорю серьезно. Сегодня утром я позвонила в Ригу — само собой, с переговорной — и попросила Марусю сорганизовать.
Ю р и с. Что именно?
Л и н д а. Чтобы было так, как ты хотел.
Ю р и с. Не понимаю.
Л и н д а. Ах, вскоре у Видвуда состоялся междугородний разговор, знаешь, такой туманный, вроде бы о здоровье жены, вроде бы у дочки что-то там в университете, вроде бы сразу после Нового года на работе ревизия… Старикашка решительно ничего не понял, ужасно взволновался и тотчас понесся к кассам Аэрофлота за билетом…
Ю р и с. Кто он такой?
Л и н д а. Заведует у нас цехом прикладного искусства и сам мастерит что-то из дерева. Вообще он считается у нас довольно уважаемым.
Ю р и с. А ты?
Л и н д а. Я?
Ю р и с. Что ты там делаешь?
Л и н д а. Меня все побаиваются, потому что я многое знаю, и считаются со мной, а числюсь я курьером.
Со стороны соседского сада доносятся голоса, смех, кто-то снова бренчит на гитаре.
Юрис прислушивается.
Знаешь, у меня с ним все кончено. Мы жутко поссорились.
Ю р и с. Из-за чего?
Л и н д а. С тех пор как я снова увидела тебя и увидела, во что ты превратился, я поняла — у меня с ним нет и не может быть ничего общего.
Тишина.
Звучит гитара.
Юри! Ты мне ничего не скажешь? Когда ты написал, чтобы я приехала, я как раз шла к нему с путевкой в Дом отдыха на Пицунду, и у меня родилась идея… Не все же могут как ты и твоя мама. Не у всех есть машина и дом, который продают, чтобы снять коттедж в Гагре, где можно загорать и зимой.
Ю р и с. Разве наш дом продан?
Л и н д а. А ты что, не знал? Спроси меня, я тебе расскажу со всеми подробностями… Но когда я с таким трудом попала сюда, ты держишься со мной холодно, чтобы не сказать большего, а твоя гордая мама…
Ю р и с. Линда, я ей раньше не рассказывал про катастрофу. Трудно было говорить, да и боялся, как она это выдержит, потому что… но она после этого вот тут во дворе смеялась и пела…
Л и н д а. Пела!
Ю р и с. Ничего подобного я от нее не слышал, никогда… Подобной песни, я имею в виду…
Л и н д а. Ну теперь ты видишь, какая она у тебя, твоя мама… А меня она,
