А ты думала? Потянут твоих девчонок. «Как же так, спросят, как вы могли ее оставить одну, ночью, в лесу?» «А мы ее не оставляли, — скажут они, — к ней туда поехал один человек, ее друг». «Ах, у нее есть друг? Кто, кто такой?» И все! (Грустно.) А тут моя жена должна скоро приехать, как тебе известно. Очень вовремя ты села… Я понимаю, это звучит несолидно. Ты борешься с мировым злом, а я тут со своей женой пристаю. Ну, извини!.. (Серьезно.) Я поэтому просил тебя — никому не рассказывать. А ты рассказала… поделилась. Я не обвиняю, я понимаю. Не ночевала, спрашивали… раз, другой отговорилась, потом пришлось сказать. Я понимаю. Но теперь видишь, что получается? То, что между нами, — это между нами… мужчина и женщина имеют право на тайну. Это касается только двоих… это что-то важное, сугубо личное, дорогое… чистое в конце концов. А теперь сюда влезет сто рыл! А ты прекрасно знаешь мое положение: я должен получить скоро квартиру, мне это очень важно, потому что сын больной, мне надо их устроить по-человечески. Только после этого я буду иметь какое-то право что-то решать с женой. Знаешь ты прекрасно и другое — как ко мне относятся здесь и Виктор Николаевич тот же, и особенно управляющий трестом Борис Емельянович… только и ждут, чтобы я допустил какой-нибудь промах. Потому что я не прощаю ни одного нарушения по технике безопасности. Ты пишешь докладные, а я составляю акты… сижу у них в печенках с этими актами. Им же только быстрей-быстрей, а что люди могут покалечиться, это… Если они узнают, что у нас с тобой… о! (Передразнивает.) «Вот они, оказывается, чем занимаются, наши принципиальные товарищи!» Распишут, размалюют, что ни квартиры, ни житья никакого… Тебе-то что, с тебя взятки гладки… холостая! А на мне уж потопчутся… с наслаждением!..
Зинуля (поднимается). Поедем. (Плачет.)
Федор Иванович (обнимает, целует, ласково). Не надо, миленький… Я все понимаю… как тебе больно, обидно… А что делать? Видишь, как все сплелось.
Зинуля (глотая слезы). Я тебя так ждала… все время думала: господи, хоть бы он узнал, хоть бы он узнал… и приехал… Я так надеялась на тебя, так надеялась… Девчонки бросили меня здесь… я так надеялась…
Федор Иванович. Правильно, что надеялась. Ты же видишь: сразу примчался. (Потихонечку ведет ее к машине.) Поверь, если бы я видел, что ты можешь чего-то добиться этим сиденьем, я бы тебя не стал стаскивать. Хоть бы что. Ты же все-таки успела меня немножко узнать. Я не трус. Но я вижу — это бессмысленно, глупо, работает только против тебя… против нас. Я вообще думаю — тебе надо сейчас с растворного уйти. Повоевала, хватит… Найдем тебе другую работу, поспокойнее. Ты же была там в самом пекле… в самой гуще зарабатывания денег. А где пахнет деньгами, выгодой… это страшные места, не для тебя…
Зинуля (отбрасывает его руку, останавливается. Кричит). Сторожем, да? Лучший сторож СССР?
Федор Иванович (опешив). Что?..
Зинуля. Я не поеду с тобой… извини. Я не должна отсюда уходить, не должна! Я стану другой, я стану другой, если уйду!
Федор Иванович. Возьми себя в руки! Не бойся, ты не станешь другой, тебе это не грозит!
Зинуля. Нет, стану. Я чувствую… я прямо вот ступаю и чувствую — я становлюсь другой, другой! (Плачет.) Я не знаю, что делать. Я могу только совсем уехать. Поезжай за моими вещами… скажешь девчонкам, они соберут, и привези сюда чемодан. Первым поездом я уеду, прямо отсюда… Поезжай за вещами… (Возвращается к пеньку.)
Федор Иванович (идет за ней). Зина, ну что ты делаешь? Зина!
Зинуля усаживается на пенек.
Ну что ты села опять?
Зинуля. Поезжай… В пять утра есть поезд, ты меня отвезешь, и я уеду… Больше я ничего не могу сделать. Я не могу возвращаться, не могу… Давай, поезжай!
Федор Иванович. Зина, не надо преувеличивать… все будет нормально. Поедем со мной!
Зинуля. Я сказала — привези мои вещи, я уеду вообще… Мне потом пришлют трудовую книжку, или другую заведу, не важно…
Федор Иванович. Ты что — серьезно?
Зинуля. Я не знаю… Да. (Вдруг.) Знаешь, что? Поезжай и скажи Вале, что ты сюда, ко мне, не поехал… передумал…
Федор Иванович. Что?
Зинуля (с новым приливом энергии). Ты сюда не поехал. Тебя здесь не было. Понял? И все. Я тоже так скажу. И все. Вот давай так. Ты не будешь ни в чем замешан. Вот. И все. Давай так… хорошо? Я должна, понимаешь, я должна своего добиться! Должна! Иначе я стану другой. А я не хочу… и тебе не надо, чтоб я стала другой. Я добьюсь, ты увидишь. Только позвони Виктору Николаевичу, из автомата… Можешь не называть себя, скажи, так и так, она сидит там, и все, и вешай трубку. Хорошо? Сделаешь? Я очень прошу тебя… Больше ничего не надо. Поезжай! И скажешь Вале. И все.
Федор Иванович (глубоко, горестно вздыхает, снова опускается перед ней на корточки). Зина, послушай меня. Ты ничего не добьешься…
Зинуля (перебивает). Добьюсь! Я теперь точно знаю… добьюсь!
Федор Иванович. В лучшем случае тебя, как дурочку, обведут вокруг пальца… устроят спектакль?
Зинуля. Какой спектакль?
Федор Иванович. Обыкновенный. Того же Петренко вызовут и скажут ему: «Старик, мы тебе верим, но ты же видишь… дурь ей в голову ударила, сидит там. Поэтому мы тебя просим — признайся, скажи — было, а мы тебе объявим выговорок, о котором ты можешь тут же забыть. Лишь бы ее убрать оттуда. А потом мы ее спровадим… найдем способ. Она долго на растворном не будет…» Тебе нужна такая победа? А другой не будет! Это лучший вариант, который тебя ждет! Пойми: ты — человечек особенный, редкий, прекрасный человек! Но ты живешь по одним законам, а многие — по другим. Для них самое главное — побольше заработать, жить лучше, богаче. И этой своей лучшей жизни они добиваются, приспосабливаясь к тем условиям, которые их окружают. Почему, скажем, Петренко халтурит? Потому что на стройке транспорта не хватает! Если бы хватало, в его услугах никто не нуждался бы. И он тогда вкалывал бы за милую душу у тебя на растворном. У него просто выбора не было бы! А если бы этих «жигулят» было вдоволь: бери — не хочу, тогда вообще этой истории и в помине не было бы! Надо же смотреть в корень, а не сражаться насмерть с отдельно взятым подонком Петренко. Они живут так, как их учат обстоятельства: и Петренко и твои подруги. И твой Виктор Николаевич. А ты живешь, как учит Лев Николаевич! Это прекрасно, конечно. Я тебя не призываю переучиваться. Но ты должна знать — таким, как ты, всегда будет плохо, трудно и больно. Всегда! Это твоя судьба, девочка. Да, характер человека — судьба. С женой можно развестись, с чужим характером… а со своим характером не разведешься. Думаешь, я глупее Виктора Николаевича или других? Не глупее, уверяю тебя. Просто моя душа через какие-то вещи переступить неспособна — поэтому я по технике безопасности… оклад сто сорок рэ! А что делать? Или — или. Надо выбирать. И надо себя знать… и как-то с достоинством нести свою судьбу. А не впадать в истерику, усаживаясь на первый попавшийся пенек. Так пеньков не хватит!.. Отступить вовремя — это тоже мужество, Зина. Сохранив себя, свою душу, свою честь. Я же тебе не враг, прожил в два раза больше тебя, что-то понимаю. Поэтому я прошу тебя — встань и забудь! Слышишь?
Зинуля (непоколебимо). Нет!
Федор Иванович. Я прошу тебя, как просил бы свою сестру, своего сына — поедем! Это глупо — здесь сидеть. Глупо! Глупо! Глупо!!
Зинуля. Нет! Нет! Нет!
Федор Иванович. Тогда извини. (Поднимается.) В таком случае, если не возражаешь, я воспользуюсь твоим предложением: скажу Валентине Семеновне, что я сюда не поехал… передумал…
Зинуля. Аааа… аааа…
Федор Иванович. И тебя попрошу, в случае чего подтвердить: меня здесь не было. Договорились?
Зинуля. Аааа… аааааа… ааааа!..
Федор Иванович. Последний раз прошу и советую — поедем.
Зинуля не отзывается, плачет.
Тогда прощай. (Поворачивается, чтобы уйти.)
Зинуля (стонет). Аааааа… ааааа… ааааааа!..
Зинуля стонет все пронзительнее, и Федор Иванович, не выдержав, останавливается. Какую-то секунду кажется — он сейчас вернется. Но нет, вобрав голову в плечи, ссутулившись, пошагал дальше.
Ааааа!.. Ааааа!.. Ааааааааааа!..
Коридор женского общежития. Нина и Юра в том же углу, в той же позе. Из комнаты доносится хмельное пение, женский и мужской голоса тянут старинную песню. День рождения, хоть и несколько поприглушеннее, не так звонко, но продолжается. Появляется взволнованная Валя.
