О л ь г а: Ты знаешь, Санечка, Наташа чуть не умерла тогда. Ей делали химиотерапию, у нее все волосы вылезли, она постарела, наверное, лет на двадцать, высохла вся – ужас! Без слез смотреть на нее было невозможно.
Д у х: Ну и хорошо, что я ее такой не видел. Главное – она поправилась, вон как выглядит! Прямо супермодель.
С к у р а т о в: И что же было дальше?
Н а т а ш а: Ничего. Емелин не узнал о моей болезни. А буквально через несколько дней после возвращения моего знакомого из Германии я получила письмо, в котором Емелин рассказывал, что встретил в Германии женщину, полюбил ее всем своим сомнительного качества сердцем и просит у меня развод. Возвращаться в Россию он в ближайшее время не собирается, будет строить новую семейную жизнь на благополучной земле Западной Европы, а разводиться вместо него будет по доверенности его приятель-адвокат, которому он уже выслал соответствующие бумаги.
С к у р а т о в: И вы так спокойно уступили? Дали ему развод?
Н а т а ш а: Молодой человек, а за что мне было бороться? Если Емелин не хотел со мной жить, то он не хотел со мной жить, вот и всё. Заставлять его жить со мной силой – глупо и унизительно.
Д у х: Правильно, Наталья Михайловна, ты всегда была умницей. На твое чувство собственного достоинства я и рассчитывал, когда писал то письмо с просьбой о разводе. А за что же ты меня разлюбила? Ну я – понятно, почему тебя разлюбил, все-таки ты была старше меня на пять лет, а мне всегда нравились молоденькие и свеженькие, так что со мной вопросов нет. Но ты-то меня почему разлюбила? Чем я-то тебе был нехорош?
С к у р а т о в: Но вы ведь могли через адвоката сообщить ему, что тяжело больны, нуждаетесь в лечении за границей. Я уверен, что он не бросил бы вас, если бы знал о вашем тяжелом положении. Емелин, конечно, полный мудак, но не подонок, он бы сначала вас вылечил, поставил на ноги, а потом уж развелся бы. Мне кажется, вы к нему несправедливы.
Н а т а ш а: Лёля, он что, ничего не знает? Откуда такие странные суждения? Разве ты не рассказывала Александру, как все это произошло?
О л ь г а: Видишь ли, я не считала возможным рассказывать ему всю правду… Наташечка, дорогая моя, это все-таки такой интимный момент, я не считала себя вправе обсуждать это с кем бы то ни было. Захочешь – сама расскажешь, а я чужие тайны пересказывать не люблю.
Д у х: Ой-ой-ой, можно подумать! Откуда такое благородство? Всю жизнь была дурочкой-простушкой, тупой домохозяйкой, а тут прямо потуги на интеллигентность появились. Ну и что это там за тайны такие, которые ты с Сашкой не обсуждала?
Н а т а ш а: Ну что ж, тогда придется рассказывать. Понимаете, Александр, Емелин прекрасно знал о том, что я больна. Знал, что я умираю, что я постарела и полысела, и даже если я выживу, то останусь, вероятнее всего, глубоким инвалидом. Для него это означало, во-первых, что ему придется одному заботиться о нашей дочери, которой в ту пору было двенадцать лет, а во-вторых, что я навсегда утрачу внешнюю привлекательность. Ни в какую Австрию он не уезжал, мой знакомый легко разыскал его в Германии, передал письмо, Емелин ознакомился с содержанием, а потом стал просить этого человека о помощи. Как бы сделать так, чтобы тот его как будто не застал и письмо как будто не передавал. В общем, они договорились. Емелин пообещал ему денег, и тот согласился на это вранье.
Д у х: Ё-моё! Как она узнала? Откуда? Черт, как неприятно! А я еще жениться на ней собирался… Теперь, раз она знает правду, она хрен за меня замуж пойдет.
О л ь г а: Вполне в духе Емелина. Бедняга, могу себе представить, как он перепугался, когда прочел письмо. Если Наташа умрет – на нем останется дочка, которая ему сто лет не нужна. Придется о ней заботиться, внимание уделять, а как же поездки на курорты с любовницами? Да что поездки, даже на ночь нигде не останешься. Это же ему придется весь образ жизни менять, а не хочется. Если Наташа выживет – то останется инвалидом и уродиной, с ней разводиться будет как-то неловко, все знакомые отвернутся. Ему же всегда было важно, чтобы он в глазах окружающих выглядел чистеньким и благородненьким. Опять же тяжело больная жена – а как же развлечения с бабами? Жену ведь надолго одну не оставишь. Вот он и сообразил эту комбинацию: с одной стороны, про болезнь жены ничего не знаю, так что с меня взятки гладки, с другой стороны – новая любовь, неземная, с кем не бывает, но всегда это считается уважительной причиной.
Д у х: Фу, как нехорошо… Я-то был уверен, что все сошло гладко. А они, оказывается, все знали. Представляю, что Наташка обо мне все эти годы думала и как она меня ненавидит. Но все-таки интересно, кто меня заложил?
С к у р а т о в: Да-а-а, веселенькая история… Я ведь знал только половину.
Д у х: Которую?
Н а т а ш а: Которую?
С к у р а т о в: Лёля мне рассказывала, что Емелин бросил вас с ребенком без копейки, и вы ему этого не простили. Больше я ничего не знал.
Д у х: Ну прямо-таки, без копейки! Я что, имущество с ней делил? Я ей квартиру оставил и алименты платил, пока дочке восемнадцать не исполнилось, так что нечего на меня напраслину возводить.
Н а т а ш а: Не совсем так, молодой человек. Емелин ничего со мной не делил, но делить-то, в сущности, было и нечего. Квартира, в которой мы жили, была моей, у Емелина была другая. Машину делить было невозможно, он же хитрый, оформил на своего отца и ездил по доверенности. Гараж на мать записан. Но алименты платил исправно, что верно – то верно. Только какие это были алименты? Двадцать пять процентов от оклада по месту госудаственой службы. А его доходы от коммерческой деятельности оказались как будто и не при чем. И вот теперь представьте: мы жили на эти самые доходы от коммерческой деятельности, потому что на его государственную зарплату я могла только два раза в магазин сходить за продуктами. Весь уровень жизни у нас был рассчитан исходя из тех, коммерческих, денег. И вдруг я оказываюсь без всего этого… Больная, умирающая, с перспективой в лучшем случае инвалидности и уродства, и с несовершеннолетней дочерью на руках. Но мы отвлеклись. Вас же интересовало, в какой момент я разлюбила Емелина? Да в тот самый, когда узнала, что он прочел мое письмо и испугался. Да, я могла сопротивляться, могла настаивать на материальной помощи, не давать развода и все такое… Но зачем? Зачем мне такой муж – трус, подонок и вообще полное дерьмо?
Д у х: Это я дерьмо? Я – дерьмо?! Я – трус и подонок?! Нет, ты слышала, красавица?… Слышала, да? И что?… Мягко сказано?… Еще и хуже можно назвать?… Да ладно, что ты понимаешь в нашей жизни, тоже мне, морализаторша нашлась. Плохо, конечно, что они теперь все это знают.
О л ь г а: И тогда Наташа решила, что вернет все на круги своя. Ты только посмотри, Санечка, посмотри на нее! Она опять здорова и богата, она добилась того, чего хотела. Ой, Наташечка, я так тобой всегда восхищаюсь! Я так хочу быть похожей на тебя. Ой, я же хлеб не подала! Какая я растяпа.
Скуратов с готовностью встает.
С к у р а т о в: Я принесу. Какой порезать, белый или черный?
О л ь г а: Мне белый, пожалуйста.
С к у р а т о в: А вам, Наташа?
Н а т а ш а: Мне не нужно, я хлеб не ем. Я на диете.
Д у х: Правильно, Наталья Михайловна, хлеб вреден. А эта дурочка пусть ест, разнесет ее к сорока годам – ни в одну тряпку не влезет, всё, что я ей покупал, псу под хвост пойдет, а на новые денег не хватит. Попомнит еще Емелина, до поздно будет. Вот так-то!
Скуратов уходит на кухню, берет нож, режет хлеб.
Н а т а ш а: Лёлечка, я тебе хоть один раз давала плохой совет?
О л ь г а: Нет, а что?
Н а т а ш а: Тогда послушайся меня, не делай ставку на этого молодого козла.
О л ь г а: Но почему? Тебе не понравился Саня?
С к у р а т о в: Ах черт! Порезался…
Скуратов идет к женщинам, держа на весу окровавленный палец.
Д у х: Конечно, еще бы тебе не порезаться, у меня ножи золингеновские, это тебе не кот начхал. Над раковиной держи руку, над раковиной, чё ты мне кровью на пол-то капаешь, это же натуральный паркет! Отмывай потом за тобой… Вот правильно Наташка про тебя сказала – молодой козел. Куда ты поскакал в комнату? Сиди на кухне и не рыпайся, там на полу керамическая плитка.
О л ь г а: Ой боже мой, Санечка… (отворачивается) Я не выношу вида крови, мне сразу плохо делается. Наташа, помоги ему, там в ванной аптечка.
Н а т а ш а: Пойдемте, молодой человек, я вам сделаю перевязку.
Наташа и Скуратов уходят.
О л ь г а: Господи, Емелин, хоть бы ты уже умер наконец!
