мужьями разгромили Бастилию. В этот вечер под гром «Карманьолы» им казалось, будто отныне и для них засияла свобода и равенство, будто теперь они сами будут творить свою судьбу, бороться за свое счастье, свою любовь.
(Он уже не может сидеть, оперся коленом о сиденье, судорожно сжимая рукой спинку стула). Но капитализм обманул их и предал так же, как их предавали все предшествующие общественные формации. Он окружил женщин стеной общественных преград, замуровал в гробницу предрассудков. Лживая мораль сделала их сердца еще голоднее, чем нужда сделала их желудки; эта лживая мораль превратила их в добровольных рабынь, заставляла выходить замуж не по велению чувства, а по требованию родителей, церкви, класса или простой условности.
(Петрус встает, глядит туда, где, по его предположению, сидит Лида). Этот строй умер, погребен, уничтожен без возврата. Социализм освободил и руки и сердца. Но это не означает, что все изменилось по мановению волшебной палочки.
(Как бы невольно берется за галстук). Есть еще женщины, готовые вступить в брак только для того, чтобы не погрешить против каких-то норм общественной жизни. Но ведь именно наше общество стоит на их стороне и будет поддерживать любой бунт против остатков бесчеловечного прошлого. Базой, исходной точкой и мерилом всех человеческих отношений должна быть отныне и навеки любовь, и только любовь!
Под бурные аплодисменты проекция гаснет. Взволнованный Петрус, механически поправив галстук, опускает руку, причесывается и зажигает сигарету.
Человек в мантии. Вы имели успех.
Петрус (скромно). Надо себя сдерживать. Я увлекаюсь, а ведь на семинарах прежде всего должны говорить слушатели.
Человек в мантии. Кстати, вы не знаете, где Лида?
Петрус. Я жду ее.
Человек в мантии. Мне кажется, она пошла к Стибору.
Петрус. Ах!
Человек в мантии. Вы бы стали ее отговаривать?
Петрус. Нет, наоборот, но…
Человек в мантии. Но сначала вы собирались ей кое-что сообщить?
Петрус. Да. (Нервно поглядывает на дверь).
Человек в мантии. Она, конечно, узнает.
Петрус. Хорошо, но поймите! Она должна услышать об этом от меня.
Человек в мантии. Почему же она до сих пор не услышала? Или у нее плохой слух?
Петрус. Послушайте, не можете ли вы разговаривать в другом тоне? Я не прохвост и в любое время могу объяснить и обосновать все свои поступки.
Человек в мантии. Меня интересует именно это.
Петрус. Вчера у меня было ужасное настроение… по ряду причин… Когда я встретил Лиду, мы оба потеряли голову. Я — материалист, но в этой встрече было нечто… нечто необыкновенное. Вы должны знать, что Лида была… была моей самой большой любовью. Когда она уехала, когда потом написала мне, я страдал, как раненый зверь. А вчера страдала Лида, я это видел. Но вместе с тем я понял, что нужен ей, что она хочет меня, а я — ее. Мы почувствовали что-то… что-то…
Человек в мантии. Для ученого ваши определения недостаточно точны.
Петрус. Полагаю, и вы когда-нибудь любили. Были вы тогда в состоянии точно формулировать свои переживания?
Человек в мантии. Продолжайте.
Петрус. Мы сидели и держали друг друга за руки. Молча. Словно сами не верили этому. Я хотел ей сказать… и не смог. Просто не смог, и не стыжусь этого. А потом случилось… как пять лет тому назад в горах. И я нисколько, ничуть не стыжусь этого. Потому что я люблю ее — если только вам понятно, что это такое!
Человек в мантии. Что вы собираетесь теперь делать?
Петрус. То, что мне приказывает моя совесть.
Человек в мантии. Жму вам руку.
Кинопроекция: окно маленького кафе с надписями на стекле. Под окном столик, два стула. Лида сидит; Стибор со свадебным букетом в руке стоит нерешительно, потом садится за столик. Молчат. Подлетел официант. Приподнял букет, положенный Стибором на столик, и, непрерывно болтая, сметает со стола. Радио передает веселую музыку.
Официант. Вот зарядил дождь, правда? Что поделаешь, ноябрь берет свое. Хорошо еще, сердечко нас греет, не так ли? Чашечка кофе, думаю, не повредит?
Оба кивают головой, официант исчезает. Им хочется поговорить, но Стибор ждет, что скажет Лида, а Лида не может вымолвить ни слова. За окном гремит трамвай, из-за соседних столиков доносится говор и смех. Официант приносит кофе и по собственной инициативе — пирожное. Снова сыплет словами.
Официант. Два мокко из Ориноко и кое-что на зубок. Организму полезно, талии не испортит, не так ли?
Лида и Стибор не возражают. Официант по-своему истолковывает их молчание и моментально приносит сатирический журнал.
Официант. Даме… Смех — не грех!
Человек в мантии (подчеркнув первое слово). Барышня ничего не заказывала.
Официант (глядя на них, ударяет себя по лбу). Пардон, я думал, вы — супруги… дурак… увидел цветы…
Исчезает, но заколдованный круг прорван. Милан берет в свои ладони руку Лиды, которая взяла было ложку.
Стибор. Лида! Ты ведь понимаешь, каково мне. Быть может, я должен был обидеться, кричать или… но я пока ничего не понимаю…
Лида. Милан…
Стибор. И не хочу понимать, Лида. Я люблю тебя. Не буду ни о чем спрашивать ни теперь, ни потом. Я на все согласен. Поженимся без этих формальностей, без матери… Нет, Лида, ты несправедлива к ней, но и это не имеет для меня никакого значения, потому что…
Лида. Милан! Я не могу… Мне очень тяжело сделать тебе больно…
Стибор. А ты скажи мне все-таки…
Лида. Я… люблю…
Стибор. Кого?
Лида. Его. Ты знаешь… Его перевели сюда, и мы встретились… Милан! Милан, мы с тобой еще мало знаем друг друга, ты же понимаешь, как все это… Вот уж действительно горе от ума! Мне не нужно твоего прощения, только пойми меня…
Пауза.
Стибор (хочет заговорить, но не может — горло перехватило, откашливается, потом хрипло). Я повторяю… Ни о чем тебя не спрошу… Я согласен на все…
Лида. Я была у него!
Стибор (хрипло). Ты свободный человек. Что было до свадьбы — меня не касается. Мы поженимся и начнем новую…
Лида (ошеломленная и подавленная нечеловеческим самоотвержением Милана, в отчаянии прерывает его). Милан, ради бога, как ты можешь? Я никогда не сделала бы этого, если бы… Все случилось только потому, что мы с ним давно уже… Как мог бы ты жить со мной после этого, Милан?
Стибор (из последних сил). Лида, я люблю тебя…
Лида. Но я тебя не люблю… Я тебя не…
Встает с рыданиями и убегает. Стибор секунду стоит, как изваяние, потом в нем просыпаются безграничная
