Он переносил себя мысленно на пустынные берега морей, где до сих пор не дерзала человеческая нога оскорбить своим прикосновением нежный, белый морской песок. Он, невидимый никому, стоял на этом песке, не попирая его. Болезненно-страстно прислушивался он к таинственным голосам, которые доносились к нему из бездонной глуби морской. Из волн выплывали сирены. Они нежились на их пенных гривах. Бирюзой и алмазами светились их тела. Тосковали они о земле, потерянной навсегда. И была в их тоске великая красота. И была она схожа с тоской отца Антония по неизвестному, забытому, далёкому.
Но вот из морской пучины высоко, до кудрявых, приветливых облаков поднялась косматая, чёрная рука. Своими огромными пальцами, высоко над зеркальной поверхностью вод сжимала она обломки буро-красных скал. Злобно потрясала ими.
Промчался бешеный свист. Грозно запенилось море. Мгновенье не видно ничего. Небо, море и белый песок кружатся в неистовой пляске. Чёрная рука бросила скалы в тосковавших сирен — их больше не стало.
Старый, безобразный Береговик с моржовыми усами испуганно бежал от прибрежья в скалы. Он разводил неумело руками и спотыкался на каждом шагу.
Отец Антоний ушёл с морского берега и перенёсся в дремучий бор. Там видел он гномов. Они вылезали из-под корней гигантских, вечно угрюмых елей и свистели тихо-тихо… — По всему лесу раздавался этот тихий свист, которым созывали они друг друга на вече. Они были очень малы, их лица — с глубочайшими морщинами; у всех были предлинные, седые бороды.
Отец Антоний глядел на них и тихо радовался. Когда весь народ гномов собрался в кучу, — то самый старый из них и самый маленький и сгорбленный стал тихо высвистывать свои мысли. Остальные его внимательно слушали.
Отец Антоний понял старенького гнома, потому что он свистел то, о чём отец Антоний думал всегда. Гном свистел:
«Братья, мы что-то забыли, что-то забыли. Нам нужно вспомнить. Нам мешают вспомнить; все нам мешают вспомнить».
Словно в подтверждение его слов, огромная, дымчато-серая сова ринулась на толпу гномов. Она схватила одного из них и мягко, и плавно поднялась с ним к чёрным вершинам вековых елей. Гномы быстро попрятались под корни деревьев. Убегая, они свистели:
«Нам мешают. Нам мешают. Нам не дают вспомнить».
Высоко над ними большая серая сова поедала старенького гнома — он не плакал…
Отец Антоний перенёсся к себе домой, а дома записал гнома в своё поминанье и помолился за него. В этот день он так много видел, и его большая голова так много думала, что, в конце концов, он ничего больше не мог понять. Его голова была очень утомлена и перестала сковывать душу с телом.
А душа его возрадовалась. Она-то не была утомлена! Она стала шептать ему, что тоска сирен и тоска гномов — его собственная тоска. Она шептала, что они ему родные, чтобы он полюбил их, — что тогда он поймёт и свою тоску, и навеки расстанется с «Дворянином». На этот раз он был внимательнее и понял кое-что, но, признаться, всё-таки очень мало. Голова, большая голова ему мешала!
Шли дни за днями. Он очень много видел и стал очень много понимать, но, к сожалению, всё больше головою. Когда голова его утомлялась, она не позволяла ему слушаться души, а мощно требовала сна. И он засыпал.
Тогда душа освобождалась от его тела и быстро летела к своим братьям — свободным духам. Они окружали её и — плакали.
В одну ночь она летела к ним, но по дороге ей встретилось нечто страшное. Это был безобразный, чёрный ком. Он весь дрожал, как студень, и в глубине этой чёрной массы, надрывая душу, звучали рыдания. Два огненных, пронизывающих глаза беспокойно и печально горели в этой черноте. Это странное существо преградило ей путь. Это была душа предшественника отца Антония, усопшего священника.
Дрогнула испуганная душа и в ужасе помчалась к своим свободным братьям, а за ней, как вихрь, мчался безобразный ком с горящими глазами.
Братья увидали её издали и полетели ей навстречу. Они окружили её магическим кольцом и таким образом охранили от безобразного кома. А сами они стали спрашивать, что ему надо. Глухие рыдания потрясли всю студенистую массу. Усопший священник просил и умолял их заставить отца Антония посетить ночью кладбище и его могилу. Он обвинил себя, что перед смертью не уничтожил заклятия, которое уже погубило его самого. Испуганно глядели на него свободные духи, но поверили его словам и обещали исполнить его просьбу.
Снова проходили у отца Антония дни за днями. Душа его неустанно боролась с его большой головой, стараясь всячески внушить ему посетить ночью кладбище. Наконец, однажды, благодаря временной усталости большой головы, душе удалось зародить в отце Антонии давно желанную мысль. Он ухватился за неё — она показалась ему интересной. Он надеялся увидать там много нового и неизведанного.
Настала ночь. Звёзд не было на чёрном небосводе. Луна, одинокая и печальная, нерешительно бродила по небу. В её движениях чувствовалась боязнь. Кто-то украдкой, по временам, закрывал её траурным флёром, а потом внезапно сдёргивал его, и луна бледная, грустная и нагая взирала на тёмный мир…
Твёрдыми шагами, склонив большую, некрасивую голову на грудь, шёл отец Антоний. В душе его складывались молитвы, горячие, страстные. Он молился единому Богу, но не произносил Его имени. Деревенские собаки, сидевшие под воротами изб, не смели на него лаять: рядом с ним шли двое. Один был весь чёрный и даже светился чёрным светом, а другой был ярко-белый. Они между собою не разговаривали. Их отец Антоний не видел, а видели их одни собаки — и боялись их.
На кладбище было тихо. Только у одной могилы мяукала белая кошка и ожесточённо грызла большую крысу. Крыса хрипло пищала, но пищала очень недолго.
Белые могильные кресты неуклюже высились в темноте. По временам казалось, что темнота светит, а кресты тёмные.
За одним из крестов выглянула кикимора; захохотала и ударила костлявым кулачком об чугунную плиту с какой-то неразборчивой надписью. И возник звук неуместный, мешающий здешней тишине.
Из одной очень старой могилы выскочили три блуждающих огонька и, бешено кружась, помчались по кладбищу. Далеко от отца Антония, едва белея во мраке, проскользнул выходец из могилы. На его губах алела кровь: это был вампир. Он испугался отца Антония: так он был печален и страшен. Вампир юркнул в одну свежую могилу и затих — притворился, что мёртв. Отец Антоний прошёл мимо. Невольно остановился он у могилы старого священника. Здесь было совсем тихо. Свалившийся крест лежал на земле. Отец Антоний машинально поднял его и водворил на место. И больше он не видал и не слыхал ничего-ничего…
Его большая голова была так утомлена, что ничем не могла больше повелевать. Душе удалось зародить в нём несколько мыслей. Они засели в нём крепко. И так как большая голова его привыкла перерабатывать всё, что ни попадалось ей, — она стала разрабатывать эти мысли.
Когда он спал и душа его была свободна, вокруг неё собирались сонмы духов, и шло великое ликование. Они праздновали победу, ещё не зная о скором поражении.
Прошло немного времени. Отец Антоний сидел в своей комнатке и читал латинские стихи. Его поражала их красота. Но вот тихо скрипнула дверь, и в комнату спокойно вошёл «Дворянин».
Отец Антоний ему очень обрадовался. Он горячо благодарил его за все оказанные ему благодеяния. «Дворянин» разговаривал с ним опять о теологических вопросах и в этом разговоре выказал своё замечательное знание теологии.
Отец Антоний был разговором весьма доволен. Его большая голова была полна новых, удивительных мыслей. Уходя и любезно прощаясь, «Дворянин» посоветовал ему заняться приобретением прозелитов для их общества. Отец Антоний горячо обещал ему это, извиняясь, что до сих пор ещё об этом не позаботился.
Ночью, когда он спал и когда душа его была снова свободна, среди вольных духов царила великая скорбь. Стонали и плакали все, а среди них стонал и плакал также безобразный, чёрный ком, дух покойного священника. И был такой плач и такой стон, что одинокие прохожие, слышавшие эти вопли, поспешно крестились и спешили добраться до жилого места.
Энергичная голова отца Антония заставила его скоро приступить к делу. Он был знаком с девушкой Элеонорой. Она казалась ему подходящей. Она была тоже сильный дух, но тело её было прекрасно, и в очах её голубело небо. Она тоже постоянно что-то хотела вспомнить, что так хорошо знала прежде и что забыла на земле. И в ней была также великая тоска. Она молилась горячо и долго, но молитвы её, казалось, не были услышаны.
Горячие проповеди отца Антония и его безобразное лицо стали ей дороги. За ними она умела видеть его душу, и она полюбила её. Он объяснял ей долго и страстно. Его умных слов она понять не могла, но сквозь слова его прорывалась его душа, — а его душа была прекрасна.
