Директор. Вон отсюда!
Мясник. Ле-е-егкие… по-о-очки…
Директор. Убирайтесь!
Мясник. И у вас, господин Директор, так же, и вы, господин Директор, тоже!
Директор. Я?!
Мясник. Меня, им, нам, волы-ы-ы… свиньи-и-и… бара-а-аны…
Директор. Хватит, хва-а-атит… (Ревет как вол.)
Мясник. Вот видите, господин Директор? Это у нас у всех, это мы все, мы все-е-е… (Рев животных окончательно заглушает музыку).
Директор. Дамы и господа-а-а-а! Попрошу не расходиться! Пусть каждый останется на своем месте, места нумерованы-ыыы. Ведь мы цивилизованные люди. Культура, искусство, цивилизация. Акрополь, асептика, ассенизация. Администрация, адаптация, аккумуляция (голос Директора переходит в отчетливый рев, он смешивается с блеянием и вместе с ним затихает в отдалении. Остается игра скрипки. Она длится минуту и внезапно обрывается).
Мясник. Почему вы перестали играть? Вы хорошо играли.
Скрипач. Больше не могу.
Мясник. Почему? Ведь вы артист.
Скрипач. Точнее, был артистом.
Мясник. Значит, вы уже не артист?
Скрипач. Сейчас я мертвый артист.
Мясник. Вы шутите. Я вижу, что вы живы и здоровы.
Скрипач. Разумеется, я жив, но только как организм. В то время как моя сущность умерла. Искусство было моим содержанием. Теперь во мне нет смысла. Правда, мои клетки продолжают функционировать, но они пусты.
Мясник. Как это возможно?
Скрипач. Я утратил веру.
Мясник. Вы атеист?
Скрипач. Да, теперь я в известном смысле атеист.
Мясник. Я в этом не разбираюсь. Это дело серьезное.
Скрипач. Самое серьезное на свете (топот на лестнице. Вбегает Директор филармонии).
Директор филармонии. Я не позволю, я буду жаловаться, я буду протестовать! Маэстро, наконец я вас нашел. Куда вы пропали?
Скрипач. Позвольте, господин Директор, это мой друг, Мясник. Принес требуху.
Директор. Спасибо, я не голоден. Мясник?!
Мясник. Мясные изделия и копчености. К вашим услугам.
Директор. Мясник? Тогда я подам на вас жалобу! Тогда я вам запрещаю, тогда я выражаю публичный протест против вашей деструктивной деятельности.
Мясник. Этот господин ваш знакомый?
Скрипач. Ах, простите, я забыл вас представить. Это Директор филармонии.
Мясник. Фил… фил…
Директор. Да! Я являюсь ответственным за коллектив, зрителей и за национальную культуру в целом. Не говоря уже о том, что я несу моральные и материальные потери. Мне обязаны выплатить компенсацию! Маэстро, вам я тоже советую обратиться в суд с жалобой.
Скрипач. Что это, господин Директор, вы забинтованы? Что с вами случилось?
Директор. И вы еще спрашиваете! Они сбили меня с ног и прошли по мне, когда я хотел задержать их, чтобы они не убегали из филармонии! Я пал жертвой в борьбе за культурные ценности. Я убеждал их, уговаривал, умолял, чтобы они вели себя как джентльмены и меломаны, как меценаты и конесеры. А они выломали двери и в щепки переломали стулья! Скандал! Такого скандала еще никогда не было. Полное отчаяние. Люди теряли сознание и падали в обморок. Женщины и директора, задавленные толпой. Общая неразбериха и фантастические слухи. Истерика и паника, которые бог знает еще чем кончатся. А ужаснее всего, что нанесен удар в самое сердце нашей культуры и искусства. И это в тот момент, когда мы были уже у вершины, когда мы были близки к идеалу. Конечно, бойня всегда была, но за городом. Теперь она приблизилась к нам, к школам и соборам, к музеям и концертным залам. Бойня смешалась с академией, а скот с интеллектом. Если так пойдет дальше, то скоро будут забивать скот прямо за нашими столами, в постелях наших жен и колыбелях наших детей! Кровь растечется по нашим комнатам. Кровь, господа. Нет, мы не должны этого допустить любой ценой. Сейчас, еще не поздно. Господин Мясник, я протестую!
Мясник. Чего это он ко мне пристал?
Директор. Ваша бойня заглушает мою филармонию.
Мясник. Фил… фил… Что это такое? Впервые слышу.
Скрипач. Господин Директор хочет сказать, что рев забиваемых вами животных заглушает нашу музыку.
Мясник. Ага, значит, как вы по смычку, так я по бычку.
Директор. Вот именно! Вместо музыки слышны стоны агонии и предсмертный рев. Вместо искусства — варварство. Это недопустимо!
Мясник. Не смычком его, а бычком, ха-ха!
Директор. Вы еще издеваетесь?
Мясник. Простите, господин, но это не я реву, а волы.
Директор. Но режете-то их вы!
Мясник. Я их режу деликатно, как если бы резал самого себя, и точу нож, как если бы точил нож для родного отца, но они, видно, по-иному реветь не умеют. Это глупые животные, господа.
Директор. Но из-за вас не слышно музыки!
Мясник. Тогда играйте громче!
Директор. Мы же не можем все время играть фортиссимо! Вы нам мешаете!
Мясник. А вы мне не мешаете.
Директор. Убирайтесь отсюда!
Мясник. А зачем? Вы мне не мешаете. Играйте сколько хотите.
Директор. Вон, за город, на скотный двор!
Мясник. Это вы убирайтесь.
Скрипач. Господа, ваша ссора беспредметна. Я больше играть не буду.
Директор. Маэстро, что это значит?..
Скрипач. Музыка, искусство… все кончилось. Я музыку бросаю.
Директор. Но Маэстро, не надо так быстро сдаваться. Я понимаю, что под влиянием последних событий могут появиться пораженческие настроения. Но не до такой же степени! Не надо поддаваться, не надо! У вас есть обязанности перед человечеством, которое ждет вашей музыки!
Скрипач. Неправда. А впрочем, плевал я на человечество. Разве не достаточно того, чтобы, заслышав рев и шум, оно сразу же перестало слушать мою музыку? Но я к человечеству не имею никаких претензий. По всей вероятности, искусство, само искусство, является ошибкой и обманом.
Директор. Что вы такое говорите, Маэстро! Ведь вы — артист!
Скрипач. Конечно, я был когда-то артистом. И именно поэтому знаю, что говорю. Я верил в искусство. Я верил в то, что оно необходимо. Больше того, я верил, что оно является единственным абсолютным существованием, единственной реальностью. Но в это, мое единственное, исключительное, возвышенное искусство вторглось обычное мычание простых коров и баранов. Вульгарные отголоски бойни заглушили мое искусство, даже не убили его, после убийства остается хотя бы тело, а здесь не осталось ничего, ничего! Поэтому, видимо, не было, что убивать, ничего не было, только ничего и было уничтожено, мое искусство было ничем. Мое вдохновение, мои деликатнейшие усилия оказались ничем по сравнению с криком страдающих животных. Я убедился, что любой убиваемый вол производит большее впечатление на публику, чем самый совершенный виртуоз.
Мясник. Хорошо говорит.
Директор. Нет, нет, Маэстро, так нельзя, так нельзя. Если даже у природы есть свои законы, то искусство является фактом. Может быть, я немного преувеличивал, утверждая, что природа полностью отступила перед культурой. Я слегка зарапортовался, сознаюсь. Но если это даже и так, то зачем одно мешать с другим? Зачем природу противопоставлять культуре, мясо — душе, крику умирающих… (Произносит название скрипичного концерта в дательном падеже.) Разве не лучше, разве не осторожней разграничить их и только следить за тем, чтобы они были порознь? Заботиться, чтобы они не соседствовали друг с другом слишком близко. Пусть бойня будет бойней, а искусство — искусством, но каждое на своем месте, далеко друг от друга, разделяемые обычаем и правилами хорошего тона.
Скрипач. Вы думаете, что искусство интересовало меня лишь само по себе? Отдельно? Плевать я хотел на искусство как таковое. Если я в него и верил, то не ради его самого. Ради правды. Меня интересовала только правда. Если я отдался искусству, то только потому, что оно казалось мне правдой, я думал, что оно является выражением правды, что правда живет в нем. А правда должна быть только одна. Одна-единственная, неуничтожимая и неизменная. Правда не может быть хрупкой, ничтожной и смертной, потому что тогда она не правда. И если искусство оказалось хрупким, смертным, то правдой оно не является. А если в искусстве нет правды, я отбрасываю искусство и ищу правду в чем-нибудь другом.
Директор. В чем?
Скрипач. В том, что оказалось сильнее искусства.
