Третий человек. Оба должны были погибнуть.
Первый человек (властно). Победить!
Третий человек. Как так?
Первый человек. Оставаясь собой, отметая фальшивое чувство, оставаясь мужчинами. Разве мужчина может перестать быть мужчиной?
Второй человек. Гонсало!
Первый человек. Они потерпели поражение и стали посмешищем.
Третий человек. Потому что они не мужчины. И вы не мужчины. Меня тошнит от вас.
Первый человек. Будет пир. А после – Император. Ты что, не можешь его задушить? Ты ведь доблестен и красив – кто станет это отрицать? Так что ж ты не вцепишься ему в глотку?
Режиссер. А почему ты не вцепишься?
Первый человек. Потому что не могу, потому что не хочу, потому что я – слабый.
Режиссер. А он – сильный, он может, он властен. (Громко.) Император среди руин!
Третий человек. Кто хочет послушать, как он сопит, – спешите!
Первый человек. Ты и спеши.
Третий человек. Была б у меня плетка, я б тебя погнал.
Первый человек. Ты знаешь – я покорен, но я презираю тебя, ты – трус.
Второй человек. Трус!
Режиссер (властно, глядя на Третьего человека.) Император, что пьет нашу кровь, здесь, среди руин.
Третий человек закрывает лицо руками.
Первый человек (Режиссеру). Вот он, узнаешь? Вот он, храбрец, что в кафе и в книге наматывал наши жилы на рыбий хребет. Это он одиноко любит Императора и рыщет, ища его, по портовым тавернам. Энрике, посмотри ему в глаза. Гляди – виноградные лозы оплели ему плечи. Но меня не обмануть. Я сам убью Императора. Без ножа – руками, вот этими слабыми руками, красоте которых завидуют даже женщины.
Режиссер. Нет, пусть он! А ты подожди. (Третий человек садится на стул и плачет.)
Третий человек. Значит, я так ни разу и не надену мою пижаму с облаками? Ай! Вы, наверно, не знаете, что я выдумал чудный напиток – только три негра в Гондурасе знают его рецепт.
Режиссер. В болоте нам тухнуть, а не здесь сидеть. На самом дне, по горло в иле, где гниют дохлые лягушки.
Второй человек (обнимая Первого человека). Гонсало, почему ты его так любишь?
Первый человек (Режиссеру). Я принесу тебе голову Императора.
Режиссер. Лучше подарка для Елены нельзя и придумать.
Второй человек. Гонсало, останься. Позволь я вымою тебе ноги.
Первый человек. Голова Императора сожжет тела всех женщин.
Режиссер (Первому человеку.) А ты разве не знаешь? Елена мажет себе ногти негашеной известью и фосфором. Чтобы блестели. Вот тебе нож, иди. Елена, сердце мое, Елена!
Третий человек. Сердце мое, бедное мое сердце. Не произносите этого имени – Елена.
Режиссер (задрожав). Никто и не произносит. Давайте наконец успокоимся.
Первый человек. Елена.
Режиссер (Первому человеку). Молчи. Я буду ждать там – за стеной. Молчи.
Первый человек. Лучше покончить сразу. Елена! (Хочет уйти.)
Режиссер (останавливая его). Послушай, а если я стану крохотным жасминовым человечком?
Второй человек (Первому человеку). Идем. Не попадись ему на удочку! Я сам отведу тебя в развалины.
Режиссер (обнимая Первого человека). Я стану анисовой пилюлькой, застывшим тростниковым соком с берегов всех рек, а ты – высокой китайской горой в зарослях крохотных живых арф.
Первый человек (мечтательно глядя вдаль). Нет, не китайской горой. Я стану бурдюком со старым вином, что сотнями пиявок впивается в горло.
Третий человек. Нам придется расстаться.
Второй человек. Иначе сожрем друг друга.
Третий человек. Даже если я обрету свободу…
Режиссер и Первый человек молча борются.
Второй человек. А я найду свою смерть.
Третий человек. Предположим, у меня есть раб…
Второй человек. Если и есть, то лишь потому, что я – раб.
Третий человек. А если рабы мы оба, разве нам не под силу разорвать цепь?
Первый человек. Я позову Елену.
Режиссер. И я позову Елену.
Первый человек. Нет, не зови, не надо!
Режиссер. Не буду. И ты не зови. Чем захочешь, тем я и стану.
Все еще борясь, они исчезают в правой кулисе.
Третий человек. Столкнем их в колодец. И обретем свободу.
Второй человек. Ты обретешь. А я останусь рабом, и уже бесповоротно.
Третий человек. Пусть. Я все равно их столкну. Я хочу жить на своей земле, хочу пастушить, пить родниковую воду.
Второй человек. Ты забыл, что и я могу быть сильным? Мальчишкой я запрягал отцовских волов. И хотя орхидеи сковали мне кости, у меня еще остались мускулы, и они мне послужат, стоит лишь захотеть.
Третий человек (вкрадчиво). Так будет лучше для нас и для них. Идем! Колодец глубокий.
Второй человек. Я тебе не позволю!
Борются. Второй человек толкает Третьего человека, и оба исчезают в левой кулисе. Стена раскрывается. За ней гробница Джульетты в Вероне. Декорация узнаваема. Гирлянды роз, плющ. Джульетта лежит в гробнице. На ней длинное, как у балерины, белое платье с глубоким вырезом – видны ее розовые целлулоидные груди.
Джульетта (вскакивая). Умоляю вас! Я прошла три тысячи арок, и везде было пусто, никто мне не встретился. А мне так нужна помощь. Немного помощи и целое море сна. (Поет.)
Море сна.
Волны белого поля.
В небе арки, а в них – пустота.
И морская трава на подоле,
и плывет, тяжелея от соли,
унесенная морем фата.
Море времени.
Берег пустынный,
короеда следы-письмена.
Стекленеют в деревьях дельфины.
Мел агоний. Руины! Руины!
Одиночество моря и сна…
Джульетта. А людей все больше! В конце концов они заберутся сюда, в гробницу, и влезут ко мне на постель. Что мне споры о любви? Что мне театр? Я хочу любить!
Первый Белый жеребец (входит с мечом). Любить.
Джульетта. Да. Той любовью, что длится один миг.
Первый Белый жеребец. Я ждал тебя в саду.
Джульетта. А надо было в гробнице.
Первый Белый жеребец. Ты такая же сумасшедшая, как была. Джульетта! Когда ты поймешь, как прекрасен день – рассвет, полдень, сумерки!
Джульетта. И ночь.
Первый Белый жеребец. Ночь – это другое. А днем можно развеять тоску, удрать отсюда, из этой холодной мраморной тюрьмы.
Джульетта. Как?
Первый Белый жеребец. Садись на меня!
Джульетта. Зачем?
Первый Белый жеребец. Я тебя умчу.
Джульетта. Куда?
Первый Белый жеребец. Во тьму. Там такие нежные ветви. На кладбище крыльев такая густая бахрома.
Джульетта (задрожав). А что ты мне подаришь?
Первый Белый жеребец. Самое тайное, что есть во тьме.
Джульетта. День?
Первый Белый жеребец. Мох, не видавший света, прикосновенье, что губит крохотные миры.
Джульетта. Разве не ты уверял меня, что нет ничего лучше дня?
Первый Белый жеребец. Чтобы открыть тебе ночь.
Джульетта (в ярости). На что мне ночь, глупый конь? Чему мне учиться у звезд и у пьяниц? Мне нужен крысиный яд, чтобы потравить назойливых посетителей. А крыс я не трону – они мне принесли маленький рояль и щеточку из китайского лака.
Первый Белый жеребец. Джульетта! Ночь – не мгновенье, но мгновенье может длиться всю ночь.
Джульетта (плачет). Довольно. Не хочу тебя больше слушать. Зачем тебе меня увозить? Слово «любовь» – это обман, зеркало, разбитое вдребезги, рябь на воде. А после ты бросишь меня в гробнице, как бросают все и повсюду, да еще уверяют, что никакой любви нет. Я измучилась и встала только затем, чтобы просить помощи. Пусть кто-нибудь выгонит их из моей гробницы – и тех, что разглагольствуют о моем сердце, и их подручных, что раздирают мне рот мраморными пинцетами.
Первый Белый жеребец. День – это призрак.
Джульетта. Я знала женщин, готовых умереть ради солнца.
Первый Белый жеребец. Пойми, один-единственный день, а после – любить! Все ночи, сколько их ни есть – любить.
Джульетта. Так все говорят. Все! Люди, деревья, кони. Я знаю наизусть все, что ты скажешь. Луна потихоньку рушит покинутые дома, подпиливает колонны и дарит червям малюсенькие фонарики, чтоб им было светлее в потемках черешен. Луна сует в окна спален маски болезней, обдает холодом животы беременных, а стоит мне замешкаться, оплетает плечи травой. Не смотри на меня так, конь. Я знаю, что тебя влечет. Когда я была маленькой, в Вероне, я видела коров – таких красивых коров на лугу. А после я видела их на рисунках в книжках и всегда вспоминала, когда шла мимо бойни.
