ФОМА. Присниться всякое может, тем более, когда выпимши.
ЗАМШЕЛЫЙ. Обижаешь, Еремеич! Какой тут сон? Как сейчас ее вижу! Старуху мою не помню, какая она на лицо была, а эту ни в жисть не позабуду! Какой тут сон, Еремеич?
СТАРУХА. (Замшелому) Вы уж не обижайтесь: Фома Еремеевич – недоверчивый человек и привидений не признает. Я с ними тоже, правда, не встречалась, но думаю так, что знаем мы на свете не все, а скорей всего – и вообще очень мало. И скажу тебе, Фома, хоть ты уже и взрослый, но на всякий случай: если тебе чего-то не видно, нельзя быть так уж уверенным, что этого вовсе нет.
ЗАМШЕЛЫЙ. Вот это – правильно!
ФОМА. Что ж – мне не видно, а ему видно?
СТАРУХА. Знаешь, Фома, со мной такие вещи стали случаться, что и не знаю, как сказать… Я похожа на безумную?
ФОМА. Что ты, Вера, ты – всех умных умнее.
СТАРУХА. Ну так вот: ко мне кое-кто будто приходить стал и разговаривать со мной.
ЗАМШЕЛЫЙ. Ну вот! Правильно! А я что?
ФОМА. Кто к тебе приходит, Вера?
СТАРУХА. Бывает, что я мужа своего вижу, Вадима – вот, как тебя сейчас. И спрашиваю его, и отвечает он мне ясно. И никакой это не сон: я могу в это время сахар в чае помешивать и ложечкой звенеть.
ФОМА. Выходит, мерещится тебе?
СТАРУХА. Мерещится?.. Легче всего сказать, что мерещится. Часто что-то мерещиться стало… Но Вадим – это бы еще полбеды: случаются у меня и другие гости, каких я живьем никогда не видела. Александр Сергеевич, например, побывал у меня недавно.
ФОМА. Пушкин, что ль?
СТАРУХА. Если б он сам не сказал, что он – Пушкин, я б его и не узнала: не похож он на свои портреты. И знаешь, о чем он говорил со мной?
ФОМА. О чем же?
СТАРУХА. А, представь – о пустяках всяких: о моем здоровье, о погоде… Меня по имени-отчеству величал, а себя просил Сашенькой называть, либо Сашкой. Шутил, смеялся, а потом сказал: «Не удалось мне старость прожить. Старики что-то знают, чего я не узнал. Когда умираешь, ничего уже больше нового с тобою не происходит, кроме лишь одного».
ФОМА. Кроме чего?
СТАРУХА. Не сказал он, а я не спросила. Думала тогда, что поняла, а теперь не вспомню.
ФОМА. Сон – и есть сон.
СТАРУХА. А Фома – и есть Фома!
ФОМА. Пройдусь я, вот что!
ЗАМШЕЛЫЙ. Куда ты, Еремеич?
ФОМА. По делу. (Уходит).
ЗАМШЕЛЫЙ. А, ну это – правильно.
НИНА. (Старухе) Обижается он, что ль на вас?
СТАРУХА. Обижается. Бывает. Что тут сделаешь? Он меня любит, а любовь обидчива.
ЗАМШЕЛЫЙ. А я вот не обижаюсь: Замшелый и Замшелый. Зато – жив-здоров. А иной – и не замшелый, а помер. Вот и рассуди…
СТАРУХА. (Замшелому) Так вы говорите, что овдовели семь лет назад?
ЗАМШЕЛЫЙ. Ну правильно: восьмой год пошел.
СТАРУХА. А у меня вот уже – семьдесят восьмой… И вы не помните лицо вашей жены?
ЗАМШЕЛЫЙ. Лицо позабыл. Фигуру помню: сухощавая. А лицо – как вспоминать примусь – ничего: блин перед глазами и все. А фигурой-то она была как бы навроде Панагеи.
СТАРУХА. Навроде Панагеи, говорите? Так вы, наверное, жену свою и видели!
ЗАМШЕЛЫЙ. (Крестясь) Избави, боже! С чего бы это Клавдия моя назвалась Панагеей?
СТАРУХА. Ну, кто знает, решила над вами подшутить. Нет?
ЗАМШЕЛЫЙ. Да не шутница она была, какие шутки! У нее не забалуешь! Не-е! Я Панагею видел.
СТАРУХА. А вы все же подумайте, вспомните хорошенько: не жена ли это ваша была?
ЗАМШЕЛЫЙ. (Растерянно) Не-е… Какая жена? Старуху-то мою Клавдией звать…
СТАРУХА. Нина, голубушка, а что, если я попрошу вас со мной прогуляться?
НИНА. Ой, да о чем разговор, поедемте! (Запирает кафе и увозит Старуху в каталке).
ЗАМШЕЛЫЙ. (Один) Это что ж… моя старуха Панагеей заделалась? За какие заслуги? (Подходит к борщевику и кричит). Панагея!.. Панагея!.. Панагея!
Из магазина выходит Бородатый с гитарой.
БОРОДАТЫЙ. Ты чего орешь, Замшелый, мать твою налево?
ЗАМШЕЛЫЙ. Ой, ё!.. Мужиком обернулась! (Опустившись на колени, крестясь) Христом-богом, правду скажи: ты – Клавдия?
БОРОДАТЫЙ. (Поднимая его с колен) Замшелый, ты хоть иногда закусываешь?
ЗАМШЕЛЫЙ. А, это – ты, борода…
БОРОДАТЫЙ. (Усаживая его за стол) И куда же это все подевались? Матрешку мою бросили… Только я песню спеть хотел, и нет никого. От тебя, небось, сбежали?
ЗАМШЕЛЫЙ. А чего от меня бегать?
БОРОДАТЫЙ. Как чего? Смотреть на тебя страшно, вот чего. Жрешь всякую гадость – зазеленел вон весь. Ты закусывай, давай.
ЗАМШЕЛЫЙ. Я только борщевиком закусываю. Щас приду, борща согрею, и – порядок.
БОРОДАТЫЙ. Тьфу! (Наливает себе).
ЗАМШЕЛЫЙ. Ты уж и меня уважь, борода.
БОРОДАТЫЙ. А тебе не хватит?
ЗАМШЕЛЫЙ. Не-е! Ты, парень, не думай: это я с первой стопки – навеселе, а со второй – обратно тверезый, нужна третья. И вот так – все время: туда-сюда. Так что уважь.
БОРОДАТЫЙ. (Наливает ему). Ладно. Давай, Замшелый, выпьем, что ль, за отечество наше. Чтоб оно жило.
ЗАМШЕЛЫЙ. Это – правильно. (Чокаются, пьют). Не пойму только, кто угощает-то?
БОРОДАТЫЙ. А угощает нас с тобой, отец, очень-очень богатющая дамочка. Одолжил я ей мотоцикл на пару часов: говорит, заплачу, сколько скажешь. Я давать-то не хотел, но, думаю, дай хоть покуражусь над ней. Ну и заломил – аж две цены самого мотоцикла.
ЗАМШЕЛЫЙ. Ну правильно, а чего!
БОРОДАТЫЙ. Так что ты думаешь: дала! Глазом не моргнула!
ЗАМШЕЛЫЙ. Да ну?! Так ты, выходит, при деньгах? С тебя угощение, борода!
БОРОДАТЫЙ. (Наливая себе и ему) Я вот что думаю, отец. Про Движение Бородатых я тебе уже рассказывал, ты – человек из народа, нам свойский, нас понимаешь.
ЗАМШЕЛЫЙ. Ясное дело.
БОРОДАТЫЙ. Движение наше набирает силу с каждым днем. Мы близки к тому, чтобы взять власть в свои руки. Одна проблема: средств у нас мало. А вот если к этой дамочке подойти с правильной стороны, то может выйти большая польза… для страны. (Пьют).
ЗАМШЕЛЫЙ. Ясное дело. А какая у ей сторона правильная, вот вопрос?
БОРОДАТЫЙ. Как какая? Женская, конечно. Понимаешь, о чем я?
ЗАМШЕЛЫЙ. Как не понять? Твое дело – молодое. А ежели стране польза, так чего ж…
БОРОДАТЫЙ. Эх, ее бы денежки – да в наше движение, мы бы страну одним махом подняли. Можно сказать, на дыбы.
ЗАМШЕЛЫЙ. Ты парень, главное, не тушуйся: баба она складная и в соку. Давай, за это!
БОРОДАТЫЙ. Давай, отец. (Наливает себе и ему). За бородатых! Долой бритых!
ЗАМШЕЛЫЙ. Долой! (Пьют).
БОРОДАТЫЙ. Эх! Спою! Хоть тебе, отец, да спою про матрешку-родину. Хороша песня, слушай. Умный человек сочинил, лидер наш. Это, считай, наш гимн – бородатых. (Поет, бренча на гитаре; Замшелый встает).
Налей-ка беленькой,
Споем, ребятушки:
Матрешка-девонька —
В матрешке-матушке,
И все, одна в одну —
В матрешке-родине.
Вот только родину
Переуродили.
Ой, люли-люли-ля!
Уж деды с бабками
Ее курочили,
Матросам с Балтики
Отдали в очередь:
Все карлой-марксою
Ее брюхатили
Народных масс ее
Доброжелатели.
Ой, люли-люли-ля!
Чтоб родила народ
С сознаньем классовым:
Уж он свое возьмет
В порыве массовом!
Эх, только б сколотить
Всем буржуям гробы,
Да поскорей дойтить
До коммунизьма бы!
Ой, люли-люли-ля!
Чтоб разом прекратить
И сеять, и пахать —
Чтоб только жрать, и пить
И снова наливать.
Налей-ка беленькой,
Вздохнем, ребятушки:
Досталось девоньке,
Досталось матушке.
Ой, люли-люли-ля!
Бедняжка-родина
Кровилась, корчилась,
Никак не родила —
Едва не кончилась.
И рассекли ей пуп
Сеченьем кесаря
И извлекли, как труп,
Бухого слесаря.
Ой, люли-люли-ля!
Зрачком расширенным
Глаз тупо зырился,
Стаканом стыренным
Карман топырился.
Эх, гряньте пушки нам,
Что в нем – спасение
И выше Пушкина
Его значение.
Ой, люли-люли-ля!
Ему б с утра принять:
Чай, не учить-лечить,
Должны же вы понять —
Ему деталь точить!
Он в праздник первый шел,
Чуть свет, голосовать,
Пока он мог еще
В щель бюллетень совать.
Ой, люли-люли-ля!
И с этих бюллетней
Пошла такая власть,
Что стало грех при ней
Прожить и не украсть.
Плесни-ка беленькой,
Газуй, ребятушки:
Поможем девоньке,
Поможем матушке!
Ой, люли-люли ля!
(Пляшут).
КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ