Мигаев. Виноват, ваше сиятельство. Краса действительно была: бывало, когда она одевается, так вся труппа подле уборной, кто в двери, кто в щелочки. Ведь у нас уборные прозрачные, ажур устроены.
Дулебов (хохочет). Ха, ха, ха! Вот видите! Ну и радость тоже.
Мигаев. Так точно-с, и радость была… для вашего сиятельства, а для меня горе.
Дулебов. Ха, ха, ха! Ты каламбурист.
Мигаев. Нельзя же без этого, всего есть понемножку, а то пропадешь; наше звание такое, ваше сиятельство.
Дулебов. Ты бы водевили писал. Извините, я вам говорю «ты»… Но это только знак расположения, мой милый.
Мигаев. А из чего же мы и бьемся, как не из расположения. Только осчастливьте, ваше сиятельство… А там «ты» ли, «вы» ли – это решительно все равно.
Дулебов. Нет, зачем же! Я учтив, я всегда деликатен. Так что ж вы водевилей не пишете?
Мигаев. Пробовал, ваше сиятельство.
Дулебов. Ну, что же?
Мигаев. Театрально-литературный комитет не одобряет.
Дулебов. Странно. Отчего же так?
Мигаев. Не могу знать, ваше сиятельство.
Дулебов. А вы в другой раз, коли напишете, так скажите мне. Я вам сейчас… у меня там. Ну, да что тут. Только скажите.
Мигаев. Слушаю, ваше сиятельство.
Дулебов. А я уж это сейчас!… у меня там… ну, да что толковать, только скажите… А я вам, вместо Негиной, выпишу актрису настоящую; и собой (разводит руками) уж, мое почтение! Пальчики оближете.
Мигаев. Пальчики облизать, это ничего, это еще можно стерпеть, не пришлось бы кулаком слезы утирать, ваше сиятельство?
Дулебов. Ха, ха, ха! Вы каламбурист! Нет, право, пишите водевили, пишите, я советую. А актриса, я вам говорю, прелесть.
Мигаев. Цена, ваше сиятельство?
Дулебов. Ну, цена, конечно, подороже.
Мигаев. Из каких же доходов, ваше сиятельство? Где взять прикажете? И так год от году на них цена растет; а сборы все хуже да хуже. Платим жалованье, очертя голову, точно миллионщики. Разве исполу, ваше сиятельство?
Дулебов. Что такое «исполу»! Как так исполу?
Мигаев. Пополам, половину жалованья вы, половину я.
Дулебов. Ха, ха, ха! Ну, пожалуй… Ну, что такое Негина? Какая это первая актриса! с ней скучно, мой милый, она не оживляет общества, она наводит на нас уныние.
Мигаев. Что же делать! уж если так угодно вашему сиятельству, так я с ней контракта не возобновлю.
Дулебов. Да, непременно.
Мигаев. У нее контракт кончается.
Дулебов. Ну, вот и прекрасно. Вся наша публика будет вам благодарна.
Мигаев. Да публики-то вашей, ваше сиятельство, только первый ряд кресел.
Дулебов. Зато мы даем тон.
Мигаев. Как бы не прогадать.
Дулебов. О нет, не беспокойтесь! Публика к ней охладела; вот посмотрите, в бенефис у ней совсем сбору не будет. Хотите пари?
Мигаев. Спорить не смею.
Дулебов. Да и нельзя со мной спорить; я лучше вас знаю публику и понимаю дело. А я такую актрису выпишу, что она здесь всех одушевит. Мы тогда заживем припеваючи.
Мигаев. Припеваючи? Волком бы не завыть, ваше сиятельство.
Дулебов. Ха, ха, ха! Нет, ты каламбурист, решительно каламбурист. Ах, извините. Это у меня, когда уж очень я разговорюсь, в дружеской беседе, а то я вообще деликатен… я даже и с прислугой… (Вынимает портсигар.) Хочешь сигару?
Мигаев. Пожалуйте, ваше сиятельство. (Берет сигару.) Дорогие-с?
Дулебов. Я дешевых не курю.
Мигаев. А у меня горе, ваше сиятельство.
Дулебов. Что такое?
Мигаев. Трагик запил. Вон он бродит по саду.
Дулебов. А паспорт у него в порядке?
Мигаев. Когда ж у них в порядке бывают, ваше сиятельство.
Дулебов. Так можно пугнуть: что, мол, по этапу на место жительства.
Мигаев. Нет, уж пугать-то их, ваше сиятельство, не приходится: себе дороже.
Дулебов. А что?
Мигаев. Душа у них очень широка, ваше сиятельство. Мне, говорит, хоть в Камчатку, а ты – мерзавец! Да так он это слово, ваше сиятельство, выразительно выговорит, что не до разговоров, а только подумываешь, как бы ноги унести.
Дулебов. Да, в таком случае лучше лаской.
Мигаев. Уж и то ласкою. Удивляются, ваше сиятельство, что укротители ко львам в клетку ходят; нас этим не удивишь. Я скорей соглашусь ко льву подойти, чем к трагику, когда он не в духе или пьян.
Дулебов. Ха, ха, ха! Однако задали они вам страху. Я пойду поищу своих. (Уходит за театр.)
Входит трагик.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Мигаев и трагик.
Мигаев (подает сигару). Хочешь сигару?
Трагик. Грошовая? От тебя ведь хорошей не дождешься.
Мигаев. Нет, хорошая, княжеская.
Трагик. А что ж сам не куришь?
Мигаев. Да у меня свои-то лучше. (Вынимает серебряный портсигар.)
Трагик. Вот какой портсигар у тебя, а говоришь, денег нет.
Мигаев. Да, чудак, давно б я его заложил, да нельзя – дареный, в знак памяти, пуще глазу его берегу. Видишь надпись: «Гавриилу Петровичу Мигаеву от публики».
Трагик. Ефиоп!
Мигаев. Толкуй с тобой, коли ты резонов не понимаешь. Вон публика; должно быть, акт кончился. (Уходит.)
Трагик (вслед ему). Ефиоп! (Садится к столу.) О люди, люди! (Опускает голову на руки.)
Входят Дулебов, Великатов, Бакин и Вася.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Трагик, Дулебов, Великатов, Бакин и Вася.
Бакин. Это прекрасно; так их и надо учить, вперед умнее будут. Я в кассу заходил, справлялся; сбору четырнадцать рублей.
Вася. Капитал небольшой-с. Еще завтра поторгуют утром да вечером; оно и понаберется.
Бакин. Сто рублей. Больше не будет.
Вася. И то деньги-с.
Бакин. Не велики. Ведь, чай, и должишки есть, за тряпочки за разные. Без этого актрисы не живут. (Васе.) Вам не должна?
Вася. Мы в кредит не отпускаем-с.
Бакин. Скрываете. Я это люблю, это очень приятно, когда общественное мнение так дружно высказывается. (Великатову.) Как вы полагаете?
Великатов. Совершенно согласен с вами.
Бакин. Она в лице князя оскорбила наше общество; а общество платит ей за это равнодушием, дает понять, что оно забыло о ее существовании. Вот когда придется ей зубы на полку положить, так и выучится приличному обхождению.
Вася. Чем же госпожа Негина оскорбила его сиятельство?
Бакин. Да вы знаете князя Ираклия Стратоныча? Вот он!
Вася. Как же нам не знать-с, и кто ж в наших палестинах не знает их сиятельства!
Дулебов. Да, мы с ним знакомы давно, я еще и отца его…
Бакин (Васе). Значит, вы знаете, что это за человек? Это человек в высшей степени почтенный, это наш аристарх, душа нашего общества, человек с большим вкусом, умеющий хорошо пожить, человек, любящий искусство и тонко его понимающий, покровитель всех художников, артистов, а преимущественно артисток…
Дулебов. Не довольно ли?
Бакин. Каждому по заслугам, князь. И кроме того, человек щедрый, гостеприимный, отличный семьянин. Господа, заметьте это! Это редкость в наше время. Ну, одним словом, человек почтеннейший во всех отношениях. Так я говорю?
Вася. Точно так-с.
Бакин (Великатову). Кажется, тут двух мнений быть не может?
Великатов. Совершенно с вами согласен.
Бакин. И этот, господа, почтеннейший во всех отношениях человек и отличный семьянин пожелал осчастливить своей благосклонностью девицу, и именно Негину. Что тут дурного, я вас спрашиваю. Он очень учтиво говорит ей: «Хотите, душенька, идти ко мне на содержание?» А она изволила обидеться и расплакаться.
Дулебов. Нет уж, Григорий Антоныч, оставьте, сделайте одолжение!
Бакин. Почему же, князь?
Дулебов. Вы когда начнете хвалить кого-нибудь, так у вас выходит, что почтенный во всех отношениях человек оказывается совсем непочтенным.
Бакин. Как вам угодно. Я не знаю… я всегда говорю правду. Позвольте, князь, я продолжу немножко. Так, изволите видеть, госпожа Негина обиделась. Ей бы и в голову не пришло обижаться, по крайней мере, своим умом ей бы никак до этого не дойти, потому что, в сущности, тут для нее нет ничего обидного. Оказывается постороннее влияние.
