живет в свое удовольствие. Видно, что бремя лет он несет с легкостью.
ГЕРБЕРТ (улыбаясь). Могу я войти запросто или меня должен объявить дворецкий?
Уильям идет навстречу к нему, протягивая обе руки, но в последний момент опускает их.
УИЛЬЯМ. Прости, я не люблю, чтобы меня касались. Входи, конечно, без церемоний.
ГЕРБЕРТ. Да знаю, знаю твои комплексы. Переживу как-нибудь.
Оба садятся в кресла.
Ты какой-то запыхавшийся, дорогой Уилли.
УИЛЬЯМ. Да только что фотографировался. Это оказалось не так просто.
Как твои дела? Мы так и не поговорили после твоего приезда.
ГЕРБЕРТ. Мои дни состоят из бессобытийных событий. Я у тебя на отдыхе.
В основном размышляю. Не так давно закончил опыт автобиографии и пока ничего не пишу.
УИЛЬЯМ. Любые мысли полезны. Мой друг, ты столько всего написал, а после «Схемы истории» можешь вообще больше ничего не писать.
ГЕРБЕРТ. Нет, я не могу не писать. Бог дал мне талант удачного слова, это дар, которому нельзя научиться. Производительность писателя должна быть такой, чтобы забросать читателя массой. Если уже не получается удержать его интерес качеством. (Встает и видит на книжной полке свои книги. Он проводит по ним пальцем.) Эти книги уже мертвецы. Они когда-то касались злободневных вопросов, а теперь, когда эти вопросы перестали быть злободневными, их невозможно читать. (Опять садится в кресло.) Я видел сегодня на вилле твоего брата Фредерика. Они с женой уезжали.
УИЛЬЯМ. Он гнусный тип, и мне с ним неприятно общаться.
ГЕРБЕРТ. Ну, всё-таки он твой старший брат. Надо находить компромиссы.
Входит Эрнест. Он катит на тележке хамон в виде целиковой свиной ноги. С нижней полки тележки он достает поднос с фруктами, сыром и инжиром и ставит на журнальный столик.
ЭРНЕСТ. Время обеда, сэр. Уже второй час.
УИЛЬЯМ. Спасибо, Эрнест, хамон я буду нарезать сам. Можете идти.
Эрнест уходит. Уильям и Герберт продолжают сидеть в креслах. Уильям поднимает ноги и разглядывает свои ботинки.
ГЕРБЕРТ. У тебя новые ботинки?
УИЛЬЯМ. Да, бархатные. Подарок Черчилля. Там даже есть мои инициалы.
ГЕРБЕРТ. А как он узнал твой размер?
УИЛЬЯМ. Я думаю, что через слуг это нетрудно сделать. (Встает и идет к барному шкафу.) Какое ты будешь вино, белое или красное? Кстати, ты обратил внимание, что плохой год для красных вин чаще всего оказывается хорошим для белых.
ГЕРБЕРТ. Мне всё равно. Я не разбираюсь в винах.
УИЛЬЯМ. Это потому, что ты англичанин. А англичане ничего не понимают в вине.
ГЕРБЕРТ. Ну ты вроде тоже англичанин.
УИЛЬЯМ. Да, но я много времени провожу во Франции и научился разбираться в винах. Каждый француз знает в этом толк. Вообще, у французов есть уникальное умение в повседневной жизни получать удовольствие от простых вещей. Ты знаешь, например, какое лучшее вино тысяча девятьсот тридцать четвёртого года?
ГЕРБЕРТ. Нет, конечно.
УИЛЬЯМ. Это бургундское Акционерного общества Домен Романе-Конти. Оно поразило дегустаторов своим ароматическим букетом. Его считают лучшим вином для романтических встреч. Я тебя сейчас им угощу. Где ты еще попробуешь такого вина.
Наливает два бокала и передает один Герберту.
ГЕРБЕРТ. У нас разве романтическая встреча?
УИЛЬЯМ. Нет, у нас встреча двух старых писателей-романтиков. Кстати, твоим социалистам тоже ничего человеческое было не чуждо. Фридрих Энгельс в анкете на вопрос «Ваше представление о счастье» ответил просто: «Шато Марго» тысяча восемьсот сорок восьмого года».
ГЕРБЕРТ. Насколько я помню, лорд Байрон говорил: «Джин с тоником — вот источник моего вдохновения».
УИЛЬЯМ. Чепуха. Во времена Байрона тоника не было. Наверняка он пил джин с водой или просто джин. Давай выпьем вина.
Они чокаются бокалами и делают по глотку.
ГЕРБЕРТ. Вообще-то, я предпочитаю хороший виски.
УИЛЬЯМ. Вино гораздо полезнее виски. Вино снижает вред от курения, предотвращает болезнь десен, борется с сердечно-сосудистыми заболеваниями, предотвращает образование тромбов и защищает от рака ротовой полости. Это я тебе как врач говорю. (Встает и наливает в бокал Герберта еще вина.) Жизнь слишком коротка, чтобы пить плохое вино. Попробуй местный сыр, он отлично сочетается с инжиром. (Берет сыр и инжир и кладет в свою тарелку, затем подходит к хамону и начинает нарезать и класть его в тарелки.) Этот хамон мне прислали мои друзья из Испании. Я тебя угощу настоящим хамоном. Хамон не просто еда, это деликатес, сокровище и достояние Испании. История хамона весьма проста и очень стара, ей почти две тысячи лет, а появился хамон благодаря стремлению приготовить мясо так, чтобы оно хранилось достаточно долго и подходило для длительных переходов армий, торговцев и путешественников.
ГЕРБЕРТ. А ты неплохо нарезаешь хамон. Где ты этому научился?
УИЛЬЯМ. О, нарезка хамона — это целый ритуал, а умельцев нарезать хамон называют кортадорами. Нарезается хамон на специальной деревянной доске — хамонере. Всему этому я научился в последнем путешествии по Испании. (Передает тарелки с нарезанным хамоном Герберту.)
ГЕРБЕРТ. А вино действительно отличное.
УИЛЬЯМ. Мы, англичане, тоже внесли свою лепту в винную историю.
ГЕРБЕРТ. И какое вино мы придумали?
УИЛЬЯМ. Ты не поверишь, но это шампанское. Как известно любому, кто хоть раз сам готовил имбирный эль, продуктом собственного брожения являются пузырьки. И тут возникает проблема, как их контролировать. А у нас, англичан, вкус к шипучке выработался еще в шестнадцатом веке, когда импортировали из Франции зеленое плоское вино и добавляли в него сахар и патоку, чтобы вино забродило. Британцы одновременно придумали и стеклянные бутылки, и пробки для сдерживания процесса. Как следует из документов Британского королевского общества, метод, который принято называть «метод шампенуаз», вообще впервые был описан в Англии.
ГЕРБЕРТ. А что же французы?
УИЛЬЯМ. Французы, конечно, добавили изящества и привкус, но современную сухую технику или брют они довели до ума лишь два века спустя. Англия, кстати, крупнейший потребитель шампанского в мире. Это практически треть экспортного рынка Франции.
ГЕРБЕРТ. А как же этот монах Дом Периньон?
УИЛЬЯМ. Ну, он не изобрел шампанское. На самом деле большую часть времени он посвятил как раз попыткам избавиться от пузырьков.
ГЕРБЕРТ. Но, кажется, он сказал: «Смотрите, я пью звезды».
УИЛЬЯМ. Это выражение придумано для рекламы шампанского в конце девятнадцатого века. Но Дом Периньон, конечно, внес свой вклад в это дело, который выразился в искусном смешивании или более правильном купажировании сортов винограда с разных виноградников.
ГЕРБЕРТ. Я хотел с тобой поговорить по поводу своего ПЭН-клуба. Ты знаешь, что после смерти Голсуорси его возглавил я? Я тебе благодарен,
