ета самая, гада!
Г а л я (в ужасе). Мама! Они убьют его! (Бросается к Андрею.)
Антоний подает знак Харитону отойти и начинает ощупывать лицо Андрея. Сектанты удивленно умолкают.
А н т о н и й. Вошедшего ко мне не изгоню, сказал господь. А я ученик господень…
Х а р и т о н. Это же, ета самая, тот самый…
М а р ь я н а. Что замыкал нас!
У л ь я н а. Полдня кина показывал!
А н д р е й (умоляюще). Святой исповеди! Исповеди святой! Хочу исповеди! Исповеди хочу!
Х а р и т о н. Спектакли он устраивает, гад!
Г о л о с а. В шею его!
— Гоните!
— Бейте его, бабочки!
А н т о н и й (стукнув кулаком о стол). Тихо! Тихо, вы! Ша!
Х а р и т о н. Молчать! Кому сказано?!
А н т о н и й (очень сдержанно). Видимо, господу угодно было изменить стезю грешника. Пусть же простятся ему грехи тяжкие и нетяжкие! И вы забудьте грехи его для благости его. Ибо сказано в писании: блажен, кому отпущены беззакония и чьи грехи покрыты.
Андрей целует руку Антонию, кланяется ему в ноги, затем отползает на коленях к сектантам и хочет устроиться около Гали. Но Прасковья сажает его рядом с собой.
С а в о с ь (Андрею). Ты что, малец, на самом деле рехнулся или, не при нас будь сказано, дураком прикидываешься?
Андрей берет старика за уши, притягивает к себе и целует в макушку.
Ей же богу, чокнулся!
С шумом открывается дверь, и на пороге появляется Ш а т у н. Тэкля прячется за спину Харитона.
Сектанты поднимают шум.
Х а р и т о н (демонстративно опускается перед Антонием на колени, трагически). О господи, ты, ета самая, видишь, как можно работать в таких условиях?
Ш а т у н (поднимает Харитона за воротник). Отпусти бабу домой, крыса рыжая, пока я трезвый! Если подохнет хоть один подсвинок, я с тебя…
Антоний начинает ощупывать лицо Шатуна.
(Растерянно.) Чего это он?..
А н т о н и й. Что привело тебя, грешного, в скинию собрания нашего?
Ш а т у н (вынимает четвертинку). Причастимся, братия.
Х а р и т о н. Набрался, залил глаза.
А н т о н и й. Не будем упрекать выпившего, ибо сказано в писании: дайте вина обиженному, пусть он выпьет и забудет бедность свою, и беду свою, и не вспомнит о горе своем.
Ш а т у н (обнимает Антония). Правильно! Правильно, дорогой ты мой товарищ! (Харитону.) Сразу видно, человек с головой, жизнь понимает. А другому думается, что на сегодняшний день напиться легко. (Садится в кресло Антония.) А ты попробуй напейся, если на сегодняшний день не то что с белой головкой, а паршивого вина до одиннадцати нуль-нуль с огнем не найдешь. (Сердится на Харитона.) Я у тебя, у другого, спрашиваю? Почему выпить в кредит не оформляют, спрашивается на сегодняшний день? И вообще… в данной обстановке?..
С а в о с ь (усаживает Шатуна рядом с собой). Тихо, Шатунька, тихо! Мало что другой, не при нас будь сказано, ляпнет не подумавши?
Х а р и т о н (Антонию, по секрету). Что же ты, ета самая, Антонька, делаешь? Они же нам всю обедню испоганят?
А н т о н и й. Не паникуй! Сейчас они у меня вылетят отсюда, как подсмаленные. (Шепчет Харитону на ухо, а затем торжественно обращается к сектантам.) Причастимся к христианскому обряду святого таинства омовения ног.
Ш а т у н. Омовение?
А н д р е й (ползет к Антонию). Омовенья! Хочу омовенья! Омовенья хочу! Разреши, ясновидец, приобщиться!
А н т о н и й. Приобщайся, брат мой.
Ш а т у н. Что мне в вашей вере нравится, так это обмывание-полоскание. Кирзовые сапоги летом — не дай бог. Держись, Тэкля, правой стороны, и тебя никто никогда не зацепит.
П р а с к о в ь я. Божечка мой, он тоже разувается!
Т э к л я. А тебе жалко?! (Помогает Шатуну снять сапог.)
М а т в е й (Шатуну). Выйди из храма, греховодник! Это тебе не баня, а святое место!
Х а р и т о н. Хватит галдеть, несите шайки!
Женщины вносят шайки, корыта, тазики, наливают в них воду. Мужчины расставляют лавки.
С а в о с ь. А я слышал, вроде бы омовение запрещено?
А н т о н и й. А мы по-новому омоемся.
У л ь я н а (несмело). По-новому?
М а р ь я н а. И по-старому неплохо было.
А н т о н и й. По-американски омоемся!
А г а ф ь я (испуганно). Ай-ё!
П р а с к о в ь я. Как? Почему по-мерикански?
М а т в е й. Мы же, слава богу, не мериканцы!
А н т о н и й. В соответствии с реформацией.
А г а ф ь я. Опять лихомация?
Х а р и т о н. Агапка! Не твово ума дело.
А н т о н и й. В соответствии с реформацией мужчины будут мыть ноги женщинам, а женщины наоборот!
М а р ь я н а. Наоборот?
П р а с к о в ь я. Божечка праведный!
М а т в е й. Пусть господь убережет…
Х а р и т о н. Ничего страшного.
А г а ф ь я. И правда! Наставничек знает!
Т э к л я. Я своему и до реформации не раз мыла…
С а в о с ь. Это же, не при нас будь сказано, кощунство какое-то получается!
А н д р е й (восторженно, взволнованно). О фарисеи и греховодники! В храме господнем подняли гвалт, как на базаре! Даже глядя «Королеву Шантеклера», вы держались более пристойно.
П р а с к о в ь я (хватает тазик). Не говори мне, ирод, за королеву, а то я тебе сейчас эту шайку на голову опрокину!
Х а р и т о н. Прасковья, замолчи! Нехристь правду говорит! (Ласково, Шатуну, Андрею, Савосю.) Ты садись, Шатун, супротив моей бабы, а я сяду супротив твоей, а ты, Андрей, мог бы помыть Марьянке, а брат Савелий пущай Ульянке… по-американски.
С а в о с ь (решительно). По-американски — это еще не по-божески! Не по писанию, и все тут!
М а т в е й. А может, такое указание было?
С а в о с ь. Я не в таком возрасте, не при нас будь сказано, чтобы из меня дурня строить!
Ш а т у н. Пусть она гаром горит, такая вера, чтоб я Харитонихе ноги мыл!
Савось и Шатун демонстративно покидают молитвенный дом.
А н д р е й (Гале). Подойду к тебе, сестрица моя, и с божьей покорностью вымою ножки твои!
П р а с к о в ь я (с иронией). Может, ты и вымыл бы, только брат Антоний сделает это лучше! (Гале.) Пересядь, дочушка, сюда!
Усаживает Галю против Антония, а сама демонстративно садится против Андрея.
Ты лучше мне помой, брат мой! А наставничек с Галинкой и без тебя управится.
А н д р е й (опускается на колени перед Прасковьей). Господи праведный! Будь свидетелем единственного в истории человечества случая, когда будущий зять моет ноги будущей теще. (Дотрагивается до ног Прасковьи.)
П р а с к о в ь я (вскрикивает). Не щекоти, ирод. (Хохочет и молотит кулаками по спине Андрея.)
III
Деревенская площадь. Утро.
Обняв ружье, д е д С а в о с ь сладко спит, прислонившись к трибуне. Появляются Т и х о н и Ю з и к. В руках Тихона молоток и гвозди, у Юзика — плакаты.
Ю з и к (хочет украсть ружье). Спит, как пеньку продавши.
С а в о с ь (схватывается, вырывает ружье). Не всякий храпящий — спящий. (Зевает.) Наши (показывает на молитвенный дом) всю ночь бдели. Только на рассвете глаза сомкнул.
Т и х о н. Кончай бдеть, наглядность развесить надо.
С а в о с ь (кивает на плакаты). Опять какое мероприятие намечается?
Ю з и к. Все может быть.
Тихон и Юзик прикрепляют к стене клуба объявление «Научно-популярная лекция «Гносеологические корни религии» и рисунок волка в овечьей шкуре. В облике волка нетрудно узнать Андрея. Над карикатурой слова: «Вилы в бок».
С а в о с ь. Сам рисовал?
Ю з и к. А что?
С а в о с ь. Ловкий, шельма! Только, не при нас будь сказано, не по-божески это, чтобы
