Ремунда. Для чего?
Яна. Не знаю, посмотрим. (Калоус наливает Яне вермут.) С какой это стати?
Калоус. Так просто.
Яна. Дедушка, а вы не пьете?
Ремунда. Этого не пью. (Помедлив.) Нет, все-таки ты меня удивила.
Яна. То-то и оно, все удивляются.
Ремунда. Не мешало бы тебе быть менее красивой. Для характера полезней.
Яна. И вам было полезно?
Ремунда подходит к окну, раскрывает его, желтые зарницы освещают помещение.
Яна. Обожаю грозу! А вы, пан заведующий? (Разочарованно.) Нет?
Калоус. Ты любишь, когда страшно, верно?
Яна. Зверски.
Ремунда. Была бы здесь твоя мама, Эмиль, погасила бы свет, свечку зажгла.
Яна. Ой, вот было бы здорово! Давайте при свечке. Пан заведующий, зажгите… Пожалуйста, ну, пожалуйста… Увидите, все будет совсем по-другому.
Ремунда. (Калоусу). Есть у тебя свечи?
Калоус (открывает ящик, вынимает револьвер, не говоря ни слова, кладет его обратно. Затем достает две свечки, протягивает их Яне). Ты еще совсем маленькая, да?
Яна (зажигает свечи). Хоть увидите, как этот ресторан по-настоящему должен выглядеть. (Молния.) О, молния! Если бы еще за окном промчался конь без всадника…
Калоус выключает свет.
Яна. Ежиш Мария! До чего все странно… В понедельник у меня физика… И практика после обеда в детском саду.
Ремунда. Где, где?
Яна. В детском саду.
Ремунда. А-а? Почему не в яслях?
Яна. Я буду воспитательницей в детском саду.
Ремунда. Калоус, ты слышишь? Может, нальешь ей еще вермуту… по такому случаю.
Калоус. Оставь ее.
Ремунда. Слушай…
Калоус. Оставь ее, Ремунда.
Ремунда. Как же ты собираешься их воспитывать?
Яна. По программе. Как положено. Вы не думайте, у меня есть к детям подход.
Издали доносится гул машины, все прислушиваются, фары за окном, машина замедляет ход, но проезжает мимо.
Ремунда. Скоро автобус…
Калоус (уходя). Пойду все приготовлю.
Ремунда. Погоди, я сам.
Калоус. Старик, я рассказывал тебе об утках?
Ремунда. О каких утках?
Калоус. Тот самый… молодчик мой, позвал меня как-то на пасху и объявляет, что, дескать, пойдем стрелять уток, а я буду у него вместо собаки. Пришли мы на озеро, Вальдзее называется. Он подстрелил первую и говорит: «Прыгать в воду и принести в зубах. Получишь лишнюю тарелку баланды… Только смотри, говорит, я стрелять буду, но ты не смей выпускать. Утку упустишь — сразу пулю в лоб». (Помолчав.) Поэтому я не люблю подавать…
Яна. А кто вас посылал за утками?
Калоус. Был такой…
Яна. Гупперт?
Калоус. Да нет! (Далекий рокот тяжелого мотора, Ремунда выходит.) Сейчас мама приедет. Они теперь под Старой Горой. Подымутся на холм — и здесь. Ты чего ревешь?
Яна. Я не реву.
Калоус. Ревешь…
Яна. Ну, реву…
Калоус. Меня жалко?
Яна. Нет.
Калоус. Признайся. (Яна молчит, шмыгает носом.) Ну что ты? Что с тобой?
Яна. Мне грустно стало… вдруг.
Калоус. Из-за уток?
Яна. Из-за всего. И из-за уток. И оттого, что я плохая.
Калоус. Ты плохая?
Яна. Ага.
Калоус. Может, и плохая.
Яна. Вовсе я не плохая. Несчастная я, вот.
Калоус. Очень?
Яна. Очень.
Калоус. Отчего же?
Яна. Мне так хочется, чтоб у меня кто-нибудь был.
Калоус. А разве нету? (Яна отрицательно качает головой.) А что это значит… чтоб кто-нибудь был?
Яна. Чтобы говорил мне «Никому тебя не отдам!» и «Опять на тебя нашло». И еще чтобы повторял: «Вовсе ты не эгоистка! Наговариваешь на себя! А вермут — он тебе вовсе не нравится, врешь все, просто хвастаешь».
Калоус. Просто хвастаешь. (Яна кивает.) Ах ты, хвастунья разнесчастная! А счастливой ты никогда не была?
Яна. Была. Это я могу точно сказать. Ровно три раза.
Калоус. В первый раз…
Яна. В первый раз я еще маленькая была… На день рождения… Проснулась утром, а на столике возле кровати стояли такие большие желтые цветы. Не знаю, как они называются — гелианты или гелиотропы, может, еще как.
Калоус. Это неважно. А дальше?
Яна. Дальше? Ничего.
Калоус. Немного человеку нужно для счастья.
Яна. Немного.
Калоус. А во второй раз?
Яна. Когда ночью ходила купаться. Одна.
Калоус. Ну и что?
Яна. Ничего.
Калоус. Действительно, мало для счастья нужно.
Яна. Нет, много… Много…
Калоус. А в третий раз?
Яна. Не скажу.
Калоус. Скажи.
Яна. Не скажу.
Калоус. Ну, скажи.
Яна. А вы не будете смеяться?
Калоус. Не буду.
Яна. А в третий раз, когда сейчас ревела. (Пауза.)
Калоус. Скажи мне, только правду. У тебя было много… мужчин?
Яна. Об этом не говорят.
Калоус. А все-таки?
Яна. Уйма.
Калоус. Немало.
Яна. В самый раз.
Калоус. Эх ты, хвастунишка!
Яна. А вот вы… вы никогда не ревнуете?
Калоус. Нет.
Яна (насмешливо, но чем-то растроганная чуть ли не до слез). Вы… вы прямо как апостол.
Калоус. Ага. Апостол… по столам разношу.
Яна. Тогда… тогда явам скажу, пан заведующий. Сегодня я с этим Гуппертом… я бы… я бы, может, сегодня осталась до утра. Ну, что вы на меня так смотрите? А когда ушла, я подумала — пан заведующий так и не узнает об этом… Какая я… А так хорошо на меня смотрел!.. Вот я и вернулась…
Калоус. За этим ты вернулась?
Яна. Да, и за этим… И еще пришла вам сказать, что сегодня вы спасли… девушку… Так что пусть вас совесть зря не мучает. За девушек надо заступаться, разве не так? Из-за этого еще при феодализме стрелялись. И при капитализме, только уже меньше.
Калоус. И для этого ты ждала вот того… с «мерседесом»?
Яна. Я вам объясню… Сидишь среди подружек, они хохочут: «Смотрите, она еще ничего не знает». Когда человеку семнадцать лет, чего только не скажешь, чтоб не смеялись.
Калоус. Чтоб не смеялись? А почему?
Ремунда (кричит в дверь). Калоус, приехали!
Шум машины, в окна бьет свет фар, шум затихает.
Калоус (Яне). Не реви!
Яна (по-детски вытирает нос рукавом). Я не реву.
Калоус. Нет, ревешь!
Яна. Ну и реву. (Расплакалась навзрыд.)
Снаружи слышен смех людей, выходящих из автобуса. Входит Ремунда, поворачивает выключатель, резкий свет.
Голос матери (с улицы). Не забудь посуду — под сиденьем.
Снова смех, широко открывается дверь, первым вваливается водитель автобуса.
Водитель. Приехали! Пан Калоус, кружку пива!
Третий акт начинается с момента, когда кончился второй. Вслед за водителем входят художник и мясник.
Художник. Пошевеливайся, Калоус! И чтоб холодное было, как полагается. Постоянные клиенты прибыли. Ремунда, ты? Как поживаешь, старик? А ну-ка, скажи быстро: «На дворе трава, на траве дрова, на дворе трава, на траве…» Или посмотри мне в глаза, я по блеску узнаю…
Входит мать.
Ремунда. Добрый вечер, Марженка.
Maть. А, и ты здесь, как всегда.
Художник. Пойду взгляну, чтоб мольберт не украли. У вас мольберты не воруют? (Уходит.)
Мать (Калоусу). Ох, Эмиль, намучилась я!
Калоус. Все время дождь, да?
Maть. Не говори… Мелких огурцов не достала, телятины не было, ручку твою починила… Что с тобой? Чем-то расстроен?
Калоус. Нет…
Напевая, возвращается художник.
Водитель (смахнув рукой пену, отпивает полкружки). Слабовато, но ничего. Кофейку бы с ромом — вот это вещь!
Калоус. Сколько вам еще не хватает до ста тысяч?
Водитель. Да около девяноста. Тысяч. Километров… Вот уж тогда напьюсь!
Художник. Фу! «Напьюсь»… Калоус, ну что у тебя за вино? Никакой инициативы. Никакого новаторства.
Калоус. Вы же знаете — третий разряд.
Художник (показывая на пустую бутылку из-под мозеля). А это что за красотка с изящной талией?
Калоус прячет бутылку под стойку.
Ремунда (неожиданно). Эмиль, пива!
Калоус (художнику). Простите. Я должен обслуживать.
Художник (Ремунде). Ремунда, вам кто-нибудь уже говорил, что вы, собственно, красивый человек?
Ремунда. Это мне на каждом шагу говорят, мастер.
Художник. Не издевайся надо мной, чудовище!
Ремунда. Это, может, у вас в Праге издеваются. А у нас художников уважают. Картинка, что вы мне подарили, у меня над кроватью висит. Одна только рамка в сорок крон влетела.
Художник. Над кроватью?
Ремунда. И днем, и ночью.
Художник. И не надоело смотреть?
Ремунда. Днем меня не бывает, а ночью — сплю.
Мясник (художнику). Почему вы ездите на автобусе, когда у вас своя машина?
Художник (не отвечает, садится, с наслаждением вытягивает ноги, запевает).
