Писатель высоко ценит стремление человека к совершенству, и нравственному и творческому. Герои Зота Тоболкина — люди, умеющие трудиться на благо своего дома, своей семьи. Способные видеть в труде и личное счастье созидания и священный свой долг перед обществом. По своему мироощущению, по художественным своим пристрастиям Зот Тоболкин близок тем современным писателям, которых увлекает проблема раскрытия русского характера, которые стремятся вызвать нашу сопричастность переживаниям героев, их поискам верных решений проблем нравственного совершенствования.
Нравственное совершенствование советского человека — во имя чего? «Каждый должен стремиться к счастью, быть активным строителем своей жизни, строителем и защитником жизни своего общества, — утверждает писатель. — Должен уметь не только мечтать, но и бороться за счастье. Об этом я постоянно думаю, об этом стараюсь писать». Герои романа Тоболкина «Припади к земле» борются за свободу народа, за укрепление Советской власти на родной сибирской земле. Они создают там первые колхозы и в том видят великое счастье своей жизни. В основе многих драматических произведений писателя — беспримерная стойкость и мужество советских людей, их высокие патриотические чувства, проявившиеся с особой силой в годы Великой Отечественной войны. Счастье людей, одержавших победу над врагом и вернувшихся на родные поля, счастье и гордость хлебопашца, трудящегося для своего народа. Стремление к творческому совершенствованию. Все это и есть счастье человеческое. Надо, чтобы каждый советский человек научился полностью раскрывать свои способности, говорит писатель. Сегодня открыты все пути для счастья. И надо требовать от каждого, чтобы он умел находить верные дороги в жизни.
И действительно, когда писатель говорит о судьбе одной из своих героинь, Татьяны, он как бы неприметно, но непреклонно подводит ее к мысли о необходимости отвечать и перед собой и перед близкими за свою жизнь — и в доме и на работе.
Стать активным строителем своей собственной судьбы — таково не только право, данное человеку социалистическим обществом, но и святая обязанность каждого. Ибо мы живем в эпоху, когда не только можем, но уже обязаны планировать человеческое счастье.
Последние свои пьесы Тоболкин также посвящает проблемам борьбы человека за счастье. Он все более обращается к глубинным, подчас самым скрытым свойствам человеческой личности. Как правило, в этих пьесах мало действующих лиц. В драме «Про Татьяну» их всего четверо, и каждый мог бы стать основным героем драмы — так «многослойны» и оригинальны их характеры. Писателя привлекает сложный анализ душевных переживаний героев, поиски разнообразия их судеб. Все чаще использует он мотивы интимного, исповедального свойства, многое в персонажах раскрывается через их мечтания, размышления наедине с собой. Так, озорные сценки — то ли сон, то ли воспоминания героини — стали органичными составными звеньями всей драматургической композиции пьесы «Про Татьяну». В них, пожалуй, в большей степени, чем в самом сюжетном развитии пьесы, раскрывается жизненный характер героини. Светлые сны — мечтания молодого героя о счастье — выполняют существенную функцию в пьесе «Подсолнух».
Сны, воспоминания, мечтания героев, узорчато вкрапленные в сурово-реалистическую ткань драматического повествования, стали одной из приметных особенностей творческого почерка писателя.
Сегодня, пожалуй, как никогда, советскую драму отличает многообразие художественных средств, авторы находят все новые и новые ракурсы в показе различных сторон современной действительности: производственная драма, драма поэтическая, лирическая, драма публицистическая. В то же время новым пьесам советских писателей, посвященным изображению нашей жизни, присуще одно общее, пожалуй, решающее свойство: острота авторской мысли, действенность сценического выражения. В этом прежде всего сила драматургии Зота Тоболкина.
Большинство его пьес — драмы лирические. И это не случайно. Именно данный жанр позволяет писателю с наибольшей полнотой и эмоциональностью раскрывать внутренний мир человека, выявлять сложности его духовного развития. В лирическом видит драматург и существенный фактор художественного осмысления эпохи.
Пьесы его привлекают глубокими переживаниями героев, их подлинным «горением души и сердца». Привлекают и своей достоверностью, будто писатель не сочиняет свои произведения, а просто вспоминает о чем-то, что видел в жизни, притом совсем недавно, — так отчетливы и характеры его героев и события, в которых они раскрываются.
Повествовательный язык самых первых прозаических произведений Тоболкина убеждал и живописностью и образностью. Уже здесь рядом с живыми описательными картинами событийного или пейзажного ряда внимание читателей привлекал диалог, то задушевный, сердечный, то непримиримо-яростный. Духовному миру писателя близки и гражданская поэзия и лирика, но прежде всего — «сущая правда» Твардовского. Пьесам же Тоболкина, пожалуй, в большей степени, чем прозаическим произведениям, свойственны сжатая выразительность языка, лаконизм естественной живой речи.
Язык драматических произведений Тоболкина включает в себя и современную речевую культуру, и фольклор северных народностей, и просторечевую лексику. Это выразительный, действенный язык, как бы сливающий реальную житейскую правду с правдой сценической. Слово в его пьесах — открытое, крутое, звонкое, весомое. Иногда оно обладает еще и какой-то дополнительной «подспудной» интонацией, словно ненароком открывающей что-то неожиданное. Тут-то и высказывает автор самое заветное…
Ремарки в его пьесах лаконичны, их «обнаженность» — как крупный план в фильме. Подчас именно здесь концентрируется драматическая напряженность всего сценического действия. Вот, к примеру, ремарка из пьесы «Верую!». Возвращение отца с фронта, встреча с сыном:
«Мальчик медленно подался назад. В его осторожном движении, в напряженных узких плечиках, во всей его сжавшейся фигурке было столько взрослого недоверия, беды, покинутости, что Игнату стало жутко. Вот шейка вытянулась, извилась. Из-за плеча показался нос, навесистая отцовская бровь, глаз, рот, растущий в отчаянном крике…»
Ясности, смысловатой четкости пьес Тоболкина соответствует столь же ясное конструктивное их построение. Есть в этих драмах какая-то особая сибирская, что ли, добротность. Внутренняя слаженность. И привлекательная простота. То скромное изящество, что издавна отличает русское искусство, к примеру, произведения народной монументальной архитектуры (Кижи).
И хотя писатель стремится раскрыть логику поведения человека в крутых житейских поворотах, которые на первый взгляд кажутся неожиданными или несвойственными данному характеру, или, напротив, в заурядных бытовых перипетиях раскрывать сложные, порой мучительные переживания героев, пьесам его всегда свойственна ясность фабулы. Писатель умеет выстроить сюжет на, казалось бы, ординарном факте.
В пьесах его иногда усматривают излишнюю мрачность картин жизни. Да, умеет он создавать живые и беспощадные портреты корыстолюбцев, эгоистов, всякого рода приспособленцев, людей бездуховных, самодовольных, глухих к человеческой беде. Это и Павла Андреевна («Жил-был Кузьма»), и Ирина Павловна («Подсолнух»), и шаман («Песня Сольвейг»). Беспощадность эта — не просто «косой взгляд» писателя, она действенна, она вызывает активную непримиримость, помогает борьбе со злом, мешающим нашей жизни.
Какими же средствами пользуется драматург в решении этой темы?
В пьесе «Жил-был Кузьма» светлому образу молодого героя открыто противопоставляется жесткий и непримиримый характер его матери. Мелочная стяжательница, она и мед-то продает с такой «добавкой», что в рот не возьмешь. Может польститься и на красивую шкурку и распотрошить любимца Кузьмы, быстроногого бурундучка, которого тот приручил. Казалось бы, мелкая пакостная душонка — стоит ли обращать на нее внимание?!..
Но сила стяжательства такова, что уже не может Павла Андреевна остановиться даже перед преступлением. Устраивает пожар в собственном доме, чтоб отвлечь внимание археологов и прибрать к рукам драгоценности, найденные ими на древнем кургане. А вину за пожар свалить на собственного мужа.
Гнетущая сцена пожара… Но, оказывается, впереди для нее есть минута и пострашнее! Ловчила всю жизнь, копила для сыновей своих, тиранила мужа — и все во имя «святой любви» к дому. А сыновья-то — оба! — уходят от нее. Старший — к невесте, которую не пожелала принять Павла Андреевна, а младший, любимец ее, — в поисковую группу археологов, к людям труда и науки. Ушел и муж, изгнанный ею из дома за то, что «не добытчик», инвалид.
Сидит Павла Андреевна после пожарища на опустевшем дворе, как у разбитого корыта. Одна. Рядом — драгоценности уже и самой-то ей ненужные…
