МАЙОР (хихикая, как одержимый, но в то же время с любопытством). А по какому праву вы должны жить, а я нет?
ЛЕДЮК. Потому, что я не способен делать то, что делаете вы. Для людей лучше, чтобы жил я, а не вы.
МАЙОР. И вас не трогает, что все это меня огорчает?
ЛЕДЮК. Не трогает. Разве что вы нас отсюда вызволите.
МАЙОР. Ну, а потом? Что потом?
ЛЕДЮК. Я буду помнить, что встретил порядочного немца, благородного немца.
МАЙОР. А это что-нибудь изменит?
ЛЕДЮК. Я вас буду любить, до самой смерти. Разве кто-нибудь сейчас питает к вам такое чувство?
МАЙОР. А для вас это так уж важно — чтобы вас любили?
ЛЕДЮК. Чтобы я был достоин любви? Да. И уважения.
МАЙОР. Поразительно. Вы ничего не понимаете! Всего этого больше не существует, неужели вы этого еще не поняли?
МАЙОР (громче, в нем просыпается ярость). Личность больше не существует, вы что, не видите? Личности больше не будет никогда. Что мне из того, любите вы меня или нет? Вы, верно, не в своем уме! Что я, пес, почему меня надо любить? Ах вы (поворачиваясь ко всем) жиды проклятые!
Дверь отворяется, выходят ПРОФЕССОР и КАПИТАН ПОЛИЦИИ.
Псы, жидовские псы! Смотрите на него (показывает на Старого еврея), как он сложил лапы. Смотрите, что будет, когда я на него цыкну. Пес! Даже не шевельнулся. Разве он шевельнулся? Вы видели, чтобы он шевельнулся? (Подходит к Профессору и берет его за руку.) А вот мы шевелимся, правда? Измеряем ваши носы, правда, господин профессор? Смотрим, что там у вас между ног. Мы-то шевелимся без отдыха!
ПРОФЕССОР (тянет его в кабинет). Майор!
МАЙОР. Руки прочь, ты, штатское дерьмо!
ПРОФЕССОР. Я думаю...
МАЙОР (вытаскивая револьвер). Молчать!
ПРОФЕССОР. Вы пьяны.
Майор стреляет в потолок. Арестованные замерли в ужасе.
МАЙОР. Прекратить!
С револьвером в руке задумчиво подходит к скамейке и садится возле Лебо.
Все остановилось.
Руки его дрожат. Он шмыгает носом — у него насморк.
Кладет ногу на ногу, чтобы они не дрожали, и смотрит на Ледюка, который продолжает стоять.
Теперь ты говори. Говори. Ты. Теперь все остановилось. Говори! Ну, давай!
ЛЕДЮК. Что мне вам сказать?
МАЙОР. Скажи мне... разве может еще существовать личность? Вот я навел на тебя пистолет (показывая на Профессора), он навел пистолет на меня... а кто-то держит на мушке его... а того — кто-то еще. Ну, скажи.
ЛЕДЮК. Я вам сказал.
МАЙОР. Я никому не расскажу. Я человек порядочный. Ладно? Никто не узнает, что ты мне советовал. Ну как, благородно с моей стороны, правда?.. Никому не рассказывать, что ты мне советовал.
Ледюк молчит. Майор встает, подходит к Ледюку. Пауза.
Вы ветеран войны?
ЛЕДЮК. Да.
МАЙОР. За вами не числится подрывных действий против немецких властей?
ЛЕДЮК. Нет.
МАЙОР. Если вас отпустят, а других оставят... вы откажетесь?
Ледюк делает движение, чтобы отвернуться. Майор тычет в него пистолетом, заставляя смотреть ему в лицо.
Откажетесь?
ЛЕДЮК. Нет.
МАЙОР. И выйдете из этой двери со спокойной душой?
ЛЕДЮК (уставившись в пол). Не знаю. (Пытается затолкать дрожащие руки в карманы.)
МАЙОР. Не прячьте руки. Я хочу понять, почему для людей лучше, чтобы жили вы, а не я. Почему вы прячете руки? Вы уйдете отсюда со спокойной душой, побежите к своей бабе, выпьете на радостях, что спасли шкуру? Чем вы лучше других?
ЛЕДЮК. Я не обязан приносить себя в жертву вашим садистским наклонностям.
МАЙОР. А я обязан? Чужим садистским наклонностям? Приносить себя в жертву? Я обязан, а вы нет? Приносить себя в жертву.
ЛЕДЮК (смотрит на Профессора и Капитана полиции. Потом переводит взгляд на Майора). Мне нечего вам на это ответить.
МАЙОР. Вот так-то лучше.
Он вдруг чуть не по-дружески толкает в бок Ледюка и смеется. Прячет пистолет; пошатываясь, оборачивается к Профессору и победно кричит:
Следующий!
Толкнув Профессора, входит в кабинет. Лебо сидит, не двигаясь.
ПРОФЕССОР. Сюда.
Лебо встает, как во сне, и направляется сперва в коридор, потом поворачивается и входит в кабинет. Профессор идет за ним следом.
КАПИТАН (Ледюку). На место.
Ледюк возвращается на место. Капитан входит в кабинет; дверь затворяется. Пауза.
МОНСО. Ну как, довольны? Рады, что довели его до белого каления? Довольны?
Дверь отворяется, выходит КАПИТАН, делает знак Монсо.
КАПИТАН. Следующий.
Монсо сразу же поднимается, вынимает из кармана пиджака документы, изображает на лице улыбку и, изящно выпрямившись, подходит к Капитану, отвешивает ему легкий поклон и весело произносит:
МОНСО. Доброе утро, капитан!
Входит в кабинет. Капитан — за ним, притворяя дверь.
Пауза.
МАЛЬЧИК. Улица Шарло. Дом номер девять. Пожалуйста.
ФОН БЕРГ. Я ей передам.
МАЛЬЧИК. Я несовершеннолетний. Мне еще нет пятнадцати. Несовершеннолетних это тоже касается?
Капитан отворяет дверь, делает знак Мальчику.
МАЛЬЧИК (вставая). Я несовершеннолетний. Мне только в феврале пятнадцать.
КАПИТАН. Входи!
МАЛЬЧИК (останавливаясь возле Капитана). Я могу принести метрику.
КАПИТАН (вталкивая его в дверь). Иди. Иди.
Они уходят. Дверь затворяется. Из соседнего дома снова доносятся звуки аккордеона. Старый еврей начинает мерно раскачиваться, тихонько напевая молитву. Фон Берг смотрит на него, машинально потирая щеку дрожащей рукой, потом оборачивается к Ледюку. Теперь их осталось только трое.
ФОН БЕРГ. Он понимает, что происходит?
ЛЕДЮК (резковато, с раздражением). Настолько, насколько это вообще можно понять.
ФОН БЕРГ. Кажется, что он взирает на все откуда-то с другой планеты.
Короткая пауза.
Жаль, что мы не встретились при иных обстоятельствах. Мне о многом хотелось бы вас расспросить.
ЛЕДЮК (торопливо, предчувствуя, что его скоро вызовут). Я был бы вам очень признателен, если бы вы оказали мне услугу.
ФОН БЕРГ. С радостью.
ЛЕДЮК. Сходите к моей жене и сообщите ей, хорошо?
ФОН БЕРГ. Где она?
ЛЕДЮК. Два километра на север по Главному шоссе. Слева увидите лесок и проселок. По проселку еще с километр, до реки. Идите вдоль реки до небольшой мельницы. Они в сарае за мельничным колесом.
ФОН БЕРГ (печально). И... что ей сказать?
ЛЕДЮК. Что меня арестовали. И не исключено, что меня... (Прерывая себя.) Нет, скажите ей правду.
ФОН БЕРГ (с испугом). Какую правду?
ЛЕДЮК. Насчет печей. Скажите ей все.
ФОН БЕРГ. Но ведь на самом деле... это только слухи?
ЛЕДЮК (повернувшись к нему, резко). Я не считаю, что это только слухи. Об этом должны все знать. Я никогда раньше об этом не слыхал. Об этом все обязаны знать. Вы только отведите ее в сторону — не надо при детях, — но ей вы скажите.
ФОН БЕРГ. Вот это мне будет трудно. Разве можно сказать женщине такую вещь?
ЛЕДЮК. Но если такие вещи происходят, значит, можно найти для них и слова...
ФОН БЕРГ (колеблется, он чувствует раздражение Ледюка). Хорошо. Я скажу. Беда только в том, что я как-то стесняюсь... с дамами. Но я сделаю все, что вы просите. (Пауза. Он бросает взгляд на закрытую дверь.) Они что-то долго занимаются этим мальчиком. Может, он действительно слишком молод, как вы думаете?
Ледюк не отвечает. У фон Берга вдруг появляется надежда.
Они ведь педанты и не любят нарушать правила. В сущности, при таком недостатке врачей, вам не кажется, что они... (Умолкает.) Простите, если я сказал что-то для вас обидное.
ЛЕДЮК (стараясь побороть злость). Ерунда.
Короткая пауза. Его голос дрожит от гнева.
Зря вы цепляетесь за последние клочки надежды — мне тяжело это слышать.
ФОН БЕРГ. Понимаю. Простите. Вы правы.
Пауза. Ледюк поглядывает на дверь; он в таком возбуждении, что не может сидеть.
ЛЕДЮК (отчаянно стараясь сдержать себя). Да, все очень просто. Все дело в том, что вы-то останетесь жить.
ФОН БЕРГ. Но я в этом не виноват, правда?
ЛЕДЮК. Тем хуже! Простите. Иногда теряешь над собой власть.
ФОН БЕРГ. Доктор, поверьте... мне будет нелегко отсюда выйти. Вы меня не знаете.
ЛЕДЮК (удерживается от ответа. Помолчав). Боюсь, это будет трудно только потому, что это так легко.
ФОН БЕРГ. По-моему, вы несправедливы.
ЛЕДЮК. Ей-богу, это не имеет значения.
ФОН БЕРГ. Нет, имеет. Я... вы знаете... в Австрии я был очень недалек от самоубийства. В сущности, потому я и уехал. Когда они убили моего музыканта... и не только это... И потом, когда я рассказал эту историю кое-кому из моих знакомых, они пропустили ее мимо ушей. Вот что было еще страшнее! Вам понятно такое безразличие?
