ИОАННА. Я не жила жизнью женщины. Я этого не понимаю.
ГРИЗЕЛЬДА. Девушке было шестнадцать, и она была гораздо красивее меня. Я могла понять, почему он ее полюбил. / Ее младший брат был при ней пажом.
Входит ОФИЦИАНТКА.
МАРЛИН. О господи, я этого не вынесу. Хочу кофе. Шесть кофе. Шесть рюмок коньяка. / Двойных. И побыстрее.
ГРИЗЕЛЬДА. И все пошли на праздник, который я приготовила. А он пропустил всех вперед, подошел ко мне, обнял и поцеловал. / Это был такой шок. Я была словно в полусне.
НИДЖО. Ах, как во сне.
МАРЛИН. И он сказал: «А вот твоя дочь и твой сын».
ГРИЗЕЛЬДА. Да.
ИОАННА. Что?
НИДЖО. О! Ага, понятно. Он вам их вернул.
ИЗАБЕЛЛА. Убийство детей было чудовищным варварством, но вы научились молчать. / Значит, втайне от вас он отдал их куда-то на воспитание.
МАРЛИН. Уолтер — просто скотина. Вы не впали в бешенство? Что вы сделали?
ГРИЗЕЛЬДА. Я? Упала в обморок. Потом рыдала и целовала детей. / Все вокруг меня суетились.
НИДЖО. А вы что-нибудь чувствовали?
ГРИЗЕЛЬДА. В каком смысле?
НИДЖО. Какие-нибудь чувства к детям испытывали?
ГРИЗЕЛЬДА. Конечно, я их обожала.
ИОАННА. Значит, вы его простили и вернулись к нему?
ГРИЗЕЛЬДА. Как он страдал все эти годы…
ИЗАБЕЛЛА. У моей Хэнни был такой же чудесный нрав.
НИДЖО. Значит, вас опять одели?
ГРИЗЕЛЬДА. В золотые одежды.
ИОАННА. А я не умею прощать.
МАРЛИН. Гризельда, вы действительно необыкновенная женщина.
НИДЖО. Мне моих детей никто не вернул.
НИДЖО плачет. ОФИЦИАНТКА приносит коньяк.
ИЗАБЕЛЛА. Я не могу быть такой, как Хэнни. В Англии я всегда была страшно занята, причем вещами, которые я терпеть не могу. Само присутствие людей утомляло меня бесконечно. И как бы я ни старалась, у меня никогда не получалось быть такой, как Хэнни. Я пыталась и делалась ужасно больна. Доктор рекомендовал носить стальную сетку, чтобы как-то поддерживать голову. Она оказалась слишком тяжелой для моего больного позвоночника. / Жить в такой депрессивной обстановке просто опасно. С какой стати я должна это делать?
ИОАННА. Не плачьте.
НИДЖО. И отец мой умер осенью, и Император тоже. Сколько горя.
ИОАННА. Да, но не надо плакать.
НИДЖО. Когда он умирал, меня во дворец не пустили. Я спряталась в комнате, где стоял его гроб, потом не могла найти, где оставила свои туфли, бежала босая за похоронной процессией, не могла их догнать. А когда добралась туда, все было кончено. Тонкая струйка дыма — вот и все, что осталось от него. Вот, скажите, если бы я была при дворе, мне разрешили бы надеть полный траур?
МАРЛИН. Не то слово.
НИДЖО. Зачем вы так говорите? Вы ничего об этом не знаете. Так я спрашиваю, мне бы позволили надеть полный траур?
ИЗАБЕЛЛА. И как только люди живут на этом пасмурном острове, как они могут носить эту безобразную одежду? Не могу и не буду жить жизнью леди.
НИДЖО. Я сейчас расскажу вам одну историю. Я тогда страшно рассердилась. Мне было восемнадцать лет, я была на празднике Полной Луны. В этот день варят особую рисовую кашу, мешают ее палками, а потом этими палками бьют женщин по чреслам, чтобы они рожали сыновей, а не дочерей. И вот, Император нас всех бил / как обычно, очень больно — и дело не в том, что…
МАРЛИН. Засранец.
НИДЖО.…Марлин, это нормально, мы разозлились, потому что он сказал придворным, что они тоже могут нас бить. И они, конечно, с удовольствием. / И тогда у нас с госпожой Генки созрел план. Дамы спрятались…
Входит ОФИЦИАНТКА с кофе.
МАРЛИН. Мне, пожалуйста, еще один коньяк. А вообще давайте шесть.
НИДЖО. …в его комнатах, госпожа Машимицу с палкой в руках караулила у дверей, и когда Его Величество вошел, Генки его держала, а я била, пока он не закричал и не обещал, что больше никогда никому не прикажет нас бить. А потом началось такое! Придворные были в ужасе. «Мы бы не осмелились даже наступить на тень Вашего Величества». А я его побила. Да. Я его палкой побила.
ИОАННА[1]. Suave, man mango turbantibus aequora ventis,
e terra magnum alterius spec tare laborem;
non quia vexari quemquamst incunda voluptas,
sed quibus ipse maliscareas quia cemere suave est.
Suave etiam belli certamina magna tueri
Per campos instructa tua sine parte pericli.
Sed nil dulcius est, bene quam munita tenere
Edita doctrina sapientum templa serena, /
Despicere unde queas alios passimque videre
Errare atque viam palantis quaerere vitae…
ГРИЗЕЛЬДА. И все-таки — я все думаю — ведь, наверное, было бы лучше, если бы Уолтеру не пришлось на это пойти.
ИЗАБЕЛЛА. Почему я должна это делать? С какой стати?
МАРЛИН. Лучше, конечно.
НИДЖО. А я его палкой побила.
ИОАННА. …certare ingenio, contendere nobilitate,
Noctes atque dies niti praestante labore
Ad summas emergere opes retumque potiri.
О miseras / hominum mentis, о pectora caeca! * …
ИЗАБЕЛЛА. О miseras!
НИДЖО. Pectora caeca. *
ИОАННА. …qualibus in tenebris vitae quantisque periclis
Degitur hoc aevi quodcumquest / none videre
Nil aliud sibi naturam latrate, nisi utqui
Corpore seiunctus dolor absit, mente fruatur
ИОАННА постепенно стихает.
ГРЕТА. В ад попадаешь через большую дыру. Ад черный и красный. / Он похож на деревню, где я родилась. Там река и…
МАРЛИН (обращаясь к ИОАННЕ). Душа моя, заткнись.
ИЗАБЕЛЛА. Послушайте, она была в аду.
ГРЕТА. …мост, дома. Некоторые дома горят, как бывает, когда приходят солдаты. На крыше сидит здоровенный черт с огромной дыркой в заднице, он что-то из нее достает большой поварешкой, и это на нас валится, и это деньги, и многие женщины останавливаются и берут. Но большинство женщин дерутся с чертями. Их очень много, они не очень большие, не больше нас, и мы их запросто валим на землю и бьем. А под ногами — много-много странных тварей, на них смотреть противно, вроде как крысы и ящерицы. И пакость разная — задница с лицом, рыбы на ножках и еще всякие, у которых лица не бывает, а у них оно есть. Но плохого они не делают, и ты идешь себе дальше. Да что там, с нами и похуже бывало, когда испанцы пришли. Всю семью убили. Сына четвертовали, он умер на колесе. Птицы его клевали. Новорожденную дочку мою солдат мечом разрубил. Не могла я больше терпеть, я с ума сошла, ненавидела их, сволочей. Встала я у двери в то утро и стала кричать, пока соседки не вышли, и говорю: «А ну, за мной, мы идем туда, откуда приходит зло, будем извергам мстить». И они выбегают, как были, в фартуках, / кто стирал, кто тесто месил…
НИДЖО. Все дамы пришли.
ГРЕТА. …и бежим мы по улице, и земля раскрывается, и выходим мы через большое отверстие на улицу, такую, как наша, только улица эта в any. В руке у меня откуда-то взялся меч, и наполнила я корзину золотыми чашами, из которых они там внизу пьют. И вы просто бежите и бьете их, бьете, / и ничто вас не остановит. Ох и побили мы их, этих чертей.
НИДЖО. Вот тебе, вот тебе.
ИОАННА. Дальше не помню,
ля-ля-ля, ля-ля-ля mortisque timores
turn vacuum pectus — черт.
Quod si ridicula —
что-то что-то ля-ля что-то ля-ля-ля
splendorem purpureai…
ИЗАБЕЛЛА. В Китае я хотела на прощанье поехать по западной реке. Но врачи были категорически против. Тогда я просто отправилась в Марокко. Море было такое бурное, что на берег меня выгружали корабельным краном, в ведре из-под угля. / Был у меня черный жеребец…
ГРЕТА. Ведро из-под угля, хорошо.
ИОАННА. …nos in luce timemus
что-то там
terrorem.
ИЗАБЕЛЛА. …я его страшно боялась.
НИДЖО плачет и смеется.
ИОАННА встает и отходит в угол, ее тошнит.
МАРЛИН допивает коньяк из бокала ИЗАБЕЛЛЫ.
Отправилась я к берберским шейхам, у меня были широкие синие шаровары, великолепные медные шпоры. Я была единственной европейкой, представленной Императору Марокко. Мне уже было семьдесят. Как же далеко пришлось ехать в надежде на последнюю радость. Я понимала, что этот всплеск энергии ненадолго. И пока он длился, это было прекрасно.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сцена первая
Кадровое агентство. МАРЛИН и ДЖЕНИН.
МАРЛИН. Так, Дженин, вы ведь Дженин, да? Давайте, посмотрим. Экзамены за 8-й и 10-й класс. / За десятый нет, но вы столько всего сдавали…
ДЖЕНИН. Шесть экзаменов за восьмой класс.
МАРЛИН. …что вам могли бы и за десятый зачесть. / Машинопись, не блестяще, но неплохо.
