Глан отложил сеть. В дверь постучали.
Это были Эдварда и доктор.
— Мы и вчера заходили, да вас не застали, — весело сказала Эдварда.
— Я, наверное, проверял силки, — растерялся Глан.
— Здравствуйте, господин лейтенант, — сказал доктор и протянул руку.
— А, здравствуйте, доктор, садитесь вот сюда. Давайте палку. — Глан убрал чучело со скамьи.
Эдварда вышла на середину и осмотрелась.
— И вы садитесь, где вам удобно, госпожа Мак.
— Настоящее логово, — восхищенно сказала Эдварда. — Здравствуй, Эзоп. — Она присела и потрепала пса по голове.
Глан в растерянности стоял возле кровати.
Доктор молча подошел к полке.
— Какая красивая вещь! Откуда она у вас? — спросил доктор и взял осколок греческой амфоры с античным изображением.
— Даже и не знаю. Таскаю повсюду с собой.
— Удивительной красоты был сосуд. Посмотрите, Эдварда!
Эдварда равнодушно взяла осколок и вернула доктору.
— Истинно красиво совсем не то, что сделано людьми. — Глан по-прежнему стоял. — Я люблю живое: лес, камни, море, изгиб дороги. Очень красивы животные…
— А люди? — спросил доктор.
— Люди тоже бывают красивы. — Глан непроизвольно взглянул на Эдварду. Она поймала его взгляд и вспыхнула.
— Вот тоже чудесная вещица. — Доктор держал в руке пороховницу с фигуркой Пана на крышке. — Эдварда, это Пан, языческий лесной бог. Я вам рассказывал…
— Вы язычник? — с деланым равнодушием спросила она.
— Нет, я христианин, — серьезно ответил Глан. — Я часто молюсь за себя и за Эзопа. Мне кажется, Бог любит слушать молитву, вдруг восходящую к нему из леса…
Эдварда отвернулась и подошла к окну.
— Хотите, я зажарю птицу? — спросил Глан.
— А как вы будете жить, когда охоту запретят? — спросила Эдварда, глядя в окно.
— Рыба. Еда всегда найдется.
— А почему бы вам не обедать у нас? — Эдварда повернулась. — В прошлом году в этой сторожке жил один англичанин, так он часто заходил к нам обедать. А впрочем, как хотите. Пойдемте, доктор.
Доктор сразу же встал, взял палку и попрощался.
Дверь закрылась, а Глан так и стоял.
— Это первая партия керосиновых ламп на Севере. Очень удобная вещь, доложу я вам, — сказал Мак, подкручивая фитиль. — А вы, я вижу, посматриваете на мою булавку. Эта булавка досталась моему деду от самого Фридриха Вильгельма Третьего. От деда к отцу, а от отца уже ко мне.
Глан с Маком сидели за огромным столом в полутемной зале, освещенной лишь двумя лампами. Глан скучал.
— Вот и мне сорок шесть стукнуло, — продолжал Мах. — Борода седеет. Чувствую, как подходит старость. Скоро три года, как умерла жена, царство ей небесное. Теперь вечерами, как остаюсь один, очень не по себе делается. Сижу и раскладываю пасьянсы. И выходят, если чуть передернуть. Ха-ха-ха.
— Пасьянсы выходят, если чуть передернуть? — переспросил Глан.
— Именно так, мой друг.
Часы пробили половину одиннадцатого. Повисла пауза.
— Да-с. — Мак посмотрел на часы. — Эдварда что-то запаздывает. Она нынче у доктора. Он занимается ее образованием. Бесплатно, заметьте. Благороднейший человек. Да, жаль, что не предуведомили нас о визите. Она наверняка отругает меня, хотя я ни в чем не виноват. Хе-хе-хе. Позвольте, я вас немного провожу.
Он встал и пошел гасить дальнюю лампу. Глан дотронулся до лампы и прикрутил фитиль: пламя почти погасло. Он покрутил в обратную сторону: света добавилось.
— Задуйте, задуйте ее! — крикнул господин Мак через залу.
Глан дунул — огонь лишь затрепетал, но не погас.
— Не так, — засмеялся господин Мак и пошел к Глану. — Надо сначала прикрутить фитиль и подставить ладонь…
Тут в прихожей застучали каблучки, и стремительно вошла Эдварда.
Глан развернулся к ней всем телом, задетая им лампа упала, разбилась, и наступила тьма.
— Я разбил лампу! — воскликнул Глан.
— Видим, — после некоторой паузы сказал Мак.
Эдварда расхохоталась. Глан выскочил на улицу и быстро пошел прочь.
— Куда же вы, господин лейтенант? — весело кричала Эдварда.
Почти стемнело, как темнеет в июне на Севере. Глан сокрушенно сидел на лесном валуне, когда послышались торопливые шаги. Глан встрепенулся, как собака, и спрятался за дерево.
По тропинке быстрым шагом в направлении сторожки прошел Мак и скрылся между деревьями.
Глан бесшумно последовал за ним.
Дойдя до дома кузнеца Арво, Мак свернул с тропинки, опасливо озираясь, прошел по двору, прислушался и вошел в дом.
Глан стоял за деревом и смотрел.
Ночь. Глан сидел у костра и смотрел на огонь. В лесу лаял Эзоп. Хрустнула ветка, и в круг света вошла молоденькая девушка. Она подошла к огню и протянула руки ладошками вперед.
— Я встречал тебя в горах. Ты пастушка? А где твое стадо?
Она не ответила.
— А ты не боишься ходить по лесу ночью, такая тоненькая, молоденькая?
Она засмеялась и ответила что-то по-фински.
— Сядь сюда и скажи мне, как тебя звать?
— Сирпа. — Она села.
— А есть у тебя жених, Сирпа? Он тебя уже обнимал?
Она кивнула и засмеялась смущенно.
— И сколько же раз?
Она не ответила.
— Сколько? — повторил Глан.
— Два раза, — тихо сказала она и показала на пальцах.
Глан притянул ее к себе и спросил:
— А как он это делал? Вот так?
— Да, — дрожа, прошептала она по-фински.
Прибежал Эзоп.
— Вам пора, госпожа Эдварда. Сейчас будет дождь.
— Дождь? — Эдварда удивленно посмотрела на небо. — Почему вы решили?
— Не знаю. Это видно… По листьям, цветам, голосам птиц, по тому, как дует ветер, пахнет воздух…
— Так вы придете? Мы вас ждем. И доктор будет. Мы каждое лето выезжаем к сушильням, и бывает весело.
— Я, право, не знаю. Я отвык от общества. Последние два года я так мало бывал на людях. Когда я схожусь с людьми, мне надо напрягать все свои силы, чтобы не опрокинуть стакан или не разбить лампу. А в лесу никому нет вреда от того, что я таков. Я могу лечь навзничь и закрыть глаза. Могу сказать все, что хочу. Здесь слова идут прямо от сердца. Их можно говорить вслух, громко и не бояться показаться бестактным.
Глан остановился. Оба были взволнованы.
— Вы ведь стреляете только, чтобы прокормиться? — спросила Эдварда и мучительно покраснела. Было видно, что она повторяет чьи-то слова.
— Никогда я не стрелял убийства ради, — сказал Глан, глядя ей в глаза.
— Извините, — прошептала Эдварда.
Подул ветер.
— Я люблю зверей и птиц. Я люблю лес. Вот выйдешь зимой и заметишь на снегу следы куропаток. Вдруг они обрываются — значит, птицы взлетели. Но по отпечаткам крыльев мне ясно, куда полетела дичь. Всякий раз это так удивительно. А осенью часто смотришь, как падают звезды. Сидишь один-одинешенек и думаешь: неужели это разрушился целый мир? Целый мир кончился у меня на глазах. А когда приходит лето, на каждом листочке своя жизнь: смотришь на иную тварь и видишь, что нет у нее крылышек, некуда ей деться, и до самой смерти жить ей на этом самом листочке. Или… Да нет, я даже не знаю, понимаете ли вы меня?
— Да-да, я вас понимаю.
Упали первые капли.
— А иной раз мне кажется, что Эзоп — это я. Вот иногда, вы знаете, Эдварда, он хватает птицу, а я чувствую на зубах ее хруст. И вкус крови.
— Я понимаю, — едва слышно прошептала Эдварда.
Пошел дождь.
Глан и Эдварда стояли совсем близко друг к другу. Она была в каком-то оцепенении. Крупные капли падали на ее высокий лоб и стекали вниз. Его рука потянулась к ее лицу.
Вдруг она вздрогнула и захохотала:
— Что это с вами?
Она пошла прочь, потом развернулась и крикнула:
— Завтра мы ждем вас!
Глан смотрел на ее тонкие красивые ноги. Их слегка забрызгало грязью.
Солнце к утру просушило землю, воздух был чистый и тонкий после дождя.
