Она выскочила из юрты и бросилась за Петручаном, который уже повернул нарту в обратный путь. Он спешно стал сбрасывать с саней кладь — мешки, посуду, постель. Опорожнив нарту, он прыгнул в нее и ускакал.
Женщина и не думала гнаться за ним. Она наклонилась и принялась рыться в брошенных вещах. Медленно подтянулись остальные. Только Анка с Грегореем остались возле юрты.
— Все-таки помнят! Есть еще на свете добрые якуты, — сказал Джанга, похожий на тунгуса. — Даже о тебе, Бытерхай, вспомнили. — Он поднял небольшую ситцевую рубашонку. — Совсем хорошую послали рубаху.
Девочка подбежала к нему.
— Мое! — воскликнула высокая женщина и выхватила платье из рук мужчины.
— Не родить тебе сразу такого большого, как эта рубашка, — сказал он и беззлобно улыбнулся, обнимая замерзшую девочку.
Женщина сверкнула глазами и с трудом наклонилась над вещами. Большой живот уже мешал ей.
Красный свет, идущий от камелька, неровными вспышками освещал убогую внутренность юрты. Джанга и Бытерхай тихо грелись у огня, наблюдая, как в большом железном котле закипала вода. Привлеченные запахом предстоящего ужина, старики Салбан и Кутуяхсыт тоже выползли из своих углов.
— Еще шевелитесь, гнилушки! — беззлобно и обыденно сказала Мергень, готовившая похлебку. — Только еду зря переводите.
— Не греши, Мергень, и тебя найдет Госпожа, — проворчала Кутуяхсыт.
— Не боюсь я ее.
— Намучит она тебя, — монотонно продолжала старуха. — Руки-ноги объест… Покоришься.
— Раньше умру, ждать не стану, — отрезала Мергень.
— С язвами жить можно, — спокойно сказал Джанга, глядя на огонь. — Хуже, если Госпожа в душу человека проберется…
Мергень не слушала. Она тревожно посматривала в дальний угол юрты, где в полумраке возле маленького ледяного окошка тихо разговаривали Анка с Грегореем.
— Когда увезли тебя, брат сразу забрал скот, а меня выгнал. Говорил всем, что ты через меня захворал. Меня все бояться стали. Не пускали в юрту. С собаками держали. А брат твой говорил обществу, что будет кормить тебя вечно, что послал тебе много…
— Как же, жди… — вяло сказал Грегорей.
— Общество уважило мои слезы и присудило отдать мне половину, а другую, он сказал, тебе послал. Я знала, что врет, но что я могла. От вас дыхание на тот свет не проходит, — быстро говорила Анка.
— А где твоя половина? — оживился Грегорей.
— Что могла я одна?.. — смутилась Анка. — Без земли, без сына… Петручан приютил меня, — тихо сказала она.
— Ааа… — по-прежнему не глядя на нее, сказал Грегорей.
— Деться было негде, Грегорей, — оправдывалась Анка. Слезы наполнили глаза. — Но я не любила его. Я никак не могла забыть тебя. Как познакомились мы… Все хотела увидеть тебя. Хоть разок… Я не жалею, Грегорей…
— Как же! Верь ей! — громко сказала Мергень, помешивая похлебку. — Кто сюда охотой придет?! Заболела она, и люди прогнали ее… Только я одна среди вас здоровая. Тело мое свежее, молодое, без пятнышка, без прыщика. Смотри! — Она вскочила и сбросила платье. — Опорочили вы меня гнилым дыханием, кровью поганой вашей. Закрыт теперь для меня большой мир, — воскликнула она и стала одеваться.
— Чего взбесилась опять? — прокряхтел Салбан. — Разве мы затащили тебя сюда? Твой муж привез тебя, увязал и бросил. Если б я тебя не нашел, комары бы съели или с голоду померла.
— Лучше б померла, чем так, — сказала она, накинув платье, и села. — Зачем эта сюда пришла?! — вдруг зло выкрикнула она, обращаясь в угол, где сидела Анка. — Объедать нас? Снимите с нее одежду! Вымажьте соком своим! Пусть узнает… — Она вскочила и направилась в дальний угол.
Анка испуганно обхватила руками свое платье. Мергень остановилась перед ней:
— Что, боишься? Вот я какая! Помни! Небось слышала обо мне от якутов?
— Слышала… — прошептала Анка.
— Выкипит! Смотрите: бежит! — воскликнула Бытерхай и показала рукой на котел.
После ужина все разбрелись по углам. Анка развязала свои узелки, достала суконную рукодельную шапку и надела на Грегорея.
— Настоящий русский, — весело сказала она и по-якутски потерлась носом о его щеку.
Мергень убирала посуду и растапливала лед в котле. Старики тихо стонали, а Джанга чинил у огня сети и тихо рассказывал Бытерхай сказку:
— В одно утро низенькая старушка с пятью коровами вышла и села коров доить…
— А почему ее так назвали? — спросила Бытерхай.
— Почему? Не знаю… Назвали так. Сидит она, слышит: вдруг зазвенели бубенчики-колокольчики — ножницы упали со стола, молоко пролилось. Посмотрела: на левой стороне дома сидит девушка. Глаза — что два светлых камня, брови — как два черных соболя. Рот из складного серебра. Сквозь белое платье сквозит лунное тело, сквозь прозрачное платье сквозит тело любимое.
После того сын Господина Кровяного глаза Хаджит-Бергень пошел на промысел в темный лес. Сидит серая белка на кудрявой лесине возле дома низенькой старушки…
— С пятью коровами, — торопила его Бытерхай.
— Да… — задумался Джанга.
Открылась дверь, и Анка стала заносить с мороза постели.
— Знаешь, Бытерхай, беги спать! Ноги мои сегодня что-то разболелись. Видать, погода переменится.
Бытерхай расстроилась, но послушно поднялась и пошла помогать Анке раскладывать постель. А Джанга грустно смотрел на огонь и о чем-то то ли думал, то ли вспоминал.
— А что дальше было? — прошептала Бытерхай, прижавшись к Джанге. Они лежали под одним заячьим одеялом.
— Дальше?.. — Джанга совсем уже было заснул.
— Ну, увидел Хаджит-Бергень серую белку возле дома низенькой старушки с пятью коровами, — напомнила Бытерхай.
— Выстрелил он, а стрела попала в трубу, — не открывая глаз, пробормотал Джанга. — Влетел он в дом… Влетел, увидал эту девушку, увидал и умер.
— Умер? — испугалась Бытерхай. — Джанга, не спи! Не спи, милый… — тормошила она его.
— Потом ожил, влюбился, побежал, на лошадь прыгнул и прилетел домой. «Родители мои! — говорит. — У низенькой старушки с пятью коровами есть девушка! Возьмите эту девушку и дайте мне!» Тут отец послал людей на девяти конях, — едва бормотал Джанга. — Влетели они к низенькой старушке с пятью коровами. Увидели девушку и умерли… — Джанга заснул.
— Потом ожили и влюбились в нее, — мечтательно прошептала Бытерхай и прижалась к Джанге.
Мела метель. Одинокая юрта и маленький амбар были практически занесены снегом. Казалось, все умерло. Лишь тонкой струйкой вился дымок, но и его сразу же сдувало хлесткими порывами ветра.
Метель вбросила сквозь трубу ворох снеговой пыли, едва не затушив огонь в камельке. Сквозь щели в стенах невыносимо дуло.
— Скверно ты, Джанга, заделал щели по осени, — ворчала Кутуяхсыт. — Теперь и дров много идет, и холодно.
Они с Салбаном лежали на лавках, кутаясь в одеяла.
— Забыла ты, что язвы у меня открылись. Не смог я закончить. Да и мха не хватило… Зима ранняя была.
— Верно, забыла… Больной человек похож на вонючего пса, — проворчала Кутуяхсыт. — Холодно-то как…
— Согреть тебе воды, старуха? — предложила Анка.
— Нечего дрова жечь! — отрезала Мергень. — Ты пойдешь за ними в тайгу? Большая ты барыня чужим распоряжаться!
— Господи, что-то теперь делается на свете у людей? — простонал Салбан. — Ведь сегодня праздник, Масленица.
— А помнишь, Грегорей, как раз год тому взял ты меня от родителей. Новую юрту справил… Теплую, чистую. Соседи к нам пришли… Какой ты был веселый, крепкий, к работе охочий… А теперь мы здесь… — шептала Анка.
Грегорей молчал, впав в обычное для него состояние сонного равнодушия.
— Джанга, расскажи, как это бывает праздник? — попросила Бытерхай.
— Ходят якуты в гости. В юртах огни горят… Смеются, поют… Пахнет топленым маслом, мясом, соратом… Все одеваются в лучшие платья и едят, как на свадьбе, сколько влезет, — рассказывал Джанга.
— А не надеть ли мне сегодня платок, который ты мне подарил? — радостно спросила Бытерхай.
