— Нет, Джанга, не пойду. Убьют. Боюсь я…
Обитатели юрты с невеселыми лицами вставали из-за стола, закончив последний ужин, и разбредались по своим углам. Посуду уже никто не убирал.
— Эх, муки бы нам немножко, — грустно сказал Джанга, продолжая сидеть. — До весны бы дотянули…
— А какая она — мука? — спросила Бытерхай.
— Порошок такой белый. Если его в похлебку добавить — очень сытно получается, — мечтательно говорил Джанга. — Она на Юге как трава растет…
— Не-е, ее в горах копают, как соль. Я точно знаю, — уверенно сказал Салбан из своего угла.
Голод
Стоял ясный морозный день, а в камельке еле теплился огонь. Ветер задувал в щели. Обитатели юрты лежали по углам, накрывшись всем, что только могло согреть.
— Слышь, старуха, — слабым голосом позвал Салбан. — Сегодня ночью у меня оторвались два последние пальца. Будешь меня теперь кормить, как ребенка малого…
— Было бы чем, покормила бы, — тихо отозвалась она. — Последнее съели. Теперь, если общество не пришлет, все прежде весны помрем…
— А все-таки жалко… Досадно смотреть, как они валяются на земле…
— Молчи, старик. Силы побереги!
Раздался звук, похожий на далекий крик человека. Анка открыла глаза и прислушалась. Звук повторился.
— Грегорей! Проснись! Кажется, зовут!..
Грегорей даже глаз не открыл.
— Грегорей! — тормошила его Анка. — Джанга! Приехали! Зовут! — изо всех оставшихся сил крикнула она.
Все зашевелились. Заплакал ребенок.
Джанга с трудом встал, дохромал до двери, но на пороге упал. Поднявшись на колени, он приоткрыл дверь. Вместе с облаком морозного тумана столб лунного света ворвался в юрту. Вой раздался совсем близко.
— Волки! — прошептал тунгус и поспешно закрыл дверь.
— Эй, Джанга! Вставай! Салбан умер! — крикнула Мергень.
Никто не пошевелился.
— Джанга! Грегорей!
Она встала, подбросила дров в почти потухший очаг и направилась к рыбаку.
— Вставай! Совсем старик воздух отравит! — Она дернула его за плечо, за волосы, но тунгус не шевелился. Бытерхай лежала рядом, крепко обхватив его за руку.
— Подыхаете, гнилушки?! — сказала она, сбросила остаток платья и, нагая, страшная, с обвисшими грудями и спутанными волосами, в беспорядке рассыпанными по плечам, решительно подошла к трупу.
Толчком ноги она столкнула тело на пол. Раздался короткий, тупой удар. Она попробовала за руку подтащить тело к двери, но рука легко поддалась, тогда как тело не сдвинулось с места. Мергень отбросила руку. Отыскала в куче хвороста два толстых сука и с помощью их стала подталкивать тело Салбана ко входу. Дверной порог задержал ее.
— Джанга! Грегорей! Доходяги проклятые! Помогите же выбросить его! — в бессилии закричала она.
Никто не пошевелился.
Мергень собралась с силами, обвязала нос платком, схватила тело в охапку и попыталась перевалить его через порог. Бесформенное, мягкое туловище Салбана задевало за косяк провисшими частями. Потоки морозного воздуха лились на нее сквозь открытые двери; коченели руки и ноги.
С трудом она управилась с задачей, быстро закрыла дверь и подошла к огню.
— Теперь уж точно заболею, — прошептала она, растапливая в котелке лед.
Кричал ребенок.
Она тщательно обмыла тело, взяла лучшее платье Анки и решительно оделась. Затем забрала у Джанги нож, сорвала с Грегорея Анкин заячий тулуп и вышла, захватив Анкину шапку.
— Ушла? — слабым голосом спросила Анка.
— Одежду твою унесла, гадина, — сказал Грегорей, натягивая на себя, что осталось. — Слышь, Анка, давай возьмем ребенка! Еще замерзнет…
— Не встану… Сил нет.
Грегорей не настаивал.
Набег
Мергень уверенно шла через тайгу, постукивая перед собой посохом, проверяя твердость наста.
Затем — по льду замерзшего озера.
Стемнело, когда, то и дело падая от усталости и голода, она шла по узкому руслу реки.
Уже перед рассветом она достигла окраины поселка. Лаяли собаки. В юртах еще спали. Она проскользнула мимо дома и собак к хлеву. Осторожно открыв дверь, Мергень проскользнула внутрь. В хлеву кто-то спал. Его мерное дыхание внятно пробивалось сквозь сопение жующих жвачку животных.
Мергень протянула руку и коснулась мохнатой спины коровы, нащупала полное молока вымя и проскользнула под вздутый живот скотины. Она охватила вымя руками и судорожно прильнула губами к соскам. Она жадно пила, пока не насытилась.
— Кто здесь? — окрикнул ее испуганный женский голос, но Мергень была уже у двери. Она выбежала на двор и побежала к лесу еще до того, как проснулись якуты.
Когда она вошла в юрту, совсем обессилевший Джанга разводил потухший в камельке огонь. Мергень подошла к Анке и забрала у нее кричащего ребенка.
— Ничего не принесла? — вяло спросила Анка.
— Завтра принесу, — давая ребенку грудь, сказала она.
На следующий день она с трудом добралась до юрты. Она шла медленно, опираясь на самодельный костыль и посох. Простреленная нога беспомощно волочилась по снегу, оставляя за собой кровавый след.
Мрачная, с судорожно стиснутыми зубами, она без посторонней помощи перевязала рану.
Больные ничего не спросили.
Ночью Мергень бредила. Ее стоны скоро перешли в дикое, похожее на вой пение, которому вторили волки, рвущие тело Салбана.
Качаясь из стороны в сторону, Анка подошла к лавке, где лежала Мергень, взяла мертвого младенца и положила на пол у входа.
Как-то днем обитатели юрты услышали зов снаружи. Анка, Джанга и Грегорей поплелись к выходу. По дороге Анка взглянула на Кутуяхсыт. Та неподвижно лежала с закрытыми глазами.
— Не подходи! Стой! — заревел якут, когда они открыли двери. Он угрожающе выставил вперед копье-пальму. — Я вам еду привез! Общество послало. До весны должно хватить. Больше не будет! Сами голодаем… Джанга, тебе сети новые. Лови рыбу! Сами промышлять должны, не все же помираете! — опасливо кричал якут издалека.
— Старые всегда сети, дырявые, — не в силах кричать, тихо проворчал Джанга.
— И пусть эта чертова дочь Мергень не шляется! Скажите ей, что убьем ее, как собаку! Нет такого закона, чтобы мор по земле разносить!
— Послушай! Не уходи… — слабым голосом начала Анка. — Скажи князю, пусть Петручан скот мой отдаст… И вещи…
— Говори громче! — прокричал якут.
— Подойди ближе, не бойся. Я здоровая!
— Это ты, Анка?!
— Скажи князю, пусть отдаст мой скот и вещи! — из последних сил крикнула она. — Они мои… у Петручана!..
— Пусть прикажет, а то сами пойдем за ними! — вдруг уверенно крикнул Грегорей.
— Не смейте! Запрем в пустую юрту и сожжем! Всех подлецов сожжем! — испуганно кричал якут.
— Всех отравим! Всем яд привьем! — яростно выкрикнула Мергень из дверей юрты, однако не решаясь выходить наружу.
— Что, она с ума сошла?! — испуганно крикнул якут. — Думаете, нам не жаль вас? Даем сколько можем! И князю скажу! Только вы уж пощадите нас, не трогайтесь с места!
— Иди с богом! Не желаем мы вам зла… Не хотим мы, чтобы все болели, — говорил Джанга, но якут не слышал его. Он бежал за нартами, оставив привезенное с собой на снегу.
По реке шел лед. Льдины со скрежетом наезжали одна на другую.
Весна
Джанга смолил на берегу лодку. Он прилежно водил горячим железом по швам, предварительно усыпанным толченой лиственной смолой, и пел протяжную русскую песню. У огня сидела Бытерхай с веником желтых полярных анемонов на черных прямых волосах и внимательно слушала песню рыбака. Другого платья на ней не было.
— Ты это как поешь, Джанга?
— А что? Нравится тебе?.. Это «губернская песенка», русская! И-и-и… Сколько там на Юге чудес! Церквей сколько, домов из камня, людей… Ох-сиэ! Ходил я туда… Ты, девка, не думай, что я всегда был такой безногий… Нет, и я был проворен, и меня женщины любили…
