Коррадо представлял его себе в виде высокой голубой фигуры без лица, закутанной в длинную накидку изо льда. Иногда старик даже видел ее. Она стояла в глубине парка, среди деревьев. Ветер был идеалом для Коррадо. За мгновение вырастающий из легкого, почти неощутимого дуновения до мощного, сбивающего с ног шквала. Всемогущий, уничтожающий целые города яростным ураганом, поднимающий в воздух дома диким смерчем, топящий за секунду корабли ревущим штормом. К тому же, никогда не умирающий, гуляющий по всей земле века, тысячелетия, всегда… Разве ветер не совершенен? Не прекрасен?
Старик находил в ней то, чего не мог найти в людях. И чем ближе подходила старость, тем больше он хотел надеяться, что, отойдя в мир иной, его душа не попадет ни в ад, ни в рай, а сольется с этим прекраснейшим творением природы и Бога.
Сидя в кресле, Коррадо прислушивался к порывам ветра и улыбался. Даже когда открылась дверь и в комнату кто-то вошел, он обернулся не сразу, а несколько секунд продолжал впитывать ревущий, протяжный, как волчий вой, стон за окном. Только когда все стихло, дон обернулся и застыл…
Это были Эдуардо и Энджело, но — Боже! — как они выглядели! В снегу, с бледными лицами, растерянные. Шляпа в руке Эдуардо мелко дрожала. Капли воды падали с нее на пол. И с пальто Портено. И с пальто Эдуардо тоже. Ковер быстро покрывался темными точками влаги.
Коррадо знал, что случилось. Уверенность, страшная и абсолютная, овладела им. Однако, дон был сильным человеком. По крайней мере, настолько, чтобы не выдавать своего состояния. Стараясь, чтобы голос звучал спокойно, он спросил, вновь повернувшись к окну:
— Кто-то убит?
Энджело тяжело вздохнул.
— Да.
— Кто? — молчание затянулось, и Коррадо жестко повторил вопрос. — Кто!
— Папа… Убит Доминик…
Сын. Он не ошибся. Убили сына. Старик ощутил, как кто-то невидимый резко и болезненно ударил его под сердце. Острая боль пронзила ребра, быстро разрослась, заполняя всю левую сторону груди, потекла по руке к кончикам пальцев. Тело внезапно охватили стальные обручи, мешая воздуху попасть в сведенные спазмом легкие.
— Опять. Опять война, — тихо, с каким-то отчаянием сказал старик, опускаясь в кресло, и покачал головой. — Доминик, Доминик. Ты постарел.
Энджело почувствовал страх. Казалось, дон говорит с кем-то, присутствующим здесь. Портено ожидал по меньшей мере всплеска эмоций, но Коррадо даже не повысил голоса. Наоборот, он стал еще тише, наполнившись страшным спокойствием.
Наверное, это шок, — подумал Энджело. — Тяжело получить такое известие. Господи, несчастный старик. Он постарел на десять лет. Словно надломился.
— Что-то с тобой случилось. Что? Может быть, Эдуардо в чем-то виноват? — Коррадо повернул голову, словно прислушивался. — Нет, ты ведь объявил, что отходишь от дел… — он взглянул на молчавшего Энджело. — Я хотел передать все его дела Чарли. Твоему сыну. Держал в секрете, думал торжественно объявить на проводах Доминика… Да, Чарли — единственный человек, способный все организовать как положено. Другого нет. Он нам нужен. Нужен семье. Нужен Прицци. Попроси его прийти ко мне. Ему следует быстрее принять дела. Сейчас у нас очень тяжелые времена. Ты передашь это Чарли?..
Подернутые поволокой боли глаза не мигая смотрели на Энджело, и тот кивнул.
— Конечно, Коррадо. Сегодня же.
— Вот и хорошо. Пусть придет завтра в полдень, а сейчас… Сейчас оставьте меня. Я хочу побыть один.
— Да, отец, — сказал Эдуардо.
Они вышли из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь.
Эдуардо вздохнул. Энджело протянул к нему руку и сказал:
— Дай-ка мне письмо. С Чарли я разберусь сам…
Прицци кивнул, достал из кармана конверт и вложил в открытую ладонь Портено…
… Оставшись один, Коррадо подошел к окну, уперся руками в подоконник и прислонился лбом к холодному стеклу, чтобы отдать хоть немного — хотя бы малую толику — своей вселенской боли тянущему тоскливую, заунывную песню ветру…
* * *
… Станция «Двадцать третья стрит» линии «А» ничем не отличалась от трех своих сестер-близнецов. Та же серая заплеванная платформа, тот же мусор и кучи окурков на влажном грязном бетоне, те же автоматы по продаже «Колы», сигарет, жевательной резинки, кофе и бутербродов и те же кафельные стены, увешанные пестрыми рекламными плакатами, призывающими идти, плыть, покупать, летать, голосовать и еще много-много всяких других «ать». Здесь была уйма подтаявшего, перемолотого подошвами снега и почти полное отсутствие людей. Переполненный в час «пик» сабвей пустовал в «мертвые» часы затишья. Редкие пассажиры-одиночки входили в поезда линии «Е», идущие в Куинс, или ехали линией «А» в аптаун. Но их было очень мало, и Чарли без труда просматривал платформу, выискивая что-нибудь подозрительное. Однако не находил.
Нельзя сказать, что он нервничал, скорее, срабатывала профессиональная привычка. «Кольт» покоился в кармане, пока ненужный, но со скинутым предохранителем.
Энджело вышел из вагона ровно в три часа. Чарли специально назначил встречу на это время, проверив расписание. Минутой позже от соседней платформы отходил поезд на Куинс, и если бы Портено-младший заметил что-нибудь подозрительное, он просто нырнул бы в вагон соседнего состава и растворился в шумной многоликости города.
Энджело, одетый в светло-бежевое шерстяное пальто и шляпу, вышел на платформу, огляделся и, заметив сына, поспешил ему навстречу.
— Здравствуй, отец.
Чарли, на всякий случай, еще раз осмотрел платформу.
— Все нормально, — кивнул старик. — Здесь спокойно.
— Извини, что затащил тебя в такую даль, — улыбнулся сын. — Но знаешь, очень не хочется, чтобы кто-нибудь выстрелил в меня сдуру.
— Я понимаю, — Портено-старший энергично тряхнул головой, одобряя осторожность Чарли. — Если бы Доминик был так же умен и осмотрителен, как и ты, он до сих пор был бы жив и здоров.
— А что с ним?
— Убили сегодня утром, — пояснил Энджело, — на Парк-авеню.
— Черт побери.
Чарли растерялся. Не то чтобы его поразила сама новость. Напротив, факт насильственной смерти среди членов семьи был, в общем-то, нормальным, довольно обыденным явлением. А уж то, что Доминик со своим несносным характером спокойно дожил до своего возраста, казалось едва ли не чудом. Но в ходе сложившейся ситуации, убийство вполне могли приписать ему, Чарли Портсно. Дон, конечно, умный человек, но убийство сына может затмить разум кому угодно. Тем более, после письма, в котором Чарли недвусмысленно заявил о своих намерениях относительно своего бывшего босса.
— Дон решит, что это моих рук дело, — вздохнул он.
— Почему?
— Из-за письма.
— Не волнуйся. Оно у меня. Я не отдал его Коррадо.
Энджело усмехнулся, доставая письмо из кармана пиджака.
— Слава Богу.
— Более того, он хотел, чтобы ты пришел к нему завтра в полдень, принять полномочия босса. Коррадо именно так и сказал.
Чарли почувствовал, что окончательно перестает понимать происходящее.
— Он что, не подставлял меня?
— Я знаю его пятьдесят лет. Чарли, сынок, поверь, если дон сказал: «нам нужен Чарли Портено», значит, так оно и есть.
— Постой, но они с Домиником наняли Айрин, чтобы…
— А с чего ты взял, что это ОНИ? С Айрин разговаривал только Доминик. Коррадо лишь сказал ей привести деньги.
— Но… Он так сказал? Сам?
— Да. Времени у нас очень мало. Пока Коррадо ничего не знает о похищении Филаджи, и не нужно, чтобы ему это стало известно. Пусть думает, будто все идет по плану. Наш бизнес должен продолжаться, и ты
— единственный человек, способный взять бразды правления в свои руки. Коррадо хочет сделать тебя боссом? Пусть делает.
— А как быть с Филаджи?
— Завтра утром, в десять часов, ты высадишь Филаджи на углу Сорок второй и Пятой авеню, у Публичной библиотеки. В квартире его уже будут ждать фэбээровцы, об этом позаботимся мы с Эдуардо. Вот и все. А затем сразу же отправляйся к Коррадо. Ты понял?
