Господи, — подумал он. — Если я попытающ? пошевелиться, то просто сдохну от боли.
А если НЕ попытаешься, — подал голос Кунз номер два, — то сдохнешь от потери крови. Выбирай.
Самым легким было пошевелить пальцами. Это далось детективу довольно просто. Но от одной мысли, что придется разгибать ноги, Кунз физически ощутил сумасшедшую боль.
И все-таки сделал это. Опустив голову, он увидел, что рубашка окончательно набухла от крови, а из развороченного живота выпирают сизые дымящиеся кишки.
— О, боже…
Ему показалось: еще секунда, и сознание оставит это короткое, пухлое, изуродованное пулями тело. Франциск напрягся. Усилием воли он сконцентрировал внимание на лежащем в двух ярдах «магнуме».
Оружие! Ему нужно оружие!
Детектив смотрел на вороненый корпус револьвера и представлял, скольких усилий ему это будет стоить.
«Ты не доползешь, — подумал он. — Нет, просто не хватит сил. Сдохнешь на полпути».
Хрена лысого! Я сделаю это. Я сделаю это! Я это сделаю\]
Он не заметил, как начал говорить вслух, но с некоторым удивлением обнаружил, что звук собственного голоса придает ему сил.
У тебя нет телефона, — бормотал Франциск, медленно поворачиваясь на бок и ощущая спазмы тошноты. — И ты не сможешь встать, чтобы открыть замок и выйти. Если не придумать что-нибудь, то через часок-другой тебя заберет «труповозка». Истечешь кровью, как порезанная свинья. Понял? Давай, ползи, толстая задница! Нечего валяться! Ты не так плох, как хочешь показать. Просто, ты — ленивый толстый придурок! Ползи, мать твою! Возьми… — он перекатился на спину и вздохнул с облегчением. Боль стала чуть поменьше —… свою дерьмовую пушку и пали в окно, пока кто-нибудь не прибежит к тебе на помощь. Давай шевели ходулями, приятель, если хочешь увидеть завтрашний день. Давай!
Уперевшись пятками в пол, Франциск толкнул свое тело и заорал от нестерпимой боли в груди. Кровь вновь хлынула из ран, однако он сделал еще две попытки. Огненные стрелы пронзили его мозг, плечи, живот. Они выворачивали суставы, рвали мышцы, сводили с ума. Франциск понял, что не сумеет доползти. Умрет. Соленые капли потекли от глаз по вискам. Слезы скатывались по волосам и падали на ковер, смешиваясь с кровью. Кунз плакал.
— Ну-ка, нытик, — бормотал он, — ползи. Ползи. Умоляю тебя, ползи…
И он полз. Медленно, по десятой доле дюйма, скрипя зубами, давясь собственными рыданиями.
На то, чтобы покрыть два ярда, отделяющие его от «магнума», Кунзу понадобилось сорок минут. Сорок минут страдания и боли. Он дополз, взял пистолет и… не смог нажать на курок. Ему просто не хватило на это сил. Франциск лежал на спине, умирая и глядя в потолок.
Он не хотел умирать, как не хочет никто из здравствующих под синим небом. Тем не менее с каждой секундой жизнь покидала его, и в какой-то момент он увидел золотистое сияние, опустившееся к нему с потолка. Оно оказалось теплым и несло в себе спокойствие, мир и вечную истину, понятную только тем, кто стоит на последней черте. Франциску вдруг стало удивительно легко и свободно. Ему даже захотелось засмеяться от облегчения.
Короткий всхлип вырвался из его горла, а мгновением позже он умер. Только последняя слеза скатилась к виску и застыла, повиснув на волосах.
И разжалась рука, сжимавшая в стынущих пальцах револьвер, ради которого Франциск прополз эти два бесконечных ярда…
* * *
… Юридическая контора Прицци помещалась в массивном каменном здании на Парк-авеню, стоящем по соседству с тридцативосьмиэтажным стеклянным великаном Сиграм Билдинг. Между Пятьдесят первой и Пятьдесят третьей стрит, рядом с шикарным воздушным небоскребом каменный уродец выглядел диковатым карликом.
Массивным, угрюмым и неповоротливым.
Эдуардо Прицци, возглавлявший контору, мог бы себе позволить перебраться в Сиграм, однако он умышленно не делал этого. Утверждая, что лучше будет смотреть из этого окна на бронзового Ван дер Роха [19], чем из другого на это вот склепоподобное страшилище. Тем более, что внутри оно лучше, чем снаружи.
Но это была не единственная причина. Эдуардо, человек в глубине души жизнерадостный, не любил безликой холодной обстановки новомодных зданий. В его собственном кабинете стоял живой фикус в деревянной кадке, а вся мебель была старинной ручной, работы. Ковры придавали конторе домашний, чрезвычайно уютный вид.
Все было подобрано с исключительным вкусом, присущим хозяину кабинета. Окна давали достаточно света, но в пасмурные дни Эдуардо пользовался двенадцатирожковой люстрой. Громадные же окна небоскребов вызывали у него чувство неловкости. «Знаешь, — говорил он порой Энджело, это все равно, что сидеть на унитазе в просматривающейся кабинке».
Глубокие кресла для посетителей и более строгое, но не наводящее тоску кресло самого хозяина завершали картину. Кабинет выглядел очень домашним, располагающим. Например, на столе стояло и лежало множество странных, не имеющих отношения к юриспруденции и конторской работе мелочей. Однако они не вызывали ощущения неряшливости. В этом был довольно тонкий психологический расчет. Входя сюда, клиент словно попадал домой и расслаблялся. Как ни странно, это нравилось даже самым консервативным дельцам, для которых понятие «идеальный порядок» ассоциировалось с понятием «Господь Бог».
Сегодня в конторе собрались три человека, чтобы обсудить кое-какие насущные проблемы.
Первым, естественно, был сам Эдуардо. По своей обычной манере, он снял пиджак и закатал рукава белой в синюю тонкую полоску рубашки.
Затем, прямо напротив стола, сидел Энджело Порте-но. На нем красовался нарядный темно-синий костюм, а в руке он сжимал трость черного дерева с серебряным набалдашником в виде головы Люцифера.
Третьим был Доминик. Бывший босс, который считался, однако, равноправным членом семьи и сохранял право голоса. В пальцах его тлела сигара, а весь вид говорил о том, что он не питает никаких теплых чувств к дерьмовому миру, в котором всяческие уроды могут запросто испортить шикарное чествование его, Доминика, персоны. Он страдал от двух вещей. Первой был вчерашний пожар. Второй — молчание киллера. Прошла неделя, а тот и не думал звонить. Напрасно Доминик накручивал диск телефона, женщина ни разу не ответила ему. Судя по всему, она просто скрылась с авансом. Мысль об этом вызывала у него ярость.
Эдуардо протянул руку, взял со стола какой-то лист, исписанный мелким ровным почерком и, усмехнувшись, повернулся к брату:
— Сегодня утром я получил по почте письмо.
— От кого? — спросил Доминик.
— От Чарли. Я хочу, чтобы ты узнал его содержание.
Улыбка тронула его губы, однако он быстро согнал ее, напуская на себя серьезный вид.
— Письмо от Чарли? — переспросил Доминик. — Какого черта, он что, не мог прийти сюда сам?
— Не торопись. Ты готов слушать?
— Да, да, готов, мать его.
— Тогда слушай. «Дорогой Эдуардо! Ты — здравомыслящий умный человек, и поэтому я пишу тебе, а не…» Ладно, это я пропущу. Дальше. Где это? Ага, вот. «Мы были вынуждены похитить Филаджи, но это был единственный способ хоть как-то обезопасить себя в сложившейся ситуации. Дело в том, что Доминик нанял киллера, чтобы тот убил меня…»
— Это ложь! — заорал Доминик, вскакивая и быстро покрываясь пунцовыми пятнами.
— Подожди, — оборвал его Эдуардо, тщетно пряча улыбку. — Послушай, может быть, тут еще что-нибудь интересное есть. Сядь и послушай. «Он заплатил моей жене пятьдесят тысяч, и еще двадцать пять пообещал отдать после того, как она выполнит работу. Айрин сидит сейчас рядом со мной и хохочет. Я думаю, что дон нашел Доминика, и он подкидыш…» — Эдуардо и Энджело уже не скрывали смеха. — «Иначе, чем объяснить, что Доминик так беспросветно глуп? Нет, он все-таки, точно, не Прицци. Так вот, прежде чем мы вернем Филаджи, вы должны отдать мне Доминика. Где и когда, я сообщу позже…»
— На этот раз я никого не стану нанимать, — возопил тот, — я сам убью этого щенка!
