К себе
Ты усомнилась в реальности
Того, что любовью зовется,
Ведь от любой банальности
Сердце ускоренно бьется.
Спорщица неукротимая,
Вечно ты жизнь критикуешь,
Вечно в края нелюдимые
Переселенцев вербуешь.
Жить по-людскому не нравится —
Лучше бы с облаком плыть;
Знаешь, моя красавица,
Трудно такой угодить.
Кто ты, скажи мне на милость,
Прошлое разоблачи:
Птицей ли ты уродилась,
Музой ли с неба спустилась,
Света ли ищешь в ночи?
Не отвечай мне. Молчи.
Ночь на 8 июня 1958. Репино
«И вот опять безмолвный челн…»
И вот опять безмолвный челн
Уплыл, рыданием преследуем.
Ток жизни выключен? Не ведаем.
Быть может, ток переключен?
А на кресте венок качается.
Кругом забвение и тишь.
«Нет, этим дело не кончается», —
Ты убежденно говоришь.
И все же, недоумевая,
Ты долго медлишь у холма,
Где скрылась жизнь и где сама
Травинок поросль молодая
Непостижима для ума.
«Будет все, как и раньше было…»
Будет все, как и раньше было,
В день, когда я умру.
Ни один трамвай не изменит маршрута.
В вузах ни один не отменят зачет,
Будет время течь, как обычно течет.
Будут сыны трудиться, а внуки учиться,
И, быть может, у внучки правнук родится.
На неделе пасхальной
Яйцо поминальное
К изголовью положат с доверием,
А быть может, сочтут суеверием
И ничего не положат.
Попусту не потревожат.
Прохожий остановится, читая:
«Крандиевская-Толстая».
Это кто такая?
Старинного, должно быть, режима…
На крест покосится и пройдет себе мимо.
«Так случилось под конец…»
Так случилось под конец,
Не могли сберечь колец.
Потерялося твое,
Я не знаю, где мое.
Так случилось, так пришлось, —
Мукой сердце извелось.
Стало каменным твое,
И обуглилось мое.
Не ропщи и не зови,
Не вернуть назад любви.
Бродит по свету моя,
Под крестом лежит твоя.
Сон («Сон наплывал и пел, как флейта…»)
Сон наплывал и пел, как флейта,
Вводя абсурдное в законное.
Мне снилась будка телефонная
И в окнах будки образ чей-то.
И как во сне бывает часто,
Казалась странность обыденностью,
И сон, свободный от балласта,
Пугал своей непринужденностью.
Я за окном узнала вдруг
Тебя, продрогшего от ливней.
Ты звал меня: «Вернись, прости мне,
Согрей меня, как прежде, друг…»
И в руки ледяные взял
Мои, сведенные от боли,
И боль ушла. Не оттого ли,
Что сон уйти ей приказал?
Он длился, длился… Ночь плыла,
Вводя абсурдное в законное,
И эта будка телефонная
Второю жизнью мне была.
«Когда ты ставишь в глиняную вазу…»
Когда ты ставишь в глиняную вазу
Листвы сентябрьской огненный букет,
Все краски осени припомни сразу
И все тона, которым равных нет.
Боярышника позднего багрянец
С кленовой веткой ты соедини,
Чтоб радовал он в пасмурные дни,
Российских рощ и осени посланец.
В терракотовый выкрашен цвет
Пропеллер из легкой жести,
А креста на могиле нет,
Но цветы и венки на месте.
Под пропеллером фотография,
Юный летчик, мальчик совсем,
И взамен любой эпитафии
Этот дважды простреленный шлем.
Обречен на дожди и на ветер
Коленкор похоронной ленты.
Обречен увядать букетик,
На пропеллер положенный кем-то.
Жизнь заботы и почести делит,
А смерть собирает в одно.
Крест простой, жестяной ли пропеллер —
Ей, бывалой, не все ли равно?
«Черт лица твоего я не вижу…»
Черт лица твоего я не вижу,
Слышу голос любимый твой.
Подойди ко мне, стань поближе,
Дай коснуться тебя рукой.
От волос твоих — запах теплый.
Чтоб тебя разглядеть как-нибудь,
Протираю очков своих стекла…
Надоела в глазах эта муть!
Говоришь: «Не хочу уходить».
И к плечу прислонилась невольно.
Разве этого мне не довольно,
Чтобы все же счастливою быть?
Я хотела бы узнать
То, что так и не узнала.
Я хотела б досказать
Все, чего не досказала.
До пустого дна допить
Чашу, что не допила я.
До таких бы дней дожить,
До каких не дожила я.
Все то, что недоступно глазу,
Все тайны помыслов моих
Во сне увидела я сразу,
Как будто следуя приказу
Намеренья проверить их.
Сон недра вскрыл мои. И вот
Взлетели тени всех пород.
И ужас мне они внушили,
Так многолики тени были:
Та хороша, а та урод,
Та до величия горда,
Та до убожества смиренна,
Та скажет «нет», та скажет «да»,
И обе правы неизменно
И неуступчивы всегда.
Та всех щедрей, а та скупа,
Та всех мудрей, а та глупа,
Та всех добрей, та просто злюка…
Нет, совладать мне с вами — мука!
Чтоб различить вас — я слепа,
Чтоб в руки взять — немногорука.
Вы и враги, вы и друзья,
И тех, и этих принимаю.
Вы — двойники мои, я знаю.
Быть может, вы и плоть моя,
Но, бога ради, кто же я?
«Стихи — соблазн. Стихи — дурман…»
Стихи — соблазн. Стихи — дурман.
Стихи — великое притворство.
Нам в дар неосторожно дан
Избыток слов для стихотворства.
Но целомудренно проста
Порою жизнь и бессловесна.
Рифмованная красота
В ее пределах неуместна.
Повелевает жизнь: молчи,
Слова ничтожны и невнятны.
Внимай, о чем поют в ночи
Мои подземные ключи.
Они без слов. Они понятны.
Низкой тучею прикрытая,
Начала гроза возню.
За волненья пережитые
Я сама себя виню.
Детский страх и суеверия
Давних бабушкиных лет.
Повторяется мистерия,
Но не тот уж пиетет.
Эти таинства природы нам
Не таинственны уже.
Словно двигают комоды там,
На последнем этаже.
Вот и молния царапнула,
Светом брызнула в глаза.
И притихло все. И капнула
Ливня первая слеза.
А за нею треск обрушило
Небо. Хлынул ровный гул.
И пока его я слушала,
Ветер окна распахнул.
Шалый, смелый… О, как верю
Что грозу он прочь угнал.
И окончилась мистерия.
Ливнем занавес упал.
Я поняла не так давно,
Что в зеркало себя не вижу.
Чтоб разглядеть лица пятно,
Я наклоняюсь ближе, ближе,
Но черт не вижу все равно.
Быть может, зеркало — лишь средство,
Чтоб в одиночестве не быть?
Двойник мой, сверстник, спутник детства,
Участник жизни и кокетства,
Мне нелегко тебя забыть.
«Есть память глаз. Она воссоздает…»
