ГОЛОС МЕХИКО
Умоляем, умоляем — тише!
Может, мы еще услышим стон
Человека, что покуда дышит,
Заживо в руины погребен.
Ногти в кровь. Опухшими руками,
Днем и ночью, на пределе сил
Разбираем мы за камнем камень
Братских, дышащих еще могил.
Здесь страшней, чем там, где свищут пули,
Но главою город не поник —
Очереди в донорские пункты,
Дети, повзрослевшие за миг.
Не одни мы — дружбы чистым светом
В горе горьком осенило нас:
Добровольцы, рыцари планеты,
Стали рядом в этот страшный час.
Ногти — в кровь. Опухшими руками,
Днем и ночью, на пределе сил
Разбираем мы за камнем камень
Братских, дышащих еще могил…
«Я в далеких краях побыла…»
Я в далеких краях побыла,
Как солдат, как газетчик, как гость.
Помнишь Сент-Женевьев де Буа —
Под Парижем российский погост?
Сколько там, в равнодушной земле,
Потерявших Отчизну лежит!
В каждом сердце, на каждом челе
Как клеймо запеклось — «апатрид»[5].
Знаю, были их дни нелегки,
Куплен хлеб дорогою ценой.
Знаю, были они бедняки,
Хоть нажил миллионы иной.
Бродят близкие возле оград,
В их глазах безнадежный вопрос.
О, пронзительный волжский закат,
О, застенчивость брянских берез!
Что ж, и нам суждено провожать —
Перед смертью бессилен любой.
Потеряешь когда-нибудь мать,
Удержать не сумеешь любовь…
Но опять захохочут ручьи,
Брызнет солнце в положенный час.
Знаешь, все-таки мы — богачи:
Есть Отчизна — Россия — у нас.
Отними ее — ты бы зачах,
Отними ее — мне бы конец…
Слышу я в заграничных ночах
Перестук эмигрантских сердец…
«Старуха, ровесница века…»
Старуха, ровесница века,
В одну из торжественных дат
Сидит в помещении жэка —
Впервые пришла на доклад.
Раздумье в слезящемся взоре,
Глубоко вздыхает она
О том, что в стране Сальвадоре
Сейчас полыхает война.
Сном вечным солдатским почили
Три сына старухи подряд…
Потом о стране Кампучии
Соседи вокруг говорят.
Подкована бабка не очень.
Про страны те слышит впервой.
Но помнит горящие ночи
Далекой второй мировой.
Она вот осталась на свете,
А мальчиков — мальчиков нет…
Глаза обжигает ей ветер
Дымящихся огненных лет.
Мне мальчики эти, как братья,
Хоть молоды даже в сыны.
Пусть я не бывала в Герате,
Они не видали Десны,
Где гибли десантные лодки
И, словно в мучительном сне.
Качались, качались пилотки
На красной, соленой волне…
Едва ли сумеют другие,
Не знавшие лика войны.
Понять, что теперь ностальгией
И вы безнадежно больны —
Что будете помнить отныне
Не только ущелий тиски,
А то, как делили в пустыне
Воды горьковатой глотки.
В Зарядье, в Кузьминках, на Пресне
Война постучится к вам в дверь,
И может, покажется пресной
Вам жизнь на «гражданке» теперь.
Забудется ль солнце Герата,
Чужая родная страна?..
Острей, чем вода,
Для солдата
Уверенность в друге нужна.
Житейские ссоры-раздоры
Ничтожными кажутся мне…
Грохочут афганские горы,
Пилотки плывут на Десне…
Как больно мне
Мысленным взглядом
Увидеть в Карибской дали
Жемчужину,
крошку,
Гренаду —
Слезинку на лике Земли.
Смахнуть ее было так просто
Забывшей о чести стране…
И сердца пылающий остров
Грохочет от гнева во мне…
Как сладко, как больно, как любо
Увидеть в Карибской дали
Другую жемчужину —
Кубу:
Улыбку на лике земли.
Между Венесуэлой и Бразилией, в недоступных горах Сурукуку, в полной изоляции от остального мира, живет индейское племя Яномами.
Из джунглей, закрытых горами,
Из глуби кристальных озер
Таинственный мир Яномами
Мне смуглые руки простер.
Бананы, табак, авокадо,
Сплошные, как стены, дожди.
Здесь племенем правят, как надо.
Одетые в перья вожди.
Затерянный мир Сурукуку,
Тропический девственный сад…
Мужчины стреляют из лука,
А женщины рыбу коптят.
Здесь святы понятия чести —
Индейцы обетам верны.
Не знают ни лести, ни мести,
Красивы законы войны.
Подумаешь — копья и стрелы!
К тому же в открытом бою…
Когда б они знали про белых,
Что землю взрывают свою!
Про братьев своих бледнолицых
Им лучше б вовеки не знать…
Сегодня железные птицы
Кружились над сельвой опять.
Тростник, маниока, бататы
Цвели, погруженные в сон…
И недра, на горе, богаты —
Поэтому рай обречен.
Проклятое время сурово —
Прощай, затянувшийся пир!
Бульдозеры с вонью и ревом
Ворвутся в затерянный мир…
Раньше в матч я, признаться, бывало,
Выключала приемник, ворча:
«Жаль, что страсти такого накала
Разгорелись вокруг… мяча!»
Но, попав в Лужники случайно,
«Заболела» я в тот же день,
С уваженьем постигнув тайну,
Украшающую людей:
В сердце взрослого человека
Скрыт ребячий волшебный мир,
А футбол — это детство века,
Это рыцарский наш турнир.
Здесь прекрасны законы чести,
Здесь красив благородный бой,
Каждый рад быть в опасном месте,
Каждый жертвовать рад собой.
Здесь сопернику крепко руку
Побежденный с улыбкой жмет —
В том товарищества наука
И достоинства высший взлет!
…Всплески флагов. Свисток арбитра.
И трибун штормовой прибой.
Это — лучшая в мире битва
И гуманнейший в мире бой.
О, как были бы мы спокойны.
Как прекрасна была бы жизнь,
Если б все на планете войны
На футбольных полях велись!
«И надежда царя, и оплоты веры…»
И надежда царя, и оплоты веры —
Неподкупная сталь штыков!—
Презирали армейские офицеры
Жандармерию и шпиков.
Справедливости здесь не ищи, бесспорно
Что поделаешь, как-никак,
Должен кто-то работать на живодерне
И бродячих ловить собак…
Трудно верить, но это было:
Каждый раз, когда шли на смерть,
Тупо целился нам в затылок
«Ангел смерти»— товарищ СМЕРШ[6]
Здесь бессилен мой бедный разум:
Ведь на мушке держали нас
Наши братья — рабы приказа[7],
А преступен был тот приказ…
Все же, даже тогда, поверьте.
Были те, кто в своих — не мог!
От греха откупались смертью,
Слали пулю себе в висок…
Я не знала тогда об этом,
Но сегодня не подаю
Руку «другу», что с пистолетом
Из укрытья следил в бою
За тобою, солдат, за мною:
Сделал в сторону шаг — хана…
Страшно вспомнить, какой ценою
В СМЕРШ платили за ордена…
После, в органах, в самых лучших
Вновь он целился, как в войну…
А когда разогнали тучи,
Позабыли его вину.
Дачка. Пенсия — все законно.
Чтоб без «стука» не заскучать,
В карцер черного телефона
Заключил он жену и мать.
Все прокручивает кассеты,
Сладко жмурясь, как хитрый кот.
Вновь при деле.
Сомнений нету:
Он — сверхпламенный патриот!
И кому это нынче надо:
Слушать женскую трескотню?
Но без ада
Нет жизни гаду,
Оправдания нету дню,
Дню, когда не подловит друга,
Не обманет подругу он.
И шипит, и хрипит с испуга
Бедолага-магнитофон…
Знаю, что на этапах, в БУРах,
А во время войны — в бою
Было много чекистов хмурых.
Не теряющих честь свою.
Им казался их долг мученьем,
Как стеснялись своих наград!..
Добрый дедушка в час вечерний
Из детсада ведет внучат.
