Крестьянский очаг
Et multo in primis hilarans conviuia Baccho
Ante focum, si frigus erit, (si messis, in umbra,
Vina novum fundam calathis Ariusia nectar)
Virg. Buc.
Прежде всего оживлять пиры наши Вакхом обильным
Буду, зимой у огня, а летом под тенью древесной,
Буду я лить молодое вино, Ареусии не́ктар.
Вергилий. Буколики Перевод С. Шервинского[2]
Когда под вечер меркнет небосвод,
Когда усталый в хлев шагает вол,
Когда цепы кончают обмолот,
И прерывает мельница помол, —
О как, свершив урочный зимний труд,
И позабывши зимний лютый хлад,
Сельчане создают себе уют
Среди забав домашних и услад?
Начни, о Муза, петь на сельский лад!
Поленницу на земляном горбу
Укутали от снега и ветров;
И ух, как будет весело в трубу
Гудеть огонь сухих дубовых дров!
Хозяин, воротясь, глядит кругом —
И забывает, что пришла зима,
И люб ему родной и чистый дом —
Да, чистый дом, — хоть бедный, и весьма…
А встречь идет хозяюшка сама.
И после изнурительного дня
Обильной муж потребует еды,
И кружку эля выпьет у огня:
Харчи худые — скверные труды!
И груда пышек источает жар,
А в масле пышки новые скворчат,
И в чугунке горяч мясной навар,
И слышен запах жареных курчат;
И тянется к стропилам сытный чад.
И здесь — ледащим неженкам урок:
Работай от зари и до зари —
И ешь нехитрый кус, идущий впрок! —
И здрав извне пребудешь и внутри.
Да, всякий день пребудешь бодр и прям!
А ночью станешь спать, сурку сродни, —
И шастать прекратишь по докторам:
Ненадобны содеются они.
А смерть придет —
лишь свой преклонный век вини.
Сколь подвигов, из пищи таковой
Почерпав сил, вершил шотландский род!
Бойцы дрались, рискуя головой,
Весь день, покуда солнце не зайдет.
Сколь туго мы натягивали лук!
И нас никто не застигал врасплох:
Датчане гибли от шотландских рук,
Шотландский побеждал чертополох
И римского орла — свидетель Бог!
Семья поест, и примутся тогда
Судачить — языки развяжет эль:
Как прибывала полая вода —
Она для здешних пагубна земель, —
Каков хозяйству был от ней урон;
И как за Дженни увивался Джок;
Как принесла в подоле Марион,
У коей был неведомый дружок…
Чего не вспомнишь, в тесный сев кружок!
А после, в наступившей тишине,
Теснятся дети ближе к очагу:
Проказники, насытившись вполне,
Внимать готовы — ша, и ни гу-гу! —
Рассказам бабкиным о старине,
О ворожбе по сочетаньям звезд,
О колдовстве полночном при луне,
О навях, покидающих погост…
И мнится, даже пес поджал мохнатый хвост!
Вещает бабка: «Дьявол — он здоров
Нечистый сброд науськивать на нас!
Вишь, портят ведьмы нашенских коров,
И в засухе злодейский винен сглаз…»
Не смейтесь, о читатели! Скорбеть,
Внимая бабке, нужно бы, ей-ей:
Вы млады и насмешливы — но ведь
Приблизитесь и вы к закату дней, —
И дряхлость вас не сделает умней.
Пусть одряхлела бабка — все равно
Она еще не из последних прях:
По вечерам жужжит веретено
В старушечьих морщинистых руках.
Садится бабка и за ткацкий стан;
И, если внук на праздник приодет
В самою бабкой скроенный кафтан,
В очах ее лучится добрый свет.
Да, нынче бабка есть, а завтра — нет…
Ох, за день утомлен глава семьи!
Легко ль работать в пору зимних стуж?
И вдлинь своей излюбленой скамьи
Уже хозяйкин растянулся муж.
Но пес и кошки знают: их черед
Вот-вот придет — получат смачный шмат,
И лакомой похлебки всем нальет
Хозяин, — ибо добр и тороват.
Желать ли благ иных, иных наград?
А после будут слушать батраки
Наказ на завтра: как чинить забор,
Как отвозить на мельницу мешки —
Да чтоб не гнать коня во весь опор.
Проверить, сколь исправно заперт хлев
Хозяюшка поденщицам велит:
Пеструшка не корова — чистый лев!
Ну, чья скотина эдак вот шалит?
Все брык да брык — подойник и пролит!
А после — всех одолевает сон:
Зевнули даже пес и котофей.
Всяк честными трудами изнурен,
И всех зовет в объятия Морфей.
Коптит огарок, воткнутый в бутыль,
И сонно головнями свищет печь…
Заливши пламя и задув фитиль,
Сельчане отправляются прилечь,
Поспать — и встать заре грядущей встречь.
Мир дому твоему, о честный друг,
Кормилец добрый наш из года в год!
Пускай же твой усердно пашет плуг,
И сельский труд плоды свои дает
В обилии — как ныне, так и впредь.
Земля! оратаю твоих полей
Здоровую подай вседневно снедь,
И вволю пива пенного налей —
Чтоб жить шотландцам все дружней
и веселей!
Для резвых фей, для их затей
Настала нынче ночь;
И при луне спешат оне
От Кэслз-Донэнз{1} прочь.
А путь один — туда, в Колин!
Летите, скакуны,
Вперед! И вот — заветный Грот{2},
Потоки, валуны…
И что за ночь!
Где меж излучистых брегов
Струится светлый Дун,
Где древле Брюс громил врагов,
Сельчане — стар и юн,
Сходились в доме близ воды —
Искать себе потех:
Рвать кочерыгу из гряды,
В печи калить орех —
Гадать всю ночь.
Пусть из холста, зато чиста
Одежка у девиц;
Сердца нежны, добры, верны,
И краше нету лиц.
А на лодыжках у парней —
«Любовные подвязки»{3};
Один молчит, овцы смирней,
Другой — девицам сказки
Плетет всю ночь.
Сперва среди капустных гряд —
Упрятав лица в шапки,
Не глядя, — ищут наугад
Прямой и крупной хряпки{4}.
Умишком хил, от прочих Вилл
Отбился — ох и прост!
И кочерыжку подцепил —
Что поросячий хвост.
В такую ночь!..
Коль кочешок отменно чист,
Иль несуразно скрючен —
Какой несется гам и свист
Во мглу речных излучин!
И, хряпку испытав на вкус,
Кладут ее над дверью,
На поперечный толстый брус —
По древнему поверью,
В глухую ночь.
Девицам срок спешить на ток:
По колоски пора{5};
Но хищный Роб подкрался, чтоб
Живей пошла игра.
И крепко Робова рука
Сгребла в потемках Нелли,
И очень скоро с колоска
Все зернышки слетели:
Шальная ночь.
Орехов бабкиных запас{6}
Пускается по кругу:
Который парень в этот час
Найдет свою подругу?
Иной орех, попав в очаг,
Лежит с другим на пару;
Иной же скачет на углях
И лопается с жару.
И длится ночь…
Джин два бросает в камелек,
Гадая о судьбе;
«Вот это я, а это Джок», —
Речет она себе.
Сдается, их не разлучить:
Калятся как один…
Но — пафф! Явил орешек прыть,
И Джок покинул Джин —
Испортил ночь.
А Вилл орех калил рядком
С орешком гордой Мэйли;
Серчала Мэйли: с дураком
Крутить амуры — ей ли?
Орешек Мэйли прыгнул вон,
Обжег хозяйке ногу;
И повод Виллом обретен
Облапить недотрогу
Хоть в эту ночь.
А Нелл и Роб сидят в углу,
И сладкий помнят грех;
С орехом, брошенный в золу,
Неразлучим орех,
И Нелли рада неспроста;
А Роб ее украдкой
Со смаком чмокает в уста,
Мечтая сделать сладкой
Всю эту ночь.
А Меррэн с давних мыслит пор
Одно лишь: «Эндрью Белл»…
Тайком идет она во двор,
И шаг весьма несмел.
К печи сушильной держит путь…
Черно в печи от сажи;
А надобно туда метнуть
Клубочек синей пряжи{7}
В такую ночь.
Метнула. Отирая пот,
Мотает вновь клубок.
Застряла нитка, не идет!
А зев печи глубок…
Ужели Белл? А может, бес?
Иль — угол кирпича?
Схватили нитку — жди словес!..
И Меррэн стрекача
Дала в ночи.
О крошке Дженни не шутя
Приносят бабке весть:
Просилось к зеркалу дитя,
Чтоб яблочка поесть{8}.
У бабки в горле дым завяз,
Роняет бабка трубку,
И прожигают искры враз
Новехонькую юбку:
Срамная ночь!
— Попробуй, внучка: съешь и глянь…
Не смыслишь ни бельмеса!
Увидишь, маленькая дрянь{9},
Паскуднейшего беса!
И не успеешь молвить «ох» —
А он присушит глазом;
Умишко из таких дурех
Вытаскивает разом
Он в эту ночь…
— Годков пятнадцать было мне:
Про Шерамурский бой{10}
В ту пору в нашей стороне
Слыхал уже любой.
Все лето — ливни, холода;
Не вызревала рожь.
Но мы как надо и тогда
Отпраздновали все ж
Святую ночь.
— А верховодил Роб Мак-Грин{11},
И весел был вначале:
У Эппи Сим остался сын
От Роба в Ахмакалле…
Но сеять семя конопли{12}
Роб вышел с глупой шуткой —
И много дней черней земли
Бродил, с гримасой жуткой,
И клял ту ночь.
Но чу! Ярится Джеми Флек,
Образчик забияки.
— Чихать на конопь! — он изрек: —
Плевать на ваши враки!
Старик хозяин из мешка
Достал ему толику:
Иди, мол, сей исподтишка —
Поменьше будет крику
Стоять в ночи.
Но Джеми, что хватило сил,
Нарушил тишину;
А за собою потащил
Не грабли — борону!
Бредет, ревет, не глядя вспять:
— Глядел на коноплю!
И та придет ее собрать,
Кого я полюблю —
На эту ночь!
Он даже пел для куража —
И вдруг утратил голос.
И на башке восстал, дрожа,
У Джеми каждый волос.
Мерзейший визг, и хрип, и храп
Услышал олух с тыла…
И обернулся — и ослаб,
И рухнул, видя рыла
Чертей в ночи!
Теперь орясина орет
За страх, а не за совесть!..
На помощь высыпал народ,
И начал Джеми повесть:
«За мной погнался Асмодей,
Чуть не попал в огонь я!..»
Но миг — и сквозь толпу людей
Протрюхала хавронья.
Да что за ночь?
В амбар бежит украдкой Мэг,
Не чая адской кары —
Невыгоден чертям набег
На здешние амбары, —
И наделяет пастушка
Орехами — затем,
Чтоб любопытным дал пинка,
Коль ей в амбаре Тэм
Подарит ночь.
И ловкий поворот ключа
В амбар открыл дорогу;
И Мэг, невнятно бормоча,
Себя вверяет Богу.
Метнулась крыса из угла —
И Мэг вскричала: «Боже!..»
И уж потом себя вела
Святой Агнессы строже
Всю эту ночь.
Шепнули Виллу в ухо: мол,
В стогу твоя подружка…
А там, внутри — ветвистый ствол,
Чтоб шла живее сушка.
Облапил дерево дурак —
И принял за старуху!
И двинул дерево кулак,
Насколь достало духу.
Дурная ночь…
А Лиззи, бойкая вдова,
Шаталась в одиночку,
И от испуга чуть жива
Осталась в эту ночку!
Прошла она и луг, и лог,
Не встретив привидений,
До речки на сумежье трех
Помещичьих владений{13}.
Сгущалась ночь…
И левый омочить рукав
Сбиралась бедолага…
Среди кустарников и трав
Журча, струилась влага,
Звенел недальний водоскат;
А в роще близ холма
Пичуга тенькала на лад
Приятственный весьма.
Какая ночь!
И в этот мирный уголок,
Луны затмивши лик,
Заблудший дьявол — иль телок —
Злокозненно проник!
Услышав дьявольское «му-у»,
Сказала Лиззи «ой!»
И с плеском шлепнулась во тьму —
В речушку головой!
Вот это ночь!
На чистом камне очага
Три плошки встали в ряд{14};
Но сей порядок — ночь долга! —
Стократно изменят.
И дряхлый Джон, полвека жен
Видавший лишь чужих,
Тройной промашкой раздражен,
Ругнулся и притих —
На всю-то ночь.
О сколько елось и пилось —
Не кроху, и не малость!
О сколько небылиц плелось,
Дабы прогнать усталость!
О сколько шуток и проказ!..
О сколько пылу в плясе!..
И, клюкнувши в последний раз,
Уходят восвояси
Все в эту ночь.
