ОТ ИМЕНИ ПАВШИХ
(На вечере поэтов, погибших на войне)
Сегодня на трибуне мы — поэты,
Которые убиты на войне,
Обнявшие со стоном землю где-то
В своей ли, в зарубежной стороне.
Читают нас друзья-однополчане,
Сединами они убелены.
Но перед залом, замершим в молчанье,
Мы — парни, не пришедшие с войны.
Слепят «юпитеры», а нам неловко —
Мы в мокрой глине с головы до ног.
В окопной глине каска и винтовка,
В проклятой глине тощий вещмешок.
Простите, что ворвалось с нами пламя,
Что еле-еле видно нас в дыму,
И не считайте, будто перед нами
Вы вроде виноваты, — ни к чему.
Ах, ратный труд — опасная работа,
Не всех ведет счастливая звезда.
Всегда с войны домой приходит кто-то,
А кто-то не приходит никогда.
Вас только краем опалило пламя,
То пламя, что не пощадило нас.
Но если б поменялись мы местами,
То в этот вечер, в этот самый час,
Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,
Губами, что вдруг сделались сухи,
Мы, чудом уцелевшие солдаты,
Читали б ваши юные стихи.
Не в войну, не в бою,
Не в землянке санвзвода —
В наши мирные дни,
В наши мирные годы
Умирал комиссар…
Что я сделать могла?..
То кричал он в бреду:
— Поднимайтесь, ребята!—
То, в сознанье придя.
Бормотал виновато:
— Вот какие, сестренка, дела…
До сих пор он во мне
Еще видел сестренку —
Ту, что в первом бою
Схоронилась в воронку,
А потом стала «справным бойцом»,
Потому что всегда впереди,
Словно знамя,
Был седой человек
С молодыми глазами
И отмеченным шрамом лицом.
След гражданской войны —
Шрам от сабли над бровью…
Может быть, в сорок первом,
В снегах Подмосковья
Снова видел он юность свою
В угловатой девчонке —
Ершистом подростке,
За которым тревожно,
Внимательно, жестко
Все следил краем глаза в бою…
Не в эпохе,
Военным пожаром объятой,
Не от раны в бою —
От болезни проклятой
Умирал комиссар…
Что я сделать могла?..
То кричал он, забывшись:
— За мною, ребята!—
То, в себя приходя,
Бормотал виновато:
— Вот какие, сестренка, дела…
Да, солдаты!
Нам выпала трудная участь —
Провожать командиров,
Бессилием мучась:
Может, это больней, чем в бою?..
Если б родину вновь
Охватили пожары,
Попросила б направить меня
В комиссары,
Попросилась бы в юность свою!
НА ВЕЧЕРЕ ПАМЯТИ СЕМЕНА ГУДЗЕНКО
Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
С. Гудзенко
Мы не трусы. За жизнь заплатили хорошую цену.
А стоим за кулисами робки, строги и тихи.
Так волнуемся, будто впервые выходим на сцену —
Мы, солдаты, читаем ушедшего друга стихи.
Я и впрямь разреветься на той трибуне готова.
Только слышу твой голос: «Не надо, сестренка,
держись!»
Был ты весел и смел, кареглазый наш
правофланговый,
По тебе мы равнялись всю юность, всю зрелость,
всю жизнь.
И в житейских боях мы, ей-богу, не прятались
в щели.
Молча шли напролом, стиснув зубы, сжигали мосты.
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией во всякое время чисты.
Прозрачных пальцев нервное сплетенье,
Крутой излом бровей, усталость век,
И голос — тихий, как сердцебиенье,—
Такой ты мне запомнилась навек.
Была красивой — не была счастливой.
Бесстрашная — застенчивой была…
Политехнический. Оваций взрывы.
Студенчества растрепанные гривы.
Поэты на эстраде, у стола.
Ну, Вероника, сядь с ведущим рядом,
Не грех покрасоваться на виду!
Но ты с досадой морщишься: «Не надо!
Я лучше сзади, во втором ряду».
Вот так всегда: ты не рвалась стать «первой»,
Дешевой славы не искала, нет,
Поскольку каждой жилкой, каждым нервом
Была ты божьей милостью поэт.
БЫЛА! Трагичней не придумать слова,
В нем безнадежность и тоска слились.
Была. Сидела рядышком… И снова
Я всматриваюсь в темноту кулис.
Быть может, ты всего лишь запоздала
И вот сейчас, на цыпочках, войдешь,
Чтоб, зашептавшись и привстав, из зала
Тебе заулыбалась молодежь…
С самой собой играть бесцельно в прятки,
С детсада я не верю в чудеса:
Да, ты ушла. Со смерти взятки гладки.
Звучат других поэтов голоса.
Иные голосистей. Правда это.
Но только утверждаю я одно:
И самому горластому поэту
Твой голос заглушить не суждено,
Твой голос — тихий, как сердцебиенье.
В нем чувствуется школа поколенья,
Науку скромности прошедших на войне —
Тех, кто свою «карьеру» начинали
В сырой землянке — не в концертном зале,
И не в огне реклам — в другом огне…
И снова протестует все во мне:
Ты горстка пепла? К черту эту мысль!
БЫЛА? Такого не приемлю слова!
И вновь я в ожидании, и снова
Мой взгляд прикован к темноте кулис…
Памяти Людмилы Файзулиной
Солдаты! В скорбный час России
Вы рвали за собой мосты,
О снисхожденье не просили,
Со смертью перешли на «ты».
Вы затихали в лазаретах,
Вы застывали на снегу,—
Но женщину представить эту
В шинели тоже я могу.
Она с болезнью так боролась,
Как в окружении дрались.
…Спокойный взгляд, веселый голос —
А знала, что уходит жизнь.
В редакционной круговерти,
В газетной доброй кутерьме
Страшней пустые очи смерти,
Чем в злой блиндажной полутьме…
Работать, не поддаться боли —
Ох, как дается каждый шаг!..
Редакция — не поле боя,
Машинки пулемет в ушах…
В Москве, в переулке старинном,
Росла я, не зная тогда,
Что здесь восходила
Марина —
Российского неба звезда.
А после, в гремящей траншее,
Когда полыхала земля,
Не знала, что смуглую шею
Тугая стянула петля.
Не знала, что вновь, из тумана
Взойдет — и уже навсегда!—
Сгоревшая жутко и странно
Российского неба звезда.
Нам жилось и дышалось легче,
Оттого, что был рядом друг,
Не умевший сутулить плечи,
По призванию политрук.
Комиссар, что единым словом
Полк поднять бы в атаку мог…
Знаменитый поэт, лавровый
Он с усмешкой носил венок.
Подлецы перед ним смолкали,
Уползали льстецы с пути.
Мог чужую беду руками
Слуцкий запросто развести.
Но рвануло из рук оружье —
Уходила с Земли жена.
Даже им от вселенской стужи
Не была она спасена…
Сам себя присудил к забвенью,
Стиснул зубы и замолчал
Самый сильный из поколенья
Гуманистов-однополчан.
Друг! Беда тебя подкосила,
Но воюет твоя строка.
Словно колокол, над Россией
Бьется сердце политрука.
«„Великий“ — поэт называет поэта…»
