В нем ослепленье и прозренье в нем.
И что пришлось, отхлопав, перетопать,
Уж никаким не истребить огнем.
И в отдаленных тех краях недаром
Жевал свой хлеб,
Как жестяной осот.
Оттуда «десять сталинских ударов»,
Из далей тех осмыслил и высот.
Сбрось массовый психоз, народ, не рань
Себя лесами идолов в металле!
Оплачь калек войны, уродцев, рвань,
Их по твоим же просьбам заметали.
Иллюзий нет, душа.
Помыслим, стой.
Вглядись в фанерки звезд, в погосты-чащи.
Легко произнося: «Тридцать шестой...»,
Мы восхваляем мрак кровоточащий,
Тот, ножевой, жеребый злобой взмах,
С которого начнутся все расчеты:
Смешав идею Господа и Черта,
Чума свила гнездилища в умах...
Пока буржуев превращали в нищих
И тайная плелась интриг игра,
По приграничным росам
Танков днища
Ползли к воротам нашего двора.
Уже повержен Краков. Пал Париж.
О чем молчишь ты,
Каторжный дружище?
О чем с самим собою говоришь?
По проволоке ржавой
Одиноко
Скользит луна.
Свет камерный в окне.
О ней молчишь,
Теперь уж недалекой,
В Прибужье сталью дышащей войне.
Тревожно так.
Тревожно мне. Тревожно.
Вдруг резко обернусь -
Глаза в глаза! -
89
Все та же всеготовность.
Вновь возможно,
Команду дав: «Вперед!» -
Идти назад.
Когда энтузиазм бурлит, нет места
Для личного. Все объединены:
Клеймя «врагов народа», как известно,
Мы глушим мерзость
Собственной вины.
Да, да, да, да,
У нас все это просто.
Достаточно сказать:
«Тьма - свет. Свет - тьма»,
И светоч коллективного ума
Не отличишь от стадного уродства.
Вот только так,
Услужливо, уроды,
Вошли мы в тупиковый гололед.
Лишь только так -
От имени народа
Народ себя
На плаху и ведет.
Прикажут - бьем.
Заставят - возгордимся.
Притопнут - судим.
Совесть не в цене!
И вот идут уж по карагандинской,
По вечной по колымской целине.
Им несть числа. Шагают легионы...
А рядом - автоматы на ремне.
По всей - по всей земле приговоренной,
По той дальнесибирской стороне.
И гул призывов массовых
Неистов!
Гулаговцам-отцам не угадать,
Куда пойдут сыны-рецидивисты:
В разбой, в забой
Иль под плотину, в гать.
И лишь глава убийц пьянел от трона,
И зыркал, щурясь, в город и село.
И сонмы,
Миллионы похоронок
В страну
С востока,
С запада
Мело...
90
ПРИСПЕЛО ВРЕМЯ МАРОДЕРУ...
В июле 2003 года Миша взял в доработку
стихотворение «Бой отгремел...» и написал
посвящение: «Моим родимым - Леночке с
Вадимом». Запоздалая признательность чело-
веку, который никогда об этом не узнает - он
умер в 2001 году. Не узнала об этом и второй
адресат посвящения, жена Вадима Лена
Кожинова. Связь наших семей порвалась.
Вадиму Валерьяновичу, его авторитету,
личной заинтересованности Миша обязан своим
прорывом в литературу. Он рассказывал, как
вскоре после переезда в Вологду был приглашен
в гости в Москву. Чтобы создать
непринужденную обстановку в общении с быв-
шим лагерником, Кожинов решил обставить это
«под спирт». На кухонном столе стояло
несколько поллитровых баночек, в которых были
налиты в разном количестве спирт или вода.
Время от времени мужчины заходили, чтобы
прихватить очередную баночку, а Лена
(единственная женщина!) бегала по кухне,
нюхала оставшиеся и частично подменяла спирт
водой.
Вадим достал гитару:
- У меня нет голоса, но я пою душой.
Миша протянул руку:
- Дай-ка я.
Провел по струнам, поправил настройку. Мастер чувствовался сразу:
- Ах, не одна ли дорожка во поле...
Да и ту прометет добела.
И не надо ни доли, ни воли,
Кроме той, что ты, Русь, мне дала.
Напряжение «хрустнуло». Кожинов подхватил песню. Много было спето в тот вечер,
а эта осталась главной.
А вот как муж рассказывал об отъезде из Москвы. На вокзал шли с кем-то вдвоем,
конечно, пьяные, и в пути друг друга потеряли. Деньги остались у приятеля, а где его ис-
кать? - может, уже под забором уснул или милиция прихватила. Миша вышел на перрон,
где уже стоял поезд «Вологодские зори». Завтра с утра на работу. В отчаянии зашел в
вагон и забрался на верхнюю полку.
Застучали колеса. Проводник пошел проверять билеты...
- Я признался сразу, - вспоминал Миша. - Попросил: «Только не ссаживайте меня.
Выпишите штраф и довезите до Вологды». Проводник так и сделал. Штраф пришел на
фабрику «Прогресс», Миша сразу его уплатил.
Время от времени Кожинов приезжал в Вологду, Мишу приглашали на встречи. Как-
то вологодские писатели сняли прогулочный теплоход и поехали по Сухоне на родину
Николая Рубцова – там должно было состояться открытие памятника поэту. На палубе
Сопин и Кожинов сидели вместе за столиком, и кто-то сказал:
91
- Смотрите, два Кожинова.
По интересной случайности они были не только одного возраста, но и похожи
внешне.
Дома у нас Кожинов не бывал, но однажды попросил приютить на несколько ночей
незнакомого человека, пока тот не найдет постоянное жилище. Наверное, подумали мы,
такой же бедолага, как некогда Михаил... Мы эту просьбу выполнили, но дружба не
продолжилась - кажется, протеже в Вологде не задержался. Даже имени не помню.
После журнальной подборки 1992 года в «Нашем современнике», где было напеча-
тано стихотворение «Бой глуше. Дальше…», Вадим Валерьянович позвонил в Вологду.
Поздравил, и все повторял:
- Миша... Миша...
Создавалось впечатление, что он то ли задыхается, то ли плачет. (Миша был
растроган, растерялся, поделился со мной: «Я даже сначала подумал, что он пьяный»).
Это стихотворение Кожинов цитировал в своих трудах и в телевизионной передаче, а
в одном из частных разговоров о Михаиле сказал: «Это провидец».
Когда Миша, рассказывая по телефону о выходе очередного сборника, сказал, что
поэтической биографией он обязан ему, Вадиму Валерьяновичу, тот ответил:
- Жене скажи спасибо.
И все же, по крупному счету, Кожинов о Сопине-поэте не написал. Почему? В
личном разговоре объяснил это мистически:
- Я, Миша, боюсь о тебе писать, потому что всех, о ком я написал, уже нет в живых.
Но мы с Михаилом думали, что есть тому более глубокая причина. Кожинов сказал
правду, когда в 1982 году на встрече в Доме литераторов в Москве мне разъяснил:
- Я поэзией больше не занимаюсь. Перешел к истории.
Он действительно не хотел больше заниматься современной поэзией, но это ему не
удавалось. Приходили такие, как мы, за помощью, и он не мог отказать. Посильно содей-
ствовал. Но возможностей оставалось все меньше - и, похоже, сил тоже.
Через год после выхода сборника «Предвестный свет» в журнале «Москва» появи-
лась рецензия его аспирантки Ларисы Барановой-Гонченко «Это я пробиваюсь через поле
судьбы…».
В последний раз Миша встречался с Вадимом Валерьяновичем в Вологде уже в раз-
гар перестройки. Кожинов сказал:
- Принеси стихи. Я сам отнесу их Стасу Куняеву (редактору «Нашего современни-
ка»).
Миша ответил, что в журнале уже есть несколько подборок, а дома, еще раз обдумав
