Здравко Кецман - Стихи из книги «Домашняя утварь»

Когда он понял: недолго еще осталось,
все собрались —
будто решили переезжать.
Мне это пригрезилось, но все это словно
происходило наяву. Многое вспомнилось позже,
не сразу. Казалось, я утопаю в зыбучем песке, и
былая жизнь иссякает. Она тонула вместе со мной
и с домом. Во сне, который я гнал от себя. И сон
этот все возвращался, и я его видел снова и снова.
Вот дедушка Йоя, отец мой Бошко и трое дядьев
ввечеру садятся за стол, огромный, дубовый, за
которым мы — а было нас, почитай, двадцать
пять — ели обычно вместе, и начинают раздел
нажитого добра, которым владели сообща, а
теперь все будет поврозь.
Поужинали, и дед поднял руки:
«Принесите ведро воды —
нужно,
чтоб руки были чисты».
Невестки и детвора затаились в углу.
Потупили головы дочери.
Много нас было — полная горница.
Тускло светила лампочка на стене, но лица друг друга
мы видели.
Тишина сочилась по каплям.

Ложка рот кормит.
Бабушка Стана выложила их на стол.
Слова
сыпались по столу,
как кукурузные зерна.
Эта ложка тебе, а эта — тебе, а тебе — вот эта, а эта —
                                                опять тебе, и эта, и эта, и эта…
Лопалась тишина,
как перелатанные обноски…
На стене — паук-косиножка, черный монах,
у него особая роль:
отвести от дома погибель
или
неурочного гостя…
Ложки переходили в руки невесток — новых хозяек,
                                  отведавших за столом только хлеба
                                                                        из кислого теста.
Я знал, что это — не просто дележ, а уход
в другие дома, которым еще предстояло
отпочковаться от этого.
Ложки —
ноги ползущего паука.
Уходящие ноги.
Главный нож остается здесь.
Вилки — за ложками.
Малые ножики — тоже.
А ночь идет своим чередом, дед продолжает раздел,
слышатся звуки ночные…

Дед Йоя велит
бабушке Стане:
теперь принеси тарелки.
Дрожащие руки их ставят на стол,
а дед говорит, деля:
тебе вот эту тарелку, тебе — вот эту, а эту тебе,
                                                                                   и тебе…
Глиняная посуда: тебе — кувшин для воды,
тебе — плошку для хлеба,
тебе вот этот горшок, а тебе — вон тот…
Жаровни: тебе — вот эту, тебе — вон ту, а эту тебе, и
                                                       тебе…
Роняет слово за словом, а слова все не иссякают —
как и домашний скарб…
Иголка, наперсток, ножницы —
                                             все, что для рукоделия,
старшей дочери Цвете,
пусть коротает ночи,
ожидая того, кто уже не вернется.
Пусть коротает день.
Кадушка для стирки белья, валек и доска —
дочери Марье, вышедшей замуж в Гончине,
у нее родились два сына, их надо растить в чистоте.
Ткацкий станок — младшенькой, Милке,
                                                         выданной замуж в Картезе.
Все мы помним, как дед
любил сидеть с нею рядом,
перебирая пальцами длинные нити,
а когда обходил свой дом,
заглядывал полюбоваться,
как она ткет.
И все мы знали, которой из дочек он скажет:
у тебя сто уловок, чтобы меня провести, —
уходи, твоим ухажерам меня уже не разбудить.
Закончив дележ, дед молвил: завтра
обедайте, кто как знает.
И ушел в свою комнату, и заснул,
заснул…

Дед Йоя встал спозаранку
и начал делить дом:
старшему сыну, Иовану, я выделяю погреб
(он сложен из камня). А вы ему помогите
поставить стены и справить кровлю.
Двум сыновьям — Миле и Бошко —
даю по две комнаты (остается одна,
с печью, — сами знаете чья).
Будут четыре дома:
один — на Уриях, второй — на Кетениште,
третий — под Тодиной Главицей, четвертый — ну, это
                                                                                         потом…
А самому младшему, Мирко, — крышу.
Ее мы поднимем молитвой
(Господь да простит его душу — пуля его сразила
в Петровце, когда он воевал в партизанах)
и каждодневным трудом,
и руками нашей земли.
Где камень — вы знаете.
На каждом шагу под ногами.

День наступил второй, и дед
начал раздел скота —
по головам.
Женского пола — дочкам. Каждой по пять овец,
чтобы плодилось стадо, и каждой — козу молочную,
и корову, кормить детей. И молодь — телят да ягнят.
Куры — всем по одной,
плюс по десятку яичек на выведение.
Пусть у каждой будет курятник.
Волы — сыновьям, каждому по одному.
Пахать — запряжете попарно.
Пса же — не троньте. Собак заведете своих,
а этот порог — его.
Лошади: всех продать. Выручку — на постройку.
Для тягла в хозяйстве достаточно будет волов.
А хромую кобылу — дочери Саве,
бобылке, живущей в Подлуге, земля там ровнее,
удобней ступать…
Сама во всем виновата,
и помощи пусть не ждет.

Земля — она только Богова, и больше ничья. Землю
не делят, она дается на время, на ней мы живем и
работаем. Посему — осторожно с межами: если
поспорите, головы не теряйте.
Земля на склонах — она,
докуда достанет взора, въелась в холмы и камень.
Тот, кто ее получит, возьмет кайло и двуколку.
Пусть каждый из вас расширяет свои угодья,
насколько позволят теодолит с дальномером.
Прочее: то, что на Уриях, — старшему, Йовану,
и моему внуку Душану, его сыну.
Продольные нивы — Миле,
растут на них камни,
получит кирку и корзину.
Мирко — ему
все уже дадено Богом.
Бошко — округлое поле (то, что за домом).
Двор — мне и матери Стане.
Вам сюда путь не заказан.

На стене затаился паук, смотрит, что мы тут делаем,
все ли свои,
и вертится ли наш дом
вместе с Землей, на ней.
Вершим мы дележ,
вершим у него на виду.
Катаем клубки черной пряжи,
катаем клубки белой пряжи,
катаем клубки пестрой пряжи,
из одних рук в другие.
Так и вершим дележ
до Судного дня.
Катаем клубки, похожие
на муде древнего предка.
Полы у нашего дома
прогибаются под ногами —
порога не перейти:
слишком много клубков
накатано.

На крышу дома села ворона
и трижды каркнула:
кар! кар! кар!
Улетела в сторону леса.
Что хотела сказать,
чертовка?
В лесу не счесть тайников
и полых стеблей,
в которых прячется ветер.
Кто-то идет к нам,
идет
легким шагом, неслышным,
может, кто-нибудь из своих,
может, чужак — появится
и что-то возьмет, унесет.
Раздел уже завершен,
остается забрать у мертвых
то, чего им не надо.