Леонид Семенов - Собрание стихотворений

В темную ночь над памятью снов вдохновенных
песни раздались мои
                                стонами робко-звонкими.
В теплую ночь так цветы на могилах священных
тянутся в звездную высь
                                стеблями нежно-тонкими.

Заря боролась со звездами,
тебя я ризою обвил,
осыпал пышными цветами
и кротко с тихими мольбами
земле родимой возвратил.

И над тобою преклоненный,
я долго плакал в тишине
и внял обет душой смущенной,
что ты подругой обновленной
однажды явишься ко мне.

С тех пор прошел я путь тяжелый,
скитался долго одинок
и, обходя чужие долы,
из терний, тихий и веселый,
для встречи новой сплел венок.

На утренней звезде
у трав мы тихо вопрошали:
скажите, травы, где
пророк без гнева и печали?

Был день заветный недалёк,
мы певчих птиц спросили в роще:
скажите, где пророк,
пророк веселый, полный мощи?

Был солнца зной невыносим,
спросили мы у дев стыдливых,
не встретился ли им
пророк любви, пророк счастливых?

Но, шелестя у наших ног,
дремали травы без тревог,
но песни птиц не умолкали
и мы ответа не слыхали.
Смеялись дочери земли;
они купаться к морю шли…

Я пустынею робко бреду
и несу ей свечу восковую.
Ничего от пустыни не жду,
ни на что не ропщу, — не тоскую.

Тени жадно столпились кругом,
их пустыня мне шлет роковая.
Неповинен пред ней я ни в чем,
как невинна свеча восковая.

Кем, зачем мне она вручена?
Я не знаю, пред тайной робею…
Но не мною свеча зажжена,
и свечи загасить я не смею…

Томительна глухая ночь,
но мирно теплятся лампады,
и духа, полного отрады,
забвенью сна не превозмочь.

Мы ждем. Мы рано в храм пришли,
надели белые одежды
и в полночь — мира и надежды
достойно жертвы принесли.

Печать позорную греха
мы смыли чистыми слезами,
престол украсили цветами
и ждем с молитвой Жениха.

И мы дождемся: Он придет —
при звуках радостных цевницы
и с первым отблеском денницы
нам искупленье принесет.

К Нему навстречу потечем
мы с громким гулом ликованья
и со слезами упованья
мольбу за спящих вознесем.

И будет тих — глубокий взгляд
святых очей Его над нами
и над склоненными главами
слова прощенья прозвучат.

Мы ждем. Молчит глухая ночь,
но ярче теплятся лампады,
и в сердце веянья отрады
забвенью сна не превозмочь.

Я затеплил свечу и молюсь горячей,
и Кому я молюсь, — я не знаю.
И увидит ли Он жар молитвы моей,
и услышит ли зов, — я не знаю.

Но я видел в младенчески-ясных очах
отблеск тайны святой и прекрасной.
И я видел чело молодое в лучах,
озаренное думой прекрасной.

И правдивое слово сказать я боюсь;
отчего я боюсь, — я не знаю.
Но затеплив свечу, горячей я молюсь
и о ком я молюсь, — я не знаю.

Когда в полночь с башни монастыря
прольется в долины медленный и протяжный звон,
и месяц, поднявшись над лесом,
зальет своим матовым блеском
всю окрестность,
я выйду к тебе.
Я выйду осторожно, как ласковый ребенок,
и подойду к глубокому, спящему озеру.
Ты встанешь передо мной бескровная и белая как туман,
откинешь назад свои мягкие, как водоросли, волосы
и, обвив мне шею гибкими и прозрачными руками,
сама холодная, как вода,
прижмешься ко мне с долгим любовным поцелуем.
Ты будешь молить меня о чуде.
И чудо свершится:
я отдам тебе огонь и плоть,
волью в твои жилы свою красную кровь,
и счастливая, как рыбка ты мелькнешь,
и уйдешь от меня в далекие, вечные страны.

Утром скажет барышня в церкви
про инока с белым лицом:
«Отчего он так бледен?»
А сама она — розовенькая, как заря
в своем белом платьице и белой шляпке.

Когда зардевшись и робея,
ты переступишь мой порог, —
победой жизни пламенея,
нас примет радостно чертог.

Но все уйдут, умолкнут речи,
один останусь я с тобой.
Я загашу поспешно свечи
перед стыдливой наготой.

Запечатлею поцелуем
очей смущенных синеву;
желаньем дерзостным волнуем,
одежды брачные сорву.

Я заключу тебя в объятья,
и, целомудренно-чиста,
для вечной святости зачатья
твоя смирится красота.

Распустила я косы волнистые,
я цветами постель убрала,
приготовила масти душистые,
восковые светильни зажгла.

Он придет ко мне с чарами пышными,
он прекрасен как дуб и могуч,
поцелуя дарами неслышными
так не жег меня солнечный луч!

Тени, тени уйдите смущенные,
я бесстыдна, смела и хмельна!
Прочь одежды пред ним благовонные!
Смелым тайна блаженства дана…

Солнце, солнце, глянь в оконце!
Мы в гробу среди избы.
Мы рядились, мы молились,
ждали ангельской трубы.
Говорили: ангел встанет,
вот я — здесь, она — во мне.
Солнце встанет, к нам заглянет.
Мы очнемся. Мы — во сне.
Ангел ангельски вострубит
и пробудит ангел плоть.
Солнце плоть нам приголубит,
душу вдунет нам Господь.
Что случится? Кто восстанет?
Солнце глянет: Тишина.
Ангел скажет, не обманет:
дух един и плоть одна.
Было двое, стало трое,
будем трое мы одно.
Солнце, солнце золотое,
Глянь, родимое, в окно!

Заливается смехом царица,
сыплет кос ржано-кудрых руно.
Вся в огнях голубая божница,
отражает их в пене вино.

«О мой царь!» — «Что, царица? я слышу!»
«Занимается в небе заря».
«На царицу я золотом пышу.
Пей же кубок»… «До дна. За царя!»

Прозвенели два брошенных кубка,
разлился их серебряный звон.
«Что ты видишь, что слышишь, голубка?»
«О я вижу лазоревый сон!

Разрываются звездные сети
на заре тают в небе огни»…
Царь с царицей смеются как дети,
царь с царицей в божнице одни!

Ее вели по темным залам,
бежали тени от огней.
Она, вся в белом с опахалом,
шла мимо нас под покрывалом,
подруги с нею в бледно-алом,
и мальчик в белом перед ней.

За ней мы шли и провожали
ее поклоном до земли.
Ее там женщины встречали,
над ней обряды совершали,
ковры ей розовые стлали,
к постели розовой вели.

И ждали мы у входа спальней
и ниц склонялись, не глядя…
Был мрак печальный безначальней;
но кто-то в нем от залы дальней
незримо шел к опочивальне
и тихо веял, проходя.

Царя подъяли на щиты.
Кругом воздвигли копья лесом.
Как мрамор — царския черты
под звездоочитым навесом.

Царя несут. Блестит парча.
Теснее в ряд дружина стала.
В руке у каждого свеча.
На взоры спущены забрала.

Идут. Поют. «Царю поем.
Восстань, восстань на брань и суд!
Мы все здесь, верные, кругом.
Ты слышишь? верные зовут!»

Но царь не слышит; на щитах
он также ровен, лик без крови.
Чело в венце и меч в руках,
недвижны стиснутые брови.

«О тише, верные, он спит.
Сомкнуло время бездну с бездной,
и хаос мирно ворожит
над царским прахом пылью звездной.

Но час настанет, встанет царь
и совершит свой суд любовный.
Воссядет отрок на алтарь
для жертвы новой и бескровной»…