Леонид Семенов - Собрание стихотворений

Пламя девственно-святое,
свет живительный земли,
звезды в благостном покое
нас от скорби не спасли.
Ты же, грозный, непорочный
разбуди свои огни!
Оробелых в час урочный
знойной лаской обмани!
Будет праздник: мы несмело
подойдем к святым кострам,
отдадим нагое тело
знойно-лижущим огням.
Как невеста молодая
ступим трепетно на них…
Ты, мучительно лобзая,
наш ликующий жених!
Нам спалишь лицо и руки,
обожжешь нам жадно грудь —
и откроешь в недрах муки
светозарной смерти путь!

Гори, гори, огонь священный!
Сыны забытые земли,
тебя с молитвою смиренной
в глухую полночь мы зажгли!
Согнал нас ветер с гор в пустыни,
от звезд не знали мы тепла,
и жизнь без таинств и святыни
в заботах мелочных текла.
Но был нам миг: среди видений
забыв заветы страшных слов,
на сладость гордую падений
мы променяли мир богов.
Переступили мигов грани
и победили сны огнем…
К тебе за таинством сгораний,
все разрешающий, идем.
Ликуй, дерзай огонь надменный!
Могуч твой яростный язык!
Светися вещий, неизменный,
блаженства скорого тайник!

Жарче, жарче пламя злое!
В диком трепете твоем
мы блаженство неземное
смертной мукой познаем!
Мой жених огнем жестоким
сжег мой девственный венок
и таинственно-глубоким
зрела жизни я поток.
Сладострастными речами
он мой разум опьянил
и бесстыдными огнями
тело робкое обвил.
Я безвольно, я безгласно
отдалась яру страстей,
мне ль бороться своевластно
с блеском пышущих огней?!
Жарче, жарче! Страх откинем.
Пойте люди? Мы в огнях…
Быстро, быстро с гимном сгинем
на ликующих кострах!..

О пойте, пойте гимн страданью,
слагайте песнь его огню!
От испытанья к упованью,
от упованья к ликованью —
наш путь к сияющему дню!

За счастьем жалким, счастьем дольним
мы раболепно не пошли,
не сном плененные крамольным,
от мук невольных к мукам вольным
свою святыню понесли!

Нет, выше мира, мира тленья —
мир исступленья, мир мечты.
В огне ступени искупленья
и от паденья до спасенья
все звенья пламенем чисты!

О пойте, пойте гимн страданью,
пути так близки наяву!
От испытанья к упованью,
от упованья к ликованью,
от ликованья к божеству!

Мы пляшем, пляшем, пляшем,
несемся с гиком по холмам,
пред богом плясок в круге нашем
пусть плоть покорствует кругам!

Дана нам радость в сочетаньи,
в сплетеньи тесном в сгибах тел;
священно голых ног мельканье,
блажен, кто в плясках быстр и смел!

Бегите, братья, шибче, девы!
Пусть ходит ветер от рубах.
От Бога — буйные запевы,
и Бог наш юный — чист и наг!

Ему не надо лжи и сказок,
пред ним быть вольно без личин,
пред Богом хмеля, Богом плясок
мы все в сплетеньях как один!

Быстрей и шибче до забвенья!
Растут желанья, резвость ног…
До исступленья, до паденья
нам заповедал пляски Бог!

Стоит в лесу угрюмая,
безмолвная ольха.
Над нею, — словно думая,
ночь белая тиха.
Кругом сосна корявая,
под мохом кочки пней,
вода в болоте ржавая,
ольха склонилась к ней.
Там корни влажной глиною
питаются на дне,
опутанные тиною,
трудятся в тишине.
Заклятьями глубокими
сплетенные с землей,
питают жизни соками
ольху с ее листвой.
Но скрыт игрой блестящею
их девственный тайник;
перед ольхой дрожащею
родной лишь явлен лик.

Ты помнишь? — мы гимны Варуне слагали,
им вторили тихого Ганга струи,
и рощи и долы тем песням внимали,
и звезды, в волнах зажигая огни.

Мы были как боги, не знали печали,
но слезы восторга невольно текли:
те слезы мы в волны с молитвой роняли,
и волны их к лону морскому несли…

Ты помнишь, как лотосам стройным и нежным
о счастье людей и богов безмятежном
шептала чуть слышно, ласкаясь, река.

И лотос дрожал в упоеньи блаженном,
а в воздухе мерно с напевом священным
сливался молитвенный шум тростника?

Ты помнишь? — в стране пирамид раскаленной,
где с негой роскошною царственный Нил
лобзает и лижет волной полусонной
гранит многовечный безмолвных могил,

там, помнишь, Изидою жрец вдохновленный
молиться таинственно в храм уходил,
и падали ниц мы толпою смущенной
на камни в дыму благовонных кадил?

Под скорбные песни молитв покаянных
тонули мы в грезах туманных и странных,
но видеть не смели богини лица.

И сфинксы загадочно в волны глядели,
а волны струились к неведомой цели
и страхом сжимались людские сердца.

Ты помнишь ли берег Эллады счастливой,
под солнцем лазури прозрачной покой,
в дубраве мельканье наяды пугливой,
крик фавна и звонкую песнь под скалой;

а утром у моря, где лавр над оливой
склонился, увенчанный цепкой лозой,
ты помнишь богиню — всю в пене ревнивой
и прядь ее светлых волос над волной?

Там мирно трудясь над родными полями,
мы жили, не зная вражды с небесами;
ни злобы, ни грешных волнений в крови;

и просто к нам боги с небес приходили,
и смертных невинным напевам учили
и мудрому знанью и счастью в любви.

Ты помнишь берег Иордана,
куда гонимые тоской,
на голос строгий Иоанна
текли мы жадною толпой.

Он приходил к нам с гор Ливана;
был бледен — лик его худой;
горел как солнце из тумана
святых очей огонь сухой.
Он нас крестил водою чистой

и вел стезею каменистой
к смиренью, к подвигам святым!
не пил вина он и сикера,
и крепла дерзостная вера
при нем — в Грядущего за ним…

Сквозь непроглядные туманы
лежал мне в горы тесный путь.
Болели ног усталых раны,
но сладко вера жгла мне грудь.

Я к звездам шел на свет лучистый,
блуждал и падал, шел опять,
и день и ночь огонь их чистый
не уставал душе сиять.

Но вот у бездны путь суровый:
он выше к звездам не ведет,
и дух иной во власти новой
передо мной с земли встает.

И беспредельно сладострастно
рисует пылкая мечта,
как упоительна прекрасна —
его земная нагота!

До звезд — ни крыльев, ни дороги,
а с утомительных вершин
пути так близки, так отлоги
к манящим призракам долин…

Я — человек, работник Божий,
с утра до вечера тружусь;
«спаси нам, Боже, от бездожий
родную ниву!» так молюсь.

Я — человек, земле я предан.
Я — сам земля, от плоти — плоть,
но мною пот лица изведан,
и все отпустит мне Господь.

Я — человек, любви покорен,
в отдохновенья друг страстей.
С людьми я злобен и притворен,
но мать люблю моих детей.

Я — человек, страшусь могилы,
не за себя, за свой побег,
родные дети — сердцу милы;
продли для них мне, Боже, век!

Я — человек, я здесь прохожий,
не мной отмерен мне урок,
но верный вечной воле Божьей
от мыслей выспренних далек.

И так молюсь: «Дай и в морщинах
мне, Боже, сеять, жать, пахать,
любить без мысли мир в долинах
и землю потом прославлять!»