Григорий Кружков - Переводы

Сударыня, будь вечны наши жизни,
 Кто бы стыдливость предал укоризне?
 Не торопясь, вперед на много лет
 Продумали бы мы любви сюжет.
 Вы б жили где-нибудь в долине Ганга
 Со свитой подобающего ранга,
 А я бы в бесконечном далеке
 Мечтал о вас на Хамберском песке,
 Начав задолго до Потопа вздохи.
 И вы могли бы целые эпохи
 То поощрять, то отвергать меня —
 Как вам угодно будет — вплоть до дня
 Всеобщего крещенья иудеев!
 Любовь свою, как семечко, посеяв,
 Я терпеливо был бы ждать готов
 Ростка, ствола, цветенья и плодов.
 Столетие ушло б на воспеванье
 Очей; еще одно — на созерцанье
 Чела; сто лет — на общий силуэт;
 На груди — каждую! — по двести лет;
 И вечность, коль простите святотатца,
 Чтобы душою вашей любоваться.
 Сударыня, вот краткий пересказ
 Любви, достойной и меня и вас.
Но за моей спиной, я слышу, мчится
 Крылатая мгновений колесница;
 А перед нами — мрак небытия,
 Пустынные, печальные края.
 Поверьте, красота не возродится,
 И стих мой стихнет в каменной гробнице;
 И девственность, столь дорогая вам,
 Достанется бесчувственным червям.
 Там сделается ваша плоть землею,
 Как и желанье, что владеет мною.
 В могиле не опасен суд молвы,
 Но там не обнимаются, увы!
Поэтому, пока на коже нежной
 Горит румянец юности мятежной
 И жажда счастья, тлея, как пожар,
 Из пор сочится, как горячий пар,
 Да насладимся радостями всеми:
 Как хищники, проглотим наше время
 Одним куском! Уж лучше так, чем ждать,
 Как будет гнить оно и протухать.
 Всю силу, юность, пыл неудержимый
 Сплетем в один клубок нерасторжимый
 И продеремся, в ярости борьбы,
 Через железные врата судьбы.
 И пусть мы солнце в небе не стреножим —
 Зато пустить его галопом сможем!

 Счастливцы — те, кому Эрот
 Беспечное блаженство шлет,
 Они для встреч своих укромных
 Приюта ищут в рощах темных.
 Но их восторги — краткий след
 Скользнувших по небу комет
 Иль мимолетная зарница,
 Что в высях не запечатлится.

 А мой герой — средь бурных волн,
 Бросающих по морю челн,
 еще не живши — до рожденья —
 Впервые потерпел крушенье.
 Его родительницу вал
 Швырнул о гребень острых скал:
 Как Цезарь, он осиротился
 В тот миг, когда на свет явился.

 Тогда, внимая гулу гроз,
 От моря взял он горечь слез,
 От ветра — воздыханья шумны,
 Порывы дики и безумны;
 Так сызмальства привык он зреть
 Над головою молний плеть
 И слушать гром, с высот гремящий,
 Вселенской гибелью грозящий.

 Еще над морем бушевал
 Стихий зловещий карнавал,
 Когда бакланов черных стая,
 Над гиблым местом пролетая,
 Призрела жалкого мальца —
 Худого бледного птенца,
 Чтоб в черном теле, как баклана,
 Взрастить исчадье урагана.

 Его кормили пищей грез,
 И чахнул он скорей, чем рос;
 Пока одни его питали,
 Другие грудь его терзали
 Свирепым клювом. Истомлен,
 Он жил, не зная, жив ли он,
 Переходя тысячекратно
 От жизни к смерти и обратно.

 И ныне волею небес,
 Охочих до кровавых пьес,
 Он призван, гладиатор юный,
 На беспощадный бой с Фортуной.
 Пусть сыплет стрелами Эрот
 И прыщут молнии с высот —
 Один, средь сонма злобных фурий,
 Он, как Аякс, враждует с бурей.

 Взгляните! Яростен и наг,
 Как он сражается, смельчак!
 Одной рукою отбиваясь,
 Другою — яростно вцепляясь
 В утес, как мужествует он!
 В крови, изранен, опален…
 Такое блюдо всем по нраву —
 Ведь ценят красную приправу.

 Вот — герб любви; им отличен
 Лишь тот, кто свыше обречен
 Под злыми звездами родиться,
 С судьбой враждебной насмерть биться
 И, уходя, оставить нам,
 Как музыку и фимиам,
 Свой стяг, в сраженьях обветшалый:
 На черном поле рыцарь алый.

 Моя любовь ни с чем не схожа,
 Так странно в мир пришла она, —
 У Невозможности на ложе
 Отчаяньем порождена!

 Да, лишь Отчаянье открыло
 Мне эту даль и эту высь,
 Куда Надежде жидкокрылой
 И в дерзких снах не занестись.

 И я бы пролетел над бездной
 И досягнуть бы цели мог,
 Когда б не вбил свой клин железный
 Меж нами самовластный Рок.

 За любящими с подозреньем
 Ревнивый взор его следит:
 Зане тиранству посрамленьем
 Их единение грозит.

 И вот он нас томит в разлуке,
 Как полюса, разводит врозь;
 Пусть целый мир любви и муки
 Пронизывает наша ось, —

 Нам не сойтись, пока стихии
 Твердь наземь не обрушат вдруг
 И полусферы мировые
 Не сплющатся в единый круг

 Ясны наклонных линий цели,
 Им каждый угол — место встреч,
 Но истинные параллели
 На перекресток не завлечь.

 Любовь, что нас и в разлученье
 Назло фортуне единит, —
 Души с душою совпаденье
 И расхождение планид.

 Мне в душу, Хлоя, загляни,
 Ее убранство оцени;
 Ты убедишься: ряд за рядом
 По залам всем и анфиладам
 Висят шпалеры и холсты —
 Десятки лиц, и в каждом ты!
 Вот все, что я в душе лелею;
 Всмотрись же в эту галерею.

 Здесь на картине предо мной
 Ты в образе тиранки злой,
 Изобретающей мученья
 Для смертных — ради развлеченья.
 О, дрожь берет при виде их —
 Орудий пыточных твоих,
 Среди которых всех жесточе
 Уста румяны, темны очи.

 А слева, на другой стене,
 Ты видишься Авророй мне —
 Прелестной, полуобнаженной,
 С улыбкой розовой и сонной.
 Купаются в росе цветы,
 Несется щебет с высоты,
 И голуби в рассветной лени
 Воркуют у твоих коленей.

 А там ты ведьмой над огнем
 В вертепе мрачном и глухом
 Возлюбленного труп терзаешь
 И по кишкам его гадаешь:
 Доколе красоте твоей
 Морочить и казнить людей?
 И сведав то (помыслить страшно!),
 Бросаешь воронью их брашно.

 А здесь, на этой стороне,
 Ты в перламутровом челне
 Венерою пенорожденной
 Плывешь по зыби полуденной;
 И Альционы над водой
 Взлетают мирною чредой;
 Чуть веет ветерок, лаская,
 И амброй дышит даль морская.

 И тысячи других картин,
 Которых зритель — я один,
 Мучительнейших и блаженных,
 Вокруг меня висят на стенах;
 Тобою в окруженье взят,
 Я стал как многолюдный град;
 И в королевской галерее
 Собранья не найти полнее.

 Но среди всех картин одну
 Я отличить не премину —
 Такой я зрел тебя впервые:
 Цветы насыпав полевые
 В подол, пастушкой у реки
 Сидишь и вьешь себе венки
 С невинной нежностью во взорах,
 Фиалок разбирая ворох.

 Сколь мудро это устроенье,
 Что для рыданья и для зренья
 Одной и той же парой глаз
 Природа наградила нас.

 Кумирам ложным взоры верят;
 Лишь слезы, падая, измерят,
 Как по отвесу и шнуру,
 Превознесенное в миру.

 Две капли, что печаль сначала
 На зыбких чашах глаз качала,
 Дабы отвесить их сполна, —
 Вот радостей моих цена.

 Весь мир, вся жизнь с ее красами —
 Все растворяется слезами;
 И плавится любой алмаз
 В горячем тигле наших глаз.

 Блуждая взорами по саду,
 Везде ища себе усладу,
 Из всех цветов, из всех красот
 Что извлеку? — лишь слезный мед!

 Так солнце мир огнем сжигает,
 На элементы разлагает,
 Чтоб, квинтэсссенцию найдя,
 Излить ее — струей дождя.

 Блажен рыдающий в печали,
 Ему видны другие дали;
 Росою скорбный взор омыв,
 Да станет мудр и прозорлив.

 Не так ли древле Магдалина
 Спасителя и господина
 Пленила влажной цепью сей
 Своих пролившихся очей?

 Прекрасней парусов раздутых,
 Когда домой ветра влекут их,
 И персей дев, и пышных роз —
 Глаза, набухшие от слез.

 Желаний жар и пламя блуда —
 Все побеждает их остуда;
 И даже громовержца гнев
 В сих волнах гаснет, зашипев.

 И ладан, чтимый небесами,
 Припомни! — сотворен слезами.
 В ночи на звезды оглянись:
 Горит заплаканная высь!

 Одни людские очи годны
 Для требы этой благородной:
 Способна всяка тварь взирать,
 Но только человек — рыдать.

 Прихлынь же вновь, потоп могучий,
 Пролейтесь, ливневые тучи,
 Преобразите сушь в моря,
 Двойные шлюзы отворя!

 В бурлящем омуте глубоком
 Смешайтесь вновь, поток с истоком,
 Чтоб все слилось в один хаос
 Глаз плачущих и зрячих слез!