Владимир Маяковский - Стихи об Америке

Ты — я думал —
                               райский сад.
Ложь
           подпивших бардов.
Нет —
            живьем я вижу
                                        склад
«ЛЕОПОЛЬДО ПАРДО».
Из прилипших к скалам сёл
опустясь с опаской,
чистокровнейший осёл
шпарит по-испански.
Всё плебейство выбив вон,
в шляпы влезла по́ нос.
Стал
         простецкий
                              «телефон»
гордым
              «телефонос».
Чернь волос
                       в цветах горит.
Щеки в шаль орамив,
сотня с лишним
                            сеньорит
машет веерами.
От медуз
                 воде синё.
Глуби —
                вёрсты мера.
Из товарищей
                          «сеньор»
стал
        и «кабальеро».
Кастаньеты гонят сонь.
Визги…
              пенье…
                             страсти!
А на что мне это все?
Как собаке — здрасите!

Воздев
              печеные
                              картошки личек,
черней,
              чем негр,
                               не видавший бань,
шестеро благочестивейших католичек
влезло
             на борт
                           парохода «Эспань».
И сзади
              и спереди
                                ровней, чем веревка.
Шали,
           как с гвоздика,
                                     с плеч висят,
а лица
            обвила
                         белейшая гофрировка,
как в пасху
                   гофрируют
                                       ножки поросят.
Пусть заполнится годами
                                            жизни квота —
стоит
          только
                      вспомнить это диво,
раздирает
                   рот
                          зевота
шире Мексиканского залива.
Трезвые,
                 чистые,
                               как раствор борной,
вместе,
              эскадроном, садятся есть.
Пообедав, сообща
                                 скрываются в уборной.
Одна зевнула —
                              зевают шесть.
Вместо известных
                                 симметричных мест,
где у женщин выпуклость,—
                                                  у этих выем:
в одной выемке —
                                  серебряный крест,
в другой — медали
                                  со Львом
                                                   и с Пием.
Продрав глазенки
                                раньше, чем можно,—
в раю
           (у ж о!)
                        отоспятся лишек, —
оркестром без дирижера
шесть дорожных
                              вынимают
                                                евангелишек,
Придешь ночью —
сидят и бормочут.
Рассвет в розы —
бормочут, стервозы!
И днем,
              и ночью, и в утра, и в полдни
сидят
          и бормочут,
                               дуры господни.
Если ж
             день
                      чуть-чуть
                                       помрачнеет с виду,
сойдут в кабину,
                             12 галош
наденут вместе
                            и снова выйдут,
и снова
              идет
                       елейный скулёж.
Мне б
           язык испанский!
                                       Я б спросил, взъяренный:
— Ангелицы,
                       попросту
                                       ответ поэту дайте —
если
         люди вы,
                         то кто ж
                                       тогда
                                                 воро́ны?
А если
            вы вороны,
                                почему вы не летаете?
Агитпропщики!
                         не лезьте вон из кожи.
Весь земной
                       обревизуйте шар.
Самый
             замечательный безбожник
не придумает
                        кощунственнее шарж!
Радуйся, распятый Иисусе,
не слезай
                  с гвоздей своей доски,
а вторично явишься —
                                         с ю д а
                                                     не суйся —
всё равно:
                   повесишься с тоски!

Испанский камень
                                слепящ и бел,
а стены —
                   зубьями пил.
Пароход
                до двенадцати
                                          уголь ел
и пресную воду пил.
Повел
           пароход
                          окованным носом
и в час,
сопя,
         вобрал якоря
                                 и понесся.
Европа
             скрылась, мельчась.
Бегут
          по бортам
                            водяные глыбы,
огромные,
                   как года́.
Надо мною птицы,
                                подо мною рыбы,
а кругом —
                     вода.
Недели
              грудью своей атлетической —
то работяга,
                      то в стельку пьян —
вздыхает
                 и гремит
                                 Атлантический
океан.
«Мне бы, братцы,
к Сахаре подобраться…
Развернись и плюнь —
пароход внизу.
Хочу топлю,
хочу везу.
Выходи сухой —
сварю ухой.
Людей не надо нам —
малы к обеду.
Не трону…
                    ладно…
пускай едут…»
Волны
            будоражить мастера́:
детство выплеснут;
                                  другому —
                                                      голос милой.
Ну, а мне б
                    опять
                              знамена простирать!
Вон —
            пошло́,
                         затарахте́ло,
                                                загромило!
И снова
               вода
                        присмирела сквозная,
и нет
          никаких сомнений ни в ком.
И вдруг,
               откуда-то —
                                     черт его знает! —
встает
            из глубин
                             воднячий Ревком.
И гвардия капель —
                                    воды партизаны —
взбираются
                     ввысь
                                 с океанского рва,
до неба метнутся
                               и падают заново,
порфиру пены в клочки изодрав.
И снова
               спаялись во́ды в одно,
волне
           повелев
                          разбурлиться вождем.
И прет волнища
                            с под тучи
                                               на дно —
приказы
               и лозунги
                                сыплет дождем.
И волны
                клянутся
                                всеводному Цику
оружие бурь
                       до победы не класть.
И вот победили —
                                 экватору в циркуль
Советов-капель бескрайняя власть.
Последних волн небольшие митинги
шумят
            о чем-то
                            в возвышенном стиле.
И вот
           океан
                      улыбнулся умытенький
и замер
              на время
                               в покое и в штиле.
Смотрю за перила.
                                 Старайтесь, приятели!
Под трапом,
                      нависшим
                                        ажурным мостком,
при океанском предприятии
потеет
             над чем-то
                                 волновий местком.
И под водой
                       деловито и тихо
дворцом
                 растет
                              кораллов плетенка,
чтоб легше жилось
                                  трудовой китихе
с рабочим китом
                             и дошкольным китенком.
Уже
        и луну
                   положили дорожкой.
Хоть прямо
                     на пузе,
                                   как по́ суху, лазь.
Но враг не сунется —
                                       в небо
                                                  сторожко
глядит,
            не сморгнув,
                                   Атлантический глаз.
То стынешь
                      в блеске лунного лака,
то стонешь,
                     облитый пеною ран.
Смотрю,
               смотрю —
                                  и всегда одинаков,
любим,
             близок мне океан.
Вовек
           твой грохот
                                удержит ухо.
В глаза
              тебя
                       опрокинуть рад.
По шири,
                по делу,
                              по крови,
                                              по духу —
моей революции
                              старший брат.