Константин Случевский
ПЕСНИ ИЗ "УГОЛКА"
1895–1901
Посвящаются А. А. Коринфскому и Н. А. Котляревскому
«Мы — разных областей мышленья…»
Мы — разных областей мышленья…
Мы — разных сил и разных лет…
От вас мне слово утешенья,
От вас мне дружеский привет.
Мы шли различными путями,
Различно билось сердце в нас,
И мало схожими страстями
Мы жили в тот иль в этот час.
Но есть неведомые страны,
Где — в единении святом —
Цветут, как на Валгалле, раны
Борцов, почивших вечным сном.
Чем больше ран — тем цвет их краше,
Чем глубже — тем расцвет пышней!..
И в этом, в этом — сходство наше,
Друзья моих последних дней.
«Здесь счастлив я, здесь я свободен…»
Здесь счастлив я, здесь я свободен,—
Свободен тем, что жизнь прошла,
Что ни к чему теперь не годен,
Что полуслеп, что эта мгла
Своим могуществом жестоким
Меня не в силах сокрушить,
Что светом внутренним, глубоким
Могу я сам себе светить
И что из общего крушенья
Всех прежних сил, на склоне лет,
Святое чувство примиренья
Пошло во мне в роскошный цвет…
Не так ли в рухляди, над хламом,
Из перегноя и трухи,
Растут и дышат фимиамом
Цветов красивые верхи?
Пускай основы правды зыбки,
Пусть все безумно в злобе дня,—
Доброжелательной улыбки
Им не лишить теперь меня!
Я дом воздвиг в стране бездомной,
Решил задачу всех задач,—
Пускай ко мне, в мой угол скромный,
Идут и жертва и палач…
Я вижу, знаю, постигаю,
Что все должны быть прощены;
Я добр — умом, я утешаю
Тем, что в бессилье все равны.
Да, в лоно мощного покоя
Вошел мой тихий «Уголок» —
Возросший в грудах перегноя,
Очаровательный цветок…
«Как ты боишься привидений…»
Как ты боишься привидений!
Поверь: они — твой личный бред;
Нам с миром мертвых нет общений,
И между двух миров — запрет.
Когда б я мертвого увидел
Хоть миг один, как видел ты,
Я 6 этот миг возненавидел,—
Он сжег бы все мои мечты.
Нельзя из моря снова в реку
Былые волны обратить;
Нельзя свершившемуся веку
Вернуться и грядущим быть.
Умерший сгинул безвозвратно,
Земное в нем завершено…
Что дальше? Людям непонятно;
Бессмертье — плод, а мы — зерно!
«Какая ночь! Зашел я в хату…»
Какая ночь! Зашел я в хату,
Весь лес лучами озарен
И, как по кованому злату,
Тенями ночи зачервлен.
Сквозь крышу, крытую соломой,
Мне мнится, будто я цветок
С его полуночной истомой,
С сияньем месяца у ног!
Вся хата — то мои покровы,
Мой цветень и листва моя…
Должно быть, все цветы дубровы
Теперь мечтают так, как я!
«Воспоминанья вы убить хотите…»
Воспоминанья вы убить хотите?!
Но — сокрушите помыслом скалу,
Дыханьем груди солнце загасите,
Огнем костра согрейте ночи мглу!..
Воспоминанья — вечные лампады,
Былой весны чарующий покров,
Страданий духа поздние награды,
Последний след когда-то милых снов.
На склоне лет живешь, годами согнут,
Одна лишь память светит на пути…
Но если вдруг воспоминанья дрогнут,—
Погаснет все, и некуда идти…
Копилка жизни! Мелкие монеты!
Когда других монет не отыскать —
Они пригодны! Целые банкеты
Воспоминанья могут задавать.
Беда, беда, когда средь них найдется
Стыд иль пятно в свершившемся былом!
Оно к банкету скрытно проберется
И тенью Банко сядет за столом.
«Дайте, дайте мне, долины наши ровные…»
Дайте, дайте мне, долины наши ровные,
Вашей ласковой и кроткой тишины!
Сны младенчества счастливые, бескровные,
Если б были вы второй раз мне даны!
Если б все, — да, все, — что было и утрачено,
Что бежит меня, опять навстречу шло,
Что теперь совсем не мне — другим назначено,
Но в минувший срок и для меня цвело!
Если б это все возникло по прошедшему,—
Как сумел бы я мгновенье оценить,
И себя в себе негаданно нашедшему
Довелось бы жизнь из полной чаши пить!
А теперь я что? Я — песня в подземелии,
Слабый лунный свет в горячий полдня час,
Смех в рыдании и тихий плач в веселии…
Я — ошибка жизни, не в последний paз…
«Часто с тобою мы спорили…»
Часто с тобою мы спорили…
Умер! Осилить не мог
Сердцем правдивым и любящим
Мелких и крупных тревог.
Кончились споры. Знать, правильней
Жил ты, не вкривь и не вкось!
Ты победил, Галилеянин!—
Сердце твое порвалось…
Пред великою толпою
Музыканты исполняли
Что-то полное покоя,
Что-то близкое к печали;
Скромно плакали гобои
В излияньях пасторальных,
Кружевные лились звуки
В чудных фразах музыкальных…
Но толпа вокруг шумела:
Ей нужны иные трели!
Спой ей песню о безумье,
О поруганной постели;
Дай ей резких полутонов,
Тактом такт перешибая,
И она зарукоплещет,
Ублажась и понимая…
«В темноте осенней ночи…»
В темноте осенней ночи —
Ни луны, ни звезд кругом,
Но ослабнувшие очи
Видят явственней, чем днем.
Фейерверк перед глазами!
Память вздумала играть:
Как бенгальскими огнями
Начинает в ночь стрелять:
Синий, красный, снова синий…
Скорострельная пальба!
Сколько пламенных в ней линий,—
Только жить им не судьба…
Там, внизу, течет Нарова —
Все погасит, все зальет,
Даже облика Петрова
Не щадит, не бережет.
Загашает… Но упорна
Память царственной руки:
Царь ударил в щеку Горна,
И звучит удар с реки.
«Еще покрыты льдом живые лики вод…»
Еще покрыты льдом живые лики вод
И недра их полны холодной тишиною…
Но тронулась весна, и — сколько в них забот,
И сколько суеты проснулось под водою!
Вскрываются нимфей дремавших семена,
И длинный водоросль побеги выпускает,
И ряска множится… Вот, вот она, весна,—
Открыла полыньи и ярко в них играет!
Запас подземных сил уже давно не спит,
Он двигается весь, прикормлен глубиною;
Он воды, в прозелень окрасив, породнит
С глубоко-теплою небесной синевою…
Ты, старая душа, кончающая век,—
Какими ты к весне пробудишься ростками?
Сплетенья корневищ потребуют просек,
Чтобы согреть тебя весенними лучами.
И в зарослях твоих, безмолвных и густых,
Одна надежда есть, одна — на обновленье:
Субботний день к концу… Последний из твоих…
А за субботой что? Конечно, воскресенье.
«Вот — мои воспоминанья…»
Вот — мои воспоминанья:
Прядь волос, письмо, платок,
Два обрывка вышиванья,
Два кольца и образок…
Но — за теменью былого —
В именах я с толку сбит.
Кто они? Не дать ли слова,
Что и я, как те, забыт!
В этом — времени учтивость,
Завершение всему,
Золотая справедливость:
Ничего и никому!..
«С простым толкую человеком…»
С простым толкую человеком…
Телега, лошадь, вход в избу…
Хвалю порядок в огороде,
Хвалю оконную резьбу.
Все — дело рук его… Какая
В нем скромных мыслей простота!
Не может пошатнуться вера,
Не может в рост пойти мечта.
Он тридцать осеней и весен
К работе землю пробуждал;
Вопрос о том, зачем все это,—
В нем никогда не возникал.
О, как жестоко подавляет
Меня спокойствие его!
Обидно, что признанье это
Не изменяет ничего…
Ему — раек в театре жизни,
И слез, и смеха простота;
Мне — злобы дня, сомненья, мудрость
И — на вес золота мечта!
«Старый дуб листвы своей лишился…»