Друзьям дальнобойщикам
Снова душевный простой разговор,
снова шумит добрый старый мотор,
а за окном деревушки мелькают.
Знаю, дорога — суровый отбор,
здесь не остался ни подлый, ни вор —
честных она выбирает.
Знаю, у трассы законы свои:
видишь беду — тормозни, помоги,
истина жизни простая.
Нас испытала дорогами Русь.
Здесь не остался ни слабый, ни трус —
сильных она выбирает.
А в городах что ни слово, то ложь,
а в городах продаются за грош.
В верстах безкрайних правду найдешь:
лучших камаз выбирает.
Все мы знаем, почем он фунт лиха
и почем шоферская верста.
Что ж, поедем за солнышком тихо.
Только с виду дорога проста.
Солнце мчится дугою над трассой,
словно знак, разрешающий гнать.
На чужих перекрестках опасных
оно будет, как друг, защищать.
Солнце, рыжая жар-птица,
просто в руки не дается,
впереди машины мчится,
в лобовое нам смеется.
Городов мы лишь видим обрывки
лоскутами окраин цветных.
Тучи хмурые чешут загривки
о дома, и нет радости в них.
Нас прозвали «Искатели солнца»,
одержимых мечтой для людей —
в затемненные болью оконца
бросить горсть огнекрылых лучей.
Рождает мать дитя, а не поэта
В.О.
* Иногда мне, как малым детям, *
Иногда мне, как малым детям,
снится, будто летать умею.
Но охвачены болью плечи,
как отхлестанные кнутом.
Крылья заживо обрубили,
значит, душу мою убили,
и швырнули меня на землю,
в непринявший, чужой мне дом.
Но рассвет зажигает свечи,
на плечах заживают шрамы,
и довольно раскинуть руки,
чтоб в пречистое небо лететь.
Я ребенок малый. Я верю -
дочь простит и полюбит мама,
будет свет вместо жалящей муки
на любимой моей земле.
И пока я летать умею
невесомой, безбольной тенью,
я для мамы сбираю звезды,
как цветы на лугу весеннем.
Лишь боюсь, что они завянут
в доме том, где живу ненужной.
Лишь боюсь вместо крыльев раны
поутру опять обнаружить.
Но пока я летать умею
невесомой, безбольной тенью,
я для мамы сбираю звезды,
как цветы на лугу весеннем.
* Словно у двери закрытого храма *
Словно у двери закрытого храма
В зимнем, слепом да неблизком краю —
У изболевшей души твоей, мама,
Калекой, чужой прихожанкой стою.
Может, невольно я варваром стала?
Держит за горло смертельная тьма.
Верно, когда я живая сгорала —
Выла, металась — и храм подожгла.
Поздно. Не смею молить о прощеньи.
Ты не откроешь для грешной врата.
И убегу нераскаянной тенью
Куда-то, где хищная ждет темнота.
* Дочь — обломленная ветка. *
Дочь — обломленная ветка.
Ранним цветом — белым хмелем,
Ранним цветом — тайной болью, —
Ветка для чужого дома.
Корни древа — память-горечь.
Листья-дни — обрывки жизни:
Отшумят и разлетятся…
Яблоня простит прощанье.
Дочь — отломленная ветка.
Мама,
мученица моя мама!
Верно, дитяти твоему
кто-то подменил душу:
мою вынул,
а вложил Каинову.
Прости меня!
* Наша горькая вражда — *
Наша горькая вражда —
Спор серпа с травою дикой.
От жестоких слов твоих
Рухну мертвой повиликой.
Не на равных этот бой.
Не чужие мы с тобой.
Поле в росах, как в крови,
У травинок рвутся жилы.
Не прошу твоей любви —
Я ее не заслужила.
Ночь подходит. Кончен спор.
Травы горькие — в костер.
1
Душа распахнута, как горница,
где много лет никто не жил.
Лишь рыжий месяц, друг бессонницы,
в окно разбитое светил.
Да яблоня, морозом битая,
молилась хрипло у стены…
Душа моя, изба раскрытая,
приют пустынной тишины.
Придет Хозяйка, Дева тихая,
очаг застылый разожжет
и вековую пыль усталости
с иконы бережно сотрет.
2
Сквозь хрупкий мир иное брезжит,
что ведать людям не к добру.
Я видел, как на кольцах режут
узоры, чернь по серебру.
Я здесь скиталец, Божий странник,
мне режет плечи память крыл,
когда перо бумагу ранит
и проступает кровь чернил.
Я расскажу вам поднебесье,
иной чертог, желанный мир.
Пусть душу, серебра чудесней,
клеймит безумьем ювелир.
Уйду, осмеянный живыми.
Но в Судный, покаянный день
я разгадаю знак и имя
на грозном ангельском щите.
3
Первая заря
упадет в поля,
заметает путь
вьюгой снежною.
Это — страсть моя,
тяга зверева,
нелюбовь моя,
участь грешная.
Другая заря
упадет в поля,
птицей дикою
в потемь затужит —
это боль моя,
нелюбовь моя,
заколдованный, с нею век прожил.
Третья зоренька
на снега падет
и укажет путь,
горе отведет.
Это — тайная, долгожданная,
та единая необманная,
что в чаду людском
стала мне сестрой,
мне пропащему
стала свет-зарей,
от нее судьба
светом полнится,
за меня она
у престола дня —
на колени в снег —
слезно молится.
Письмо Елизаветы Пиленко Александру Блоку
Я принесла Вам нынче на заре
лукошко яблок
и свою покорную, живую душу.
Я постучалась с этой ношей радостной
у белого, высокого крыльца.
Мне не стыдно моих скромных даров.
Яблоки были прекрасны.
Они пахли летом и солнцем,
соловьиным щебетом и звездопадом,
они доверчиво светились
в берестяном лукошке.
И не пахли ни чуточки
приближением осени.
А душа, как голубка,
льнула к Вашим мудрым рукам.
… Но Вам привезут из города
заграничные крупные, яркие яблоки.
И что Вам до моей души.
ЗВЕЗДНЫЙ ГОСТЬ
(Сергей Есенин в Баку)
1. Встреча с Каспием
Здравствуй, кровный жеребец сказочный,
изумрудный, бирюзовый, лазурный,
но такой же смешной и доверчивый,
как стригунки рязанских лугов.
Сахаром новой песни
кормлю жеребенка с рук,
слушаю напевное ржанье.
А люди везде одинаковы —
то дерутся, то воют с тоски.
К ним нейди с добротой и правдою:
что ни слово, то щерят клыки.
Я пришел не гостем желанным к ним
на изломе земного дня.
Я пришел сюда вечным странником —
оседлать морского коня.
Унеси меня, жеребец-Каспий,
без уздечки, без стремени,
далеко-далеко,
туда, где не заходит солнце,
туда, где не лгут и не предают…
2
Когда блеснет месяц — разбойничий нож,
я выйду разбойником в потемь дорог.
Я душу как ханское злато берёг
и брошу бродяге, как нищенский грош.
Весь шелк этой ночи персидских долин
изрежу ножом моих песен больных…
3
Мне легко бросать на ветер злато,
как береза осыпает листья.
Здесь я буду званым и богатым —
как пророк — не для своей отчизны.
Мне легко бросать на вешний ветер
все слова, что не сберег я для одной…
Как моя непрожитая песня,
горло жжет восточное вино.
4. Гадалка
Цыганки и отрока руки сплелись:
пылающий клен и седой кипарис.
Что книгу судьбы, читает ладонь:
«Всю правду скажу, мой яхонт-рубин!
Нездешней страны ты первенец сын,
в потемках несешь священный огонь.
Ты ранен тоской и кличешь убийц.
Под горло ножа — как счастья просил!
Ты здесь невредим. Убьют на Руси.
Но смертью тебе не кончится жизнь.
В словах будешь жить,
в сердцах будешь жить —
безсмертной души
псарям не добыть!
Небесной страны ты сыщешь ключи…»
Монеты не взяв, исчезла в ночи…
5
Я лесную Россию увидел во сне.
На востоке — тоскую по Лунной Княжне!
Полюбил я печалью иную страну,
как земную юдоль, как чужую жену.
Ночь изрезал ножом моих песен больных —
оттого, что судьбы моей нет средь живых.
Я лебяжью царевну искал на земле —
в меня смехом швыряли, как в юродов-калек.
Я нездешнюю лиру безответно искал,
вам на дудках пастушьих песни неба сыграл.
И тоскую по той, что другим суждена,
что еще не была на Руси рождена…
