Юрий Мандельштам - Собрание стихотворений

Сначала весна, и томленья,
И небо в закатном огне.
Потом тишина, и сомненья,
И нежность в ночной тишине.

Потом — удивленье, и жадность,
И радость, и мука моя.
Потом — пустота, беспощадность.
Безжалостность небытия.

И все. Даже трудно поверить,
Что это любовь. Пустота.
Быть может, любовь да не та…
Что, если еще раз проверить?

Все то же — люди, имена и лица.
Нежный свет, обыкновенный свет.
Беспутная Лилит, почти блудница,
Какой ты можешь обещать ответ?

Ночной кабак, безлюбое веселье.
Тебе — угар, а мне — чужой позор.
Туманит отвратительное зелье
Поклонников неискушенный взор.

Но как проста пустая мелодрама —
Кто с этой мутной страстью не знаком!
Зачем ты уходила от Адама,
Чтобы вернуться в облике таком?

Я сам беспутный, но совсем иначе.
Тебе хоть блуд, а мне жестокий стыд.
В случайном счастьи, в легкой неудаче,
Ты ничего не объяснишь, Лилит.

Любви и вдохновенья больше нет,
Остались только: пристальность и честность.
И вот — смотрю со страхом в неизвестность,
И вижу тьму (а раньше думал — свет).

Морозный ветер с востока,
Спокойствие и печаль…
Все это неправда. Только
И правды теперь не жаль.

Мне холодно… Не согреться…
Любовь? До самого дна
Промерзло любовью сердце.
Но и любовь не нужна.

…Но не скажу, как прежде: рифмы плохи,
Не соблюден размер, не те слова.
За окнами, в протяжном зимнем вздохе,
Сухая пыль, опавшая листва.

И в сад больничный зимняя прохлада
Из неизвестных сфер, из позабытых мест,
Спадет — и снегом зазвенит окрест
Не знающая рифм прохлада.

Как вырваться из призрачной неволи
Живых фигур и мертвенных людей?
Несутся кони, легкие до боли,
И не найти защиты у ладей.

Все те же шестьдесят четыре клетки
И будничный неотвратимый страх.
Возможные удачи слишком редки,
А там — позорный пат и грубый шах.

О, напряженье долгого турнира!
Окупит ли поездку пятый приз?
Как вырваться из призрачного мира?
Наверх нельзя, конечно — только вниз.

Все ясно для любительского глаза,
Не то, что мастеру: спасенья нет.
В удушьи боли, нищеты и газа,
В холодной комнате…
Какой просвет!

Не потому, что близок мой черед:
Он, может быть, настанет и не скоро.
Не потому, что смерть меня влечет
(О, вечный ужас смертного позора)…

Но с каждым днем — во мне, вокруг меня —
Темнее тени боли, проблеск тайный,
И свет ночной живее света дня,
Незабываемый и неслучайный.

Из боли, страха и страстей,
В которых жизнь проходит,
Улыбкой прелести твоей
Любовь моя восходит.

Шесть дней она во мне молчит,
Живет забытой тенью,
И робкой тенью полетит
Навстречу Воскресенью.

Живи, любовь моя, живи!
В сомненьи и молчаньи
Уже ты знаешь о Любви,
Которой есть названье.

Шесть дней она в тебе живет,
И вот — неслышной тенью,
Улыбкой радости встает
Навстречу Воскресенью.

Жить одному так просто и не странно.
Куда чудовищнее жить вдвоем!
А между тем — как беспредельно ждем
Мы двойственного горького обмана.

Не так ли, восхищаясь, без конца
Мы в детстве перед зеркалом стояли
И что-то сокровенное пытали
У чуждого — хоть своего — лица.

Не так ли мы, смотрясь в иные стекла, —
Восторженные школьники — потом
В товарище случайном и простом,
Отыскивали верного Патрокла.

И о тебе мечтали мы, любовь,
О Навзикае, Беатриче, Хлое,
Мы верили, что неразрывны двое
В грехе, связующем и скорбь, и кровь.

Но тают острова воспоминаний,
Все забывается — любовь, друзья,
И снова я один, и снова я
Ищу любви и новых оправданий.

И только в одиночестве моем
Моя любовь мне больше не обуза.
Не потому ли, мстительная муза,
Что я тогда вдвоем, с тобой вдвоем?

Я снова тебя вспоминаю. К чему? Отчего?
Сегодня ты мне не приснилась, я в этом уверен.
Твоей голос далекий, и отблеск лица твоего
Навеки потерян, невозвратимо потерян.

Тебя я забыл, я с тобою совсем незнаком,
Я, может быть, даже при встрече тебя не узнаю.
Зачем же я снова, с таким непосильным трудом,
С таким непомерным мученьем тебя вспоминаю?

И снова твой голос насмешливо-грустный звучит,
Беспомощный, полупритворный, насмешливый шепот.
И долгие годы уходят, и память молчит.
К чему мне теперь мой напрасный, мой тягостный опыт?

Уходят ненужные годы, и памяти нет.
Ты смерти боялась и музыки ты не любила.
Но в робких объятьях какой-то случайный ответ,
Но в грубых объятьях какой-то ответ находила.

Ты в грубых и робких объятьях спасала от бед
И тело, и душу, дыханье свое и движенье.
Уходят напрасные годы, и памяти нет.
К чему мне мое напряженье, мое вдохновенье?

Оно не изменит, оно не спасет ничего.
Уж если любовь не спасла и не преобразила
Твой голос далекий и отблеск лица твоего…

Моя дорога, столько лет все та же!
Уже давно я знаю каждый камень.
Ее мне память, как всегда, подскажет
Под низкими, ночными облаками.

Иду наедине с самим собою.
Ночной холодный воздух сушит слезы.
И только ветер набежит порою,
Пересечет мне путь своей угрозой.

Да запоздалый путник, озираясь,
С улыбкой, недоверчивой и странной,
Сторонится, чтоб не задел, шатаясь,
Ночной бродяга, сумрачный и пьяный.

Мой милый друг, остановись, послушай!
Осушит ветер стынущие слезы…
Все меньше сил, мои шаги все глуше…
Дай руку мне… Не слышит. Слишком поздно.

Как неожиданны и редки
Такие встречи. Первый зов
Прелестней венской оперетки
И безошибочней стихов.

Но самые скупые строфы
От перебоев не спасут,
И реет отзвук катастрофы
В сладчайшей музыке минут.

Не уклоняйся от удара.
Душа права и жизнь права.
«В любви, как в злобе, верь, Тамара…»
Но распыляются слова.

Бывало — с полузвука, с полуслова
Рождалась музыка твоих стихов.
Ты вспоминал зачем-то Гумилева,
Но был тебе не нужен Гумилев.

Над островами солнечной пустыни,
Над радостью неопытных страстей,
Твоя звезда — ничем не хуже Синей —
Тебе светила золотом лучей.

Как было тяжело с таким сияньем
Тебе расстаться. Наступила ночь
С отчаяньем, сомненьем и незнаньем.
Ты плачешь, но тебе нельзя помочь.

Теперь узнаешь ты, что боль напрасна,
Что есть любовь, но счастья нет в любви,
Что даже музыка не так прекрасна,
Как верил ты.
И все-таки живи.