ВОЗНИЦА
На козлах развалился сатана,
Ему тысячелетье что минута,
Была бы только скорость задана —
И никакого дела до маршрута,
И все равно что завтра, что вчера
(Недаром преуспел он в стольких кознях...),
И все равно что пропасть, что гора, —
Покрасоваться только бы на козлах!
Пока большой и добрый, как медведь,
Его хозяин спит без передыха,
Ему просторно одному сидеть,
И хлещет, хлещет он по одрам дико.
Обманщик, обирала, шарлатан,
Едва ли понимает, жалкий дьявол,
Куда наш разнесчастный шарабан
Он, радуясь и пакостя, направил...
ОСТРОВ
На необитаемом острове
Живу и дышу, как могу,
И воспоминания пестрые
Давно не теснятся в мозгу.
И междоусобным баталиям
Сюда нипочем не достать —
На острове необитаемом
И тишь, и блаженная гладь.
Все нужное и все ненужное —
Дабы не случилось чего —
Зарыто. Забыто минувшее,
Грядущее отключено.
Забрался я в жадные заросли,
Где розы шипов лишены,
Где выданы жалкие радости
Беспамятства и тишины.
ВОЕННЫЙ ОРКЕСТР
Л. Лазареву
На площади на Маяковской
Гремят барабаны и медь.
С охотою не стариковской
В толпу затесался глядеть.
Во всю батальонную силу
Играет оркестр духовой,
Как вырыли немцу могилу
В суровых полях под Москвой.
И холодом бьет по подошвам
Знакомая звонкая дрожь,
И помню, что все это в прошлом,
В сверхпрошлом, а все-таки, все ж...
И с мукою давней и тайной
И полупонятной тоской
Слежу, как, свернув с Триумфальной,
Идет батальон по Тверской.
Пошли косяком годовщины,
А жизни остался — лоскут...
И вроде совсем без причины
Последние слезы текут.
1986
ПОГОДИНКА
На тихой улице Погодинке
Во имя мира и добра
Собачий лай трясет питомники
С полуночи аж до утра.
По тихой медицинской улице
Осенней полночью бреду
И слышу — узники и узницы
Опять почуяли беду.
Их лай то явственней, то глуше,
И вот уж — черт его дери! —
Не разбираешь: он снаружи,
А может, и во мне, внутри.
И постигая боль собачью,
Я словно сам в стальном лесу
Истошно лаю, горько плачу
И клетку истово грызу.
Не сыщешь доводов для сердца,
Ему неведомо досель,
Что нечего глядеть на средства,
Когда так благородна цель.
Но как безвыходно и сиро
Вдруг станет, отвлечешься чуть,
И все несовершенство мира
Обстанет — и не продыхнуть.
1961
НАВОДНЕНЬЕ
Дмитрию Сухареву.
Наводненье в Днепропетровске!
По проулкам и по дворам
Табуретки плывут и доски,
Подгребают лодки к дверям.
Это у Запорожья воду
Перекрыли, но все равно
Добывает себе свободу,
Как Петлюра или Махно.
Точно новая продразверстка,
План коварного ГОЭЛРО —
И плывет из Днепропетровска
Недограбленное добро.
...Будет всё — и террор, и голод,
Оккупация... А потом
Все страдания вспомнит город
И останется за бугром.
...Что мне отрочество и детство,
Еле брезжущие вдали?!
Мне в том городе нету места,
Да и немцы мой дом сожгли.
Но в бессоннице вижу воду,
Затопившую полкрыльца,
И гребущего на работу
Молодого еще отца.
СИГАРЕТА
Надежная вещь сигарета!
Сдави-ка покрепче в зубах,
Зажги — и не выдашь секрета,
Что дело и вправду табак.
Попыхивает светло-синий
Дымок её — символ добра,
И кажется: смирный и сильный,
Спокойно дымишь, как гора.
Какие огромные горы!
И море у самой горы!..
Какие кругом разговоры!
А ты втихомолку кури,
Молчи, что изъедены нервы,
О том никому невдомек,
Поскольку достойно и мерно
Восходит веселый дымок.
Хватает позора и горя,
А все-таки не обличай:
Покуривай, как крематорий,
И все это в дым обращай.
Пускай докатился до ручки
И весь лихолетьем пропах,
Но это не видно снаружи —
Торчит сигарета в зубах.
Я сам за нее укрываюсь
И что-то таю и темню,
Справляю последнюю радость,
Одну за другою дымлю.
1969
КОРНИ
Надо бы жить попроворней,
Строгость меня извела:
Взял — разменялся на корни,
И ни листвы, ни ствола.
Зряшно, подземно и слепо,
Все свое пряча внутри,
Маюсь без краюшка неба
И без полоски зари.
Жизнь ты моя нутряная,
Что же ведешь в никуда,
Роешь, меня зарывая?
Корень — он вроде крота.
Может, и мог бы покорно
Деревцем чахлым цвести,
Да разменялся на корни —
И ни ствола, ни листвы.
Что это — страх или подвиг?
Точный расчет или бред?
...А на земле и не помнят:
Помер такой или нет.
1974
КОМАНДИРОВКА НА СЕВЕР
Наконец-то поеду на Север.
Не с руки было и недосуг —
Маловато бывал там доселе,
Все сворачивал больше на юг.
А теперь, как чужую победу,
В руки суточные получу
И до самой до тундры доеду,
А точнее сказать, долечу.
«Север — клевер» — избитую рифму
В книгу Красную надо внести,
Чтоб об этих широтах надрывно
Никакой ерунды не плести.
Тем, кто бросил на Севере якорь
Не от радости и неспроста,
Не по нраву ни клевер, ни ягель,
Мерзлота, да и вся красота.
Ну, а я подобру-поздорову
Еду в край, где другому — беда,
Да и денег дают на дорогу
В два конца, а не только туда.
1986
НОСТАЛЬГИЯ
Нас такие
Ковали деспоты!..
Ностальгию хлебали с детства мы
И не скепсису,
Не иронии,
А доверились
Жажде родины.
Боль по родине,
По отечеству
Не пародии
Человечности!..
Поразила
Нас скорбь нелепая
По России, которой не было…
1 июля 1964
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
Начинался черный день — смешно:
Было мне тринадцать без недели,
Сочинял я «Думу про Махно»
И считал, что нахожусь при деле.
Но отец, меня не ставя в грош,
О моих дерзаниях проведав,
Приказал: «Переведи чертеж» —
И насильно сунул мне рейсфедер.
Только что в седьмой я переполз,
До оскомины, до горьких слез
Ненавидя всякое ученье.
И опять — пожалуйста! — черченье.
Потому-то поднял дикий ор:
«Не хочу! Не буду! Лучше — розги...»
И вдруг дворник крикнул на весь двор,
Чтоб на окна клеили полоски.
Засмеялся я отцу в глаза,
В серые, уже не озорные:
И еще тянулось полчаса,
Прежде чем запели позывные.
...Взявши кружку, ложку, вещмешок,
Молча мой отец из дому вышел.
И никто мне помешать не мог.
И чертежник из меня не вышел.
1986
СМЕЛЯКОВ
Не был я на твоем новоселье,
И мне чудится: сгорблен и зол,
Ты не в землю, а вовсе на север
По четвертому разу ушел.
Возвращенья и новые сроки
И своя, и чужая вина —
Все, чего не прочтешь в некрологе,
Было явлено в жизни сполна.
За бессмертие плата — не плата:
Светлы строки, хоть годы темны...
Потому уклоняться не надо
От сумы и еще от тюрьмы.
Но минувшее непоправимо.
Не вернешься с поэмою ты
То ль из плена, а может, с Нарыма
Или более ближней Инты.
...Отстрадал и отмаялся — баста!
Возвышаешься в красном гробу.
Словно не было хамства и пьянства
И похабства твоих интервью,
И юродство в расчет не берется,
И все протори — наперечет...
И не тратил свое первородство
На довольно убогий почет.
До предела — до Новодевички
Наконец-то растрата дошла,
Где торчат, как над лагерем вышки,
Маршала, маршала, маршала.
...В полверсте от литфондовской дачки
Ты нашел бы надежнее кров,
Отошел бы от белой горячки
И из памяти черной соскреб,
Как ровняли овчарки этапы,
Доходяг торопя, теребя,
Как рыдали проклятые бабы
И, любя, предавали тебя...
И совсем не как родственник нищий,
Не приближенный вдруг приживал,
А собратом на тихом кладбище
С Пастернаком бы рядом лежал.
1972
* * *
Не было аналоя,
Ни к чему аналой,
Воля или неволя —
Ничтожны перед тобой.
Так что в любую пору,
Кляня до потери сил
Всякую власть без разбору,
Тебя лишь боготворил.
Жизнь шла не то чтобы криво,
А все-таки нелегко,
Но все равно к разрыву
Никогда не влекло.
Хоть с годами гораздо
Зорче стал и трезвей,
Но присягаю рабству
