Те, от чьей чистой веры осталась одна труха,
Кого прободает насквозь единорог греха, —
Встанут, разимые насмерть, неуязвимые все;
И смерть не удержит своих владений.
И смерть не удержит своих владений.
Больше не смеют им в уши чайки кричать средь зыбей,
И не взрывается на побережьях морской прибой;
Больше уже ни один цветок не позволит себе
В дождь запрокинуть голову под удары брызг;
Пусть каждый из них безмыслен и мертв, как гвоздь,
Головы голых гвоздей собьются в цветущую гроздь;
Их в солнце вколотят – и солнце расколется вдрызг,
И смерть не удержит своих владений.
(с английского)
Уильям Шекспир***(1564 – 1616)
Сонет 66
Я так устал, что лучше сразу в гроб,
Когда рождается достойный нищим,
А торжествует только сытый жлоб,
И чистой веры на земле не сыщем.
Скрутили праведность в бараний рог,
И лишь в насмешку говорим о чести,
И силы покидают нас не в срок,
И не к лицу девицей быть невесте.
Искусству крепко власть заткнула рот,
Умельцем вертит свора бестолковых,
И вечно в дураках тот, кто не врет,
И зло глумится над добром в оковах.
Мне больше жить не хочется ни дня,
Но друг никак не сможет без меня.
Сонет 90
Бей, если хочешь, только нынче бей,
Когда весь мир мне платит тумаками.
Как злой судьбе, я покорюсь тебе,
Но не носи за пазухою камень.
Едва избавлюсь от житейских бед,
За ними вслед не появляйся тенью.
Не обрекай на пасмурный рассвет
Ночную бурю – вестницу паденья.
Уж если врозь, так мешкать ни к чему:
Еще последний час невзгод не прожит.
Расстанемся теперь, и я пойму,
Что тяжелее быть уже не может.
И нынешняя мнимая беда
Перед разлукой меркнет без следа.
Уильям Карлос Уильямс***(1883 – 1963)
Песня о любви
Что же тебе скажу,
Если придешь?
Вот
Лежу, а в мыслях – ты. Любви клеймо
На мир легло.
Желтым, желтым, желтым
Въедается в листву,
Мажет шафраном
Рогатые сучья,
Вонзенные
В багряный небосвод. И света нет —
Лишь медовый след
Льется в лист из листа,
За ветвью ветвь,
Цвета мешая
На всей земле. Я одинок.
Тяжесть любви
Возносит меня,
Пока головой
Не упрусь в небеса. Смотри же!
Струится с волос нектар —
Уносят его скворцы
На черных крылах.
Наконец
Плечи и руки мои
Отдохнут. Откуда мне знать,
Буду ли вновь тебя любить,
Как сейчас?
Как бы песня
Пусть замрет змея
под кустом,
и напишешь
слова, тягучие и быстрые,
хлесткие, терпеливые,
бессонные —
чтоб метафорой примирить
камни с людьми.
Сочиняй (не идеи —
предметы). Твори!
Цветок мой разрыв-трава
скалу пробьет.
Лью Уэлч***(1926 – 1971)
* * *
Еще нет 40, а седеет уже борода.
Не проснулся еще, а краснеют и пухнут глаза,
словно в детстве от горьких слез.
Что может быть противней
вчерашнего вина? Побреюсь.
Голову суну в холодный родник и
на камушки погляжу.
Может, банку персиков съем.
Потом добью остатки вина,
стихи попишу, пока не напьюсь опять,
а к вечеру, как поднимется ветер,
усну до тех пор, пока не увижу луну,
деревья во тьме
и лань на лугу, не услышу,
как спорят еноты.
Ричард Бротиган***(1935 – 1984)
Открытка с моста
Осенняя река
чиста и холодна,
а рыбы зависают
в глубине
и не любят ни снов,
ни яви. Зависают рыбы
в речной глубине
и медленно переворачиваются,
как страницы
в старом альбоме
с фотографиями.
Последняя поездка
Умирать —
это как автостопом
приехать ночью
в незнакомый город,
где холодно,
льет дождь,
и ты опять
один.
Внезапно
все фонари на улице
гаснут,
и наступает
кромешный мрак,
такой,
что даже здания
боятся
друг друга.
30 центов, два билета, любовь
Думая лишь о тебе,
сел в автобус,
30 центов отдал за проезд,
попросил два билета,
но вдруг обнаружил,
что еду
один.
Уильям Берроуз***(1914 – 1997)
Молитва Благодарения
Благодарим за индейку
и голубей перелетных,
дающих просраться
крепким
американским кишкам.
Благодарим за материк на разор и потраву.
Благодарим за индейцев,
подвернувшихся, чтоб жизнь
медом не казалась.
Благодарим за тучные стада
бизонов – убить и шкуру снять,
а тушу бросить гнить.
Благодарим за льготы на волков и койотов.
Благодарим за американскую
мечту – для фарса и
фальши, пока не засветится
голая ложь.
Благодарим за Ку-клукс-клан.
За стражей порядка, умеющих
грохнуть ниггера без проблем.
За прихожанок чинных
с их постными, пресными,
вздорными, мерзкими рожами.
За наклейки «Убей пидора ради Христа».
Благодарим за лабораторный СПИД.
Благодарим за сухой закон и войну с наркотой.
Благодарим за страну, где
никому не позволят
не совать свой нос в чужие дела.
Благодарим за нацию стукачей.
В общем, благодарим за все
воспоминания – давай, покрепче
обнимай!
Ты вечно пудрила мозги и всегда нагоняла тоску.
Благодарим за последнее и
главное предательство последней
и главной человеческой
мечты.
Чарльз Буковски***(1920 – 1994)
что же нам делать?
бывает и доброта в Человечестве.
понимание, а порой даже
подвиги.
но в целом оно масса, бессмысленная
глыба.
оно как большое животное в спячке,
и вряд ли что-то его разбудит.
проснувшись, преуспевает в жестокости,
эгоизме, неправом суде, убийстве.
что же нам делать с ним, Человечеством?
да ничего.
просто держись от него подальше.
обращайся как с ядом, пороком,
абсурдом.
но будь осторожен, оно ввело законы,
чтоб защититься от тебя.
оно может убить без причины.
от него избавит лишь хитрость.
спасаются немногие.
ты должен сам придумать план.
я таких не встречал, кто спасся.
встречал великих и славных,
но и они не спаслись,
ибо славны и велики лишь в рамках
Человечества.
я тоже еще не спасен,
но не перестаю пытаться вновь
и вновь.
Стэнли Куниц***(1905 – 2006)
Комета Галлея
В первом классе мисс Мэрфи
мелом вывела ее название
на доске и сказала:
она грохочет по грозным трассам
Млечного пути со страшной скоростью,
а если собьется с курса
и врежется в Землю,
завтра не будет уроков.
Рыжебородый пророк с холмов
с безумной искрой в глазах
стоял в городском сквере
у края детской площадки,
вещая, что послан Богом
спасти всех нас,
даже малых детей.
«Покайтесь, грешники!» – кричал,
размахивая самодельным знаком.
За ужином стало грустно:
должно быть, последняя трапеза
с матерью и сестренками.
Но не сиделось на месте,
и едва прикоснулся к тарелке.
Тут мама меня отругала
и рано отправила спать.
Погрузилось в сон все семейство,
кроме меня. Никто и не слышал, как я
прокрался в подъезд и вскарабкался
по лестнице на свежий ночной воздух.
Ищи, Отец, меня на крыше
краснокирпичного здания
в начале Зеленой улицы —
здесь мы живем, ты же знаешь, на
верхнем этаже.
Я тот самый мальчик в белой пижаме,
который, на грубой кровле ничком,
изучает звездное небо
и ждет конца света.
Э. Э. Каммингс***(1894 – 1962)
В городе вроде бы…
в городе вроде бы жил-был всяк
(плавали звоны где так и сяк)
в зиму весну лето осень
пел он безделье плясал дела
Жены с мужьями (малы да мелки)
были от всяка всегда далеки
сеяли небыль и жали все то ж
солнце луну звезды дождь
дети-то знали (да многие ли?
и те забывали покуда росли
в осень зиму весну лето)
что много помногу он всем никто
когда по сейчас древо по листку
его радость смеясь рыдая тоску
по снежинке птах по тишинке вихрь
всякое всяково все для нее
неким каждые в самый раз
смеялись вслезь и трудились впляс
(спать встать ждать а потом)
проболтали явь и проспали сон
звезды дождь солнце луну
(и только снег объяснит что к чему
как детвора забывает запомнить
хоть звоны плывут и так и сяк)
однажды всяк лег кажется в гроб
(и никто не пришел целовать его в лоб)
суетливый народ хоронил рядком
мало помалу за былью быль
по глуби глубь одного на одном
и много помногу загрезят сном
всяк и никто по апрелям земля
по духу жажда и если то да
Муж ли жена ли (один за одну)
в лето осень зиму весну
сев свой пожнешь и приход свой уйдешь
солнце луну звезды дождь
Раймонд Карвер***(1938 – 1988)
Спящий
Он спал за столом.
На скале.
На ногах.
На чьих-то коленках.
В автобусах спал, в поездах, самолетах.
Спал на посту.
На обочине спал.
Спал на мешке яблок.
Спал в платном туалете.
На сеновале.
В спорткомплексе.
Спал в «ягуаре», в кузове грузовика.
В театре спал.
В тюрьме.
На кораблях.
Спал в хижинах, и во дворце однажды.
Спал под дождем.
На солнцепеке спал.
На лошади верхом.
Спал в креслах, храмах, дорогих отелях.
Спал под чужими крышами всю жизнь.
