Бабочка
Я Вам явилась бабочкой в ночи,
В окно раскрытое влетающей из сада.
Вниманья Вашего холодные лучи
Меня не согревают, и не надо.
Я к Вам стремлюсь сквозь тучи мошкары,
Кружащей и снующей оголтело…
Мне безразличны правила игры —
Я за любовью Вашей прилетела!
Ах, если б я в её огне сгорела —
Клянусь, мне это было б всё равно!
Я душу отдаю свою и тело
За то, что мне распахнуто окно.
Я – бабочка, летящая на свет:
Меня влечёт другой души лампада.
Пускай тепла от Вашей лампы нет,
Меня не замечают – и не надо.
Но, грудью ударяясь о стекло,
Я вспышку света в ослепленье вижу!
И гибну. Гибну, глупая, за то,
Что к вам хотела быть как можно ближе!..
Стена говорила с высью,
Окошко печально тлело.
Под ним, затаившись рысью,
Собака во тьму глядела.
И звёзд неусыпных взгляды
Топорщили душу псине.
Ведь звёздам еды не надо
В далёкой полночной сини.
А там, за желтком окошка,
На кухне еда варилась,
И сыто дремала кошка,
И время счастливо длилось.
Вот новая страница подоспела, —
Страница жизни. Прожит целый год.
Кукушечка ещё разок пропела…
Господь, убереги нас от невзгод.
Пусть, что сбылось – хотя бы сохранится.
О чём мечтал – дождётся впереди.
Всё, что мне надо, – только видеть лица
Любимых и в метели, и в дожди.
Размер потерь исследовать нет смысла.
Роптать на жизнь, возможно, – тяжкий грех.
Года идут и убегают числа…
Жизнь не прожить без каверзных помех.
У каждой жизни есть своя граница.
Но я живу, улыбки не тая.
Да, в книге ЖИЗНИ прожита страница.
Перелистну её спокойно я.
Погожим днём иль непогодою,
С каких неведомо времён,
За добрый нрав самой природою
Ей косогор был отведён?
Ёе крестили ветры с грозами,
Букеты молний гром дарил,
И много раз в румянце розовом
Восход ей что-то говорил.
Её ласкают воды вешние,
На ней заря порой горит.
Одна, как будто бы нездешняя,
На косогоре том стоит.
И у тропы, давно нехоженой,
У этой жизни на краю,
Всё ждёт случайного прохожего
Поведать исповедь свою.
Вышел месяц в караул,
Осветил крылечко,
Звёзды с неба сыпанул
Прямо в нашу речку.
Лунным светом моросит
На холмы, равнины,
Где над заводью висит
Гомон лебединый.
Слышу птичье соло я
Средь ветвей черешен.
Воздух трелью соловья
С мёдом перемешан.
Скиталец, остановленный тобой,
Стеснённый в рамках жизненного круга,
Не обойдён я всё-таки судьбой —
Мы встретились и обрели друг друга.
Мне хватит такта чувством дорожить,
И сколько бы мгновений ни осталось,
Я каждое желаю так прожить,
Чтоб ощутить от радости усталость.
Когда надгробьем вечности скала
Моё чело придавит к изголовью,
Сквозь чёрный слой зеркального стекла
Я буду на тебя смотреть с любовью!
И если через бездну бытия
Я не смогу с тобой соединиться,
То, может быть, хотя бы тень моя
Преодолев барьер, с твоей сроднится.
И снова будет радость каждый день
В прекраснейшем из всех миров на свете,
Где ты живёшь, отбрасываешь тень,
А я лечу с тобою по планете!
Без трепета, без звука, без следа,
От близости блаженства согреваясь,
Ломаясь на изгибах иногда,
Но никогда с тобой не расставаясь!
По нему огонь не открывают
Даже на контрольной полосе,
По земле открыто он шагает,
Хоть с улыбкой ждут его не все.
Но пройдя сквозь зоны и границы,
И у нас наступит Новый год.
И должно хоть что-то измениться
С той поры, когда он к нам придёт.
Пусть и праздник уж не тот, что прежде,
В «мрачные, застойные года»,
Каждый новый – дарит жизнь надежде,
И осуществляет – иногда.
Улыбкой глаз ты повергаешь в трепет —
Естественна, изящна и стройна,
И долго в памяти всплывать должна
Того, кто этот взгляд однажды встретит.
В чём сила чар? Кто на вопрос ответит?..
Мне кажется, случайная волна
Тебя внесла в мой мир, где ночь темна,
Из сна! И как луна твой облик светит!
Замкнётся цикл, нахлынет вал опять
И унесёт нечаянное чудо,
Переместив в неведомость отсюда,
И снова нужно к мраку привыкать!
Но буду я признателен судьбе
За трепетную память о тебе.
Я пробую ветер на вкус,
Глотаю холодные вздохи.
Я – памятник прошлой эпохи —
Придавлена грузом обуз,
Но стойко стою на ветру,
Всё больше на плечи беру:
Заботы, работу и дом —
Оставив себя на потом…
Тупик в асфальтовых заплатах,
Привычный зонтик под рукой,
А небо в грозовых раскатах
Уже темнеет за Невой.
Я не прошу судьбу иную —
Деревни, горы и леса,
По птичьим трелям не тоскую,
Когда светлеют небеса…
Здесь тесно сдвинутые стены
И разведённые мосты —
Стал Петербург моей Вселенной,
Я с ним с рождения на ты.
Из старых, добрых, умных книг,
От тех, кто судьбы нам пророчит,
Узнали мы, что жизнь – есть миг,
А счастья миг – ещё короче.
Двое расставались у моста
У разлуки суть всегда проста —
Силуэт печали у разлук…
Двое расставались у моста,
Долго так не разжимая рук.
Не было обычного: «Пока!»
Не было привычного: «Прости!»
Двое расставались, и река
Молча грусть пыталась унести.
И безмолвны были облака —
От дождя влюблённых берегли.
И стояли так к щеке щека
Двое, что расстаться не могли.
Уходили в море корабли,
Поезда бежали в города,
Лишь расстаться двое не могли, —
Понимали, это навсегда.
Всё уносит тёмная вода,
Оставляя рябь свою, как след,
На её несказанное: «ДА»,
На его несказанное: «НЕТ».
Помнишь, милый, наши откровенья?
Словно постигая жизни суть,
Ты во всём любил искать сравненье,
Сравнивал всё что-то с чем-нибудь.
Видимо, в том было упоенье.
На поляне, в море, между скал
Черпал у природы вдохновенье
И везде сравнения искал.
Ты просил – попробуй, угадай-ка,
На кого похожи валуны?
Что отчаянно кричала чайка?
Что напоминает шум волны?
Мне казалось, что со мною – гений,
Кру́гом голова от этих фраз,
Не вздохнуть, не охнуть от сравнений.
И меня ты сравнивал не раз
С ветром, с облаками, или с градом.
Но тебя, мой милый, не виню,
Я таким сравненьям даже рада.
Можно я тебя теперь сравню?
Знаешь, дорогой, я – не гадалка,
Крест такой мне, видно, Богом дан,
Тяжело нести и бросить жалко,
Милый – ты похож на чемодан.
У мудреца однажды жрец
Спросил:
– Ты видишь мой дворец?
Там поклоняются богам,
Там счёта нет златым деньгам,
И я, его верховный жрец,
Вершитель судеб и сердец,
И непокорные в огне
Сгорают, коль угодно мне.
А ты, бродяга здешних мест,
Влачишь свой скудный жалкий крест.
Не ведал ты, что значит власть,
Не наслаждался пищей всласть.
Ответь немедля, наконец:
За что тебя зовут – мудрец?
– Ты прав! —
Сказал мудрец жрецу, —
Мне эта почесть не к лицу.
Конечно, скудное добро
В суме моей, не серебро,
Там только хлеб и молоко,
Но на душе моей легко,
Поскольку люду и царю
Я мысли просто так дарю.
Летний сад был не летним. Метался февраль по аллеям.
Ветер лапал деревья и ветви трепал на бегу.
Под столетнею липой, от входа немного правее,
Притулилась скамейка по самые локти в снегу.
Будто Ноев ковчег, затерялась в расхлябанной хмари,
И промёрзлою тушей своей вспоминает во сне,
Как попарно на ней размещались влюблённые твари,
Отплывая в июль на её деревянной спине.
«Оля плюс Николай», чуть пониже – «Наташа плюс Вова».
Заметаются снегом автографы прошлых времён…
И порою мне жаль, что на этой скамейке садовой
Не останется места для наших с тобою имён.
На изнанке июня – декабрь и холод такой,
Что промёрзлая память мешает и даты, и сроки...
Завершается год. Приближается сорок второй —
Самый страшный из трёх и, наверное, самый глубокий.
На изнанке войны – запах хлеба и липовый мёд.
Кто всё это поймёт, тот способен увидеть воочью,
Как зимою уходят машины под ладожский лёд
И туманом озёрным в июне сгущаются к ночи.
Млечный путь через озеро – снегом присыпанный тракт,
Млечный Путь через небо – он тоже немногим назначен.
А колонны идут. С придорожной позёмкою в такт.
И летят лепестки с белых яблонь на питерских дачах.
Жизнь даётся на срок, как в аренду сдаётся жильё:
Для кого-то на день, а иному – недели и годы.
Неизбежная смерть прорастает в изнанку её
И с изнанки – становится хлебом и липовым мёдом.
